Неточные совпадения
После короткого совещания — вдоль ли, поперек ли ходить — Прохор Ермилин, тоже известный косец, огромный, черноватый мужик, пошел передом. Он прошел ряд вперед, повернулся назад и отвалил, и все стали выравниваться за ним, ходя
под гору по лощине и на гору
под самую опушку леса. Солнце зашло за лес. Роса уже пала, и косцы только на горке
были на солнце, а в низу, по которому поднимался
пар, и на той стороне шли в свежей, росистой тени. Работа кипела.
Посреди улицы стояла коляска, щегольская и барская, запряженная
парой горячих серых лошадей; седоков не
было, и сам кучер, слезши с козел, стоял подле; лошадей держали
под уздцы. Кругом теснилось множество народу, впереди всех полицейские. У одного из них
был в руках зажженный фонарик, которым он, нагибаясь, освещал что-то на мостовой, у самых колес. Все говорили, кричали, ахали; кучер казался в недоумении и изредка повторял...
Судорожно вздыхал и шипел
пар под вагоном, —
было несколько особенно длинных секунд, когда Самгин не слышал ни звука, кроме этого шипения, а потом, около вагона, заговорили несколько голосов, и один, особенно громко, сказал...
Еще роса блестела на травах, но
было уже душно; из-под ног
пары толстых, пегих лошадей взлетала теплая, едкая пыль, крепкий запах лошадиного пота смешивался с пьяным запахом сена и отравлял тяжелой дремотой.
Идти
было неудобно и тяжело, снег набивался в галоши, лошади, покрытые черной попоной, шагали быстро, отравляя воздух
паром дыхания и кисловатым запахом пота, хрустел снег
под колесами катафалка и
под ногами четырех человек в цилиндрах, в каких-то мантиях с капюшонами, с горящими свечами в руках.
Красавина. А ты ищи себе
под пару, так тебя никто и не
будет обманывать; а то ты всё не
под масть выбираешь-то. Глаза-то у тебя больно завистливы.
«Или они
под паром, эти поля, — думал я, глядя на пустые, большие пространства, — здешняя почва так же ли нуждается в отдыхе, как и наши северные нивы, или это нерадение, лень?» Некого
было спросить; с нами ехал К. И. Лосев, хороший агроном и практический хозяин, много лет заведывавший большим имением в России, но знания его останавливались на пшенице, клевере и далее не шли.
Вечер
был лунный, море гладко как стекло; шкуна шла
под малыми
парами.
Если днем все улицы
были запружены народом, то теперь все эти тысячи людей сгрудились в домах, с улицы широкая ярмарочная волна хлынула
под гостеприимные кровли. Везде виднелись огни; в окнах, сквозь ледяные узоры, мелькали неясные человеческие силуэты; из отворявшихся дверей вырывались белые клубы
пара, вынося с собою смутный гул бушевавшего ярмарочного моря. Откуда-то доносились звуки визгливой музыки и обрывки пьяной горластой песни.
С рассветом опять ударил мороз; мокрая земля замерзла так, что хрустела
под ногами. От реки поднимался
пар. Значит, температура воды
была значительно выше температуры воздуха. Перед выступлением мы проверили свои продовольственные запасы. Хлеба у нас осталось еще на двое суток. Это не особенно меня беспокоило. По моим соображениям, до моря
было не особенно далеко, а там к скале Ван-Син-лаза продовольствие должен принести удэгеец Сале со стрелками.
А в зимний день ходить по высоким сугробам за зайцами, дышать морозным острым воздухом, невольно щуриться от ослепительного мелкого сверканья мягкого снега, любоваться зеленым цветом неба над красноватым лесом!.. А первые весенние дни, когда кругом все блестит и обрушается, сквозь тяжелый
пар талого снега уже пахнет согретой землей, на проталинках,
под косым лучом солнца, доверчиво
поют жаворонки, и, с веселым шумом и ревом, из оврага в овраг клубятся потоки…
К счастью еще, что у ведьмы
была плохая масть; у деда, как нарочно, на ту пору
пары. Стал набирать карты из колоды, только мочи нет: дрянь такая лезет, что дед и руки опустил. В колоде ни одной карты. Пошел уже так, не глядя, простою шестеркою; ведьма приняла. «Вот тебе на! это что? Э-э, верно, что-нибудь да не так!» Вот дед карты потихоньку
под стол — и перекрестил: глядь — у него на руках туз, король, валет козырей; а он вместо шестерки спустил кралю.
Впереди всех стояла в дни свадебных балов белая, золоченая, вся в стеклах свадебная карета, в которой привозили жениха и невесту из церкви на свадебный пир: на
паре крупных лошадей в белоснежной сбруе,
под голубой, если невеста блондинка, и
под розовой, если невеста брюнетка, шелковой сеткой. Жених во фраке и белом галстуке и невеста, вся в белом, с венком флердоранжа и с вуалью на голове,
были на виду прохожих.
Стрельба выходила славная и добычливая: куропатки вылетали из соломы поодиночке, редко в
паре и очень близко, из-под самых ног: тут надобно
было иногда или послать собаку в солому, или взворачивать ее самому ногами.
было бить их рябчиковою дробью, даже 7-м и 8-м нумером, чего уже никак нельзя сделать на обыкновенном неблизком расстоянии, ибо куропатки, особенно старые, крепче к ружью многих птиц, превосходящих их своею величиною, и уступают в этом только тетереву; на сорок пять шагов или пятнадцать сажен, если не переломишь крыла, куропатку не добудешь, то
есть не убьешь наповал рябчиковой дробью; она
будет сильно ранена, но унесет дробь и улетит из виду вон: может
быть, она после и умрет, но это
будет хуже промаха — пропадет даром.
Утром, когда Кузьмич выпускал
пар, он спросонья совсем не заметил спавшего
под краном Тараска и выпустил струю горячего
пара на него. Сейчас слышался только детский прерывавшийся крик, и, ворвавшись в корпус, Наташка увидела только широкую спину фельдшера, который накладывал вату прямо на обваренное лицо кричавшего Тараска. Собственно лица не
было, а
был сплошной пузырь… Тараска положили на чью-то шубу, вынесли на руках из корпуса и отправили в заводскую больницу.
Нашу карету и повозку стали грузить на
паром, а нам подали большую косную лодку, на которую мы все должны
были перейти по двум доскам, положенным с берега на край лодки; перевозчики в пестрых мордовских рубахах, бредя по колени в воде, повели
под руки мою мать и няньку с сестрицей; вдруг один из перевозчиков, рослый и загорелый, схватил меня на руки и понес прямо по воде в лодку, а отец пошел рядом по дощечке, улыбаясь и ободряя меня, потому что я, по своей трусости, от которой еще не освободился, очень испугался такого неожиданного путешествия.
А как твоя падчерица выйдет за Алешу, так их
будет пара: и твоя невинная, и Алеша мой дурачок; мы их и возьмем
под начало и
будем сообща опекать; тогда и у тебя деньги
будут.
Никто не отзывался.
Было темно,
под ногами мягко, и пахло навозом. Направо от двери в стойле стояла
пара молодых саврасых. Петр Николаич протянул руку — пусто. Он тронул ногой. Не легла ли? Нога ничего не встретила. «Куда ж они ее вывели?» подумал он. Запрягать — не запрягали, сани еще все наружи. Петр Николаич вышел из двери и крикнул громко...
Он тоже
был как раз
под пару, и нашептывал ей, во время обряда, страстные слова.
А кругом толпой теснятся те, кто по молодости и красоте
под пару ей и кому бы надо
было стать рядом с невестой.
Домой юнкера нарочно пошли пешком, чтобы выветрить из себя
пары шампанского. Путь
был не близкий: Земляной вал, Покровка, Маросейка, Ильинка, Красная площадь, Спасские ворота, Кремль, Башня Кутафья, Знаменка… Юнкера успели прийти в себя, и каждый, держа руку
под козырек, браво прорапортовал дежурному офицеру, поручику Рославлеву, по-училищному — Володьке: «Ваше благородие, является из отпуска юнкер четвертой роты такой-то».
— Боже, да ведь он хотел сказать каламбур! — почти в ужасе воскликнула Лиза. — Маврикий Николаевич, не смейте никогда пускаться на этот путь! Но только до какой же степени вы эгоист! Я убеждена, к чести вашей, что вы сами на себя теперь клевещете; напротив; вы с утра до ночи
будете меня тогда уверять, что я стала без ноги интереснее! Одно непоправимо — вы безмерно высоки ростом, а без ноги я стану премаленькая, как же вы меня поведете
под руку, мы
будем не
пара!
— Я теперь служу у Катерины Петровны, — начал он, — но если Валерьян Николаич останутся в усадьбе, то я должен
буду уйти от них, потому что, каким же способом я могу уберечь их от супруга, тем более, что Валерьян Николаич,
под влиянием винных
паров, бывают весьма часто в полусумасшедшем состоянии; если же от него
будет отобрана подписка о невъезде в Синьково, тогда я его не пущу и окружу всю усадьбу стражей.
У него за плечом слева тихо шагает его главный кучер Комарь, баринов друг и наперсник, давно уже утративший свое крестное имя и от всех называемый Комарем. У Комаря вовсе не
было с собой ни пытальных орудий, ни двух мертвых голов, ни мешка из испачканной кровью холстины, а он просто нес
под мышкой скамейку, старенький пунцовый коверчик да
пару бычьих туго надутых пузырей, связанных один с другим суконною покромкой.
Добродушно ворчала вода в самоваре, тонко свистел
пар, вырываясь из-под крышки, в саду распевала малиновка; оттуда вливались вечерние, тёплые запахи липы, мяты и смородины, в горнице пахло крепким чаем, душистым, как ладан, берёзовым углём и сдобным тестом.
Было мирно, и душа мальчика, заласканная песнью, красками и запахами догоравшего дня, приветно и виновно раскрывалась встречу словам отца.
В одной из бунтовавших деревень он взял
под видом наказания пятьдесят
пар волов и с сим запасом углубился в пространную степь, где нет ни леса, ни воды и где днем должно
было ему направлять путь свой по солнцу, а ночью по звездам.
— Говорят, страшной учености; вот-с
будет вам
под пару, право-с; говорят, что даже по-итальянски умеет.
Дело
было округлено; оставалось только выполнить некоторые формальности. Призвали понятых и осмотрели скарб поповского сына — оказалось, что он укрывает три чистых рубахи, новые пестрядинные портки, две
пары онуч и зеркальце, перед которым,"по его показанию", он расчесывает по праздникам свои кудри. Распороли матушкины перины — нашли пух. Даже
под косицей у батюшки посмотрели, но и там превратных толкований не нашли. Тогда батюшка осмелился и спросил...
Войдя наверх, Илья остановился у двери большой комнаты, среди неё,
под тяжёлой лампой, опускавшейся с потолка, стоял круглый стол с огромным самоваром на нём. Вокруг стола сидел хозяин с женой и дочерями, — все три девочки
были на голову ниже одна другой, волосы у всех рыжие, и белая кожа на их длинных лицах
была густо усеяна веснушками. Когда Илья вошёл, они плотно придвинулись одна к другой и со страхом уставились на него тремя
парами голубых глаз.
Кукушкина. То
есть вы хотите сделать из нее работницу; так уж такую бы себе
под пару и искали. А уж нас извините, мы люди совсем не таких понятий в жизни, в нас благородство врожденное.
И как она
будет вам
под пару!
— Ну, и
выпили, и работу взял. Ведь нельзя же!.. А тут вспомнил, Несторка тут меня ждет! Друг, говорю, ко мне приехал неожиданно; позвольте, говорю, мне в долг
пару бутыльченок шампанского. И уж извините, кумушка, две бутыльченки мы разопьем! Вот они, канашки французские! — воскликнул Журавка, торжественно вынимая из-под пальто две засмоленные бутылки.
На Банной горе, как и днем, толпился праздничный народ, хотя в темноте только и видно
было, что спокойные огоньки на противоположной слободской стороне; внизу,
под горой, горели фонари, и уже растапливалась на понедельник баня: то ли
пар, то ли белый дым светился над фонарями и пропадал в темноте.
Все ее знали, и никто не замечал; на балах она танцевала только тогда, как недоставало vis-а-vis, [Здесь:
пары в танце.] и дамы брали ее
под руку всякий раз, как им нужно
было идти в уборную поправить что-нибудь в своем наряде.
Тем временем, начиная разбираться в происходящем, то
есть принуждая себя замечать отдельные черты действия, я видел, что вокруг столов катятся изящные позолоченные тележки на высоких колесах, полные блестящей посуды, из-под крышек которой вьется
пар, а
под дном горят голубые огни спиртовых горелок.
На следующую ночь в левой башне,
под которой приходилась конюшня, где стояла
пара лошадей, изумлявших своею силой и крепостью плаузского Рипертова конюшего, в круглой красной комнате горел яркий-преяркий огонь. Этот огонь пылал в простом кирпичном камине, куда сразу
была завалена целая куча колючего сухого вереска.
Как по стакану разольешь, пустые бутылки прочь, и чтобы
пара свежих стояла, так постепенно и подставляй! Как ты ставишь, как откупориваешь, этого чтоб я не видал, а чтоб две свежих на столе постоянно
были, а пустой посуды ни
под каким видом, чтоб она исчезала. Слышишь? — две, ни больше, ни меньше! Мы приехали поужинать и
выпить, а не хвастаться! К нам
будут подходить разные господа, так чтоб видели, что ужин богатый, а скромный; фруктов много, а вина мало.
«Плохие игрушки!» — сказал бы он сам себе, если бы имел время размыслить над этим. В его голове толпились еще некоторое время леса мачт, фантастические узоры, отдельные, мертвые, как он сам, слова, но скоро все кончилось. Пэд сочно хрипел, и это
были последние
пары. Матросы, подбежав к капитану, с содроганием увидели негра: лицо Пэда
было черно, как чугун, даже шея приняла синевато-черный цвет крови, выступившей
под кожей.
Похмелье у него
было трудное и тяжелое. Лицо за ночь еще более пожелтело, волосы прилипли по сторонам щек, и он жевал губами с выражением страдания и отвращения. Увидя Прохора, — он стал как будто еще более мрачен, но все же поманил вошедшего пальцем и молча налил рюмку. По его угрюмо-страдающему виду Прохор понял, что вчерашнее миновало бесповоротно. Духовный дворник становился опять особой, не
под пару Прошке, и у Прохора не хватило духу предложить ему свое угощение.
И сидели себе старые люди на призьбах (завалинках), а молодые
под тынами, в густой тени от хат да от вишневых садов, так что и разглядеть
было невозможно, и только тихий говор людской слышался там и сям, а то и сдержанный смех или иной раз — неосторожный поцелуй какой-нибудь молодой
пары…
Такая-то, тоже ему
под пару, точно на заказ
была спечена, туша присноблаженная.
Ольга Михайловна рассудила, что если она поспешит спрятаться в шалаш, то ее не заметят и пройдут мимо, и ей не нужно
будет говорить и напряженно улыбаться. Она подобрала платье, нагнулась и вошла в шалаш. Тотчас же лицо, шею и руки ее обдало горячим и душным, как
пар, воздухом. Если бы не духота и не спертый запах ржаного хлеба, укропа и лозы, от которого захватывало дыхание, то тут,
под соломенною крышей и в сумерках, отлично можно
было бы прятаться от гостей и думать о маленьком человечке. Уютно и тихо.
Приходилось то и дело переходить речонки вброд или по лавам, которые представляют из себя не что иное, как два или три тонких деревца, связанных лыком или прутьями, переброшенных поперек реки и крепленных несколькими
парами шатких кольев, вколоченных в дно. Но всего неприятнее
были переходы по открытым местам, совсем голубым от бесчисленных незабудок, от которых так остро, травянисто и приторно пахло. Здесь почва ходила и зыбилась
под ногами, а из-под ног, хлюпая, била фонтанчиками черная вонючая вода.
Осмотр окна снаружи не дал решительно ничего; осмотр же травы и ближайших к окну кустов дал следствию много полезных указаний. Дюковскому удалось, например, проследить на траве длинную темную полосу, состоявшую из пятен и тянувшуюся от окна на несколько сажен в глубь сада. Полоса заканчивалась
под одним из сиреневых кустов большим темно-коричневым пятном.
Под тем же кустом
был найден сапог, который оказался
парой сапога, найденного в спальне.
Только изредка слышались в рядах звон тяжелого орудия, звук столкнувшихся штыков, сдержанный говор и фырканье лошади. По запаху сочной и мокрой травы, которая ложилась
под ногами лошади, легкому
пару, подымавшемуся над землей, и с двух сторон открытому горизонту можно
было заключить, что мы идем по широкому роскошному лугу.
Ожидая
паром, они оба легли в тень от берегового обрыва и долго молча смотрелина быстрые и мутные волны Кубани у их ног. Лёнька задремал, а дед Архип, чувствуя тупую, давящую боль в груди, не мог уснуть. На тёмно-коричневом фоне земли их отрёпанные и скорченные фигуры едва выделялись двумя жалкими комками, один — побольше, другой — поменьше, утомлённые, загорелые и пыльные физиономии
были совсем
под цвет бурым лохмотьям.
Никита не отвечал, и старик понял, что забрили, и не стал расспрашивать. Они вышли из управы на улицу.
Был ясный, морозный день. Толпа мужиков и баб, приехавших с молодежью, стояла в ожидании. Многие топтались и хлопали руками; снег хрустел
под лаптями и сапогами.
Пар валил от закутанных голов и маленьких лохматых лошаденок; дым поднимался из труб городка прямыми высокими столбами.
Сундук этот стоял у него
под кроватью и оберегаем
был как зеница ока; и хотя все знали, что в нем, кроме старых тряпиц, двух или трех
пар изъянившихся сапогов и вообще всякого случившегося хламу и дрязгу, ровно не
было ничего, но господин Прохарчин ценил это движимое свое весьма высоко, и даже слышали раз, как он, не довольствуясь своим старым, но довольно крепким замком, поговаривал завести другой, какой-то особенный, немецкой работы, с разными затеями и с потайною пружиною.
— Я говорю, господа, о факте… о тысяче вопиющих фактов, — начал
было он снова, как вдруг, в эту самую минуту, лихо подкатила к паперти полицмейстерская
пара впристяжку — и с пролетки спрыгнул экс-гусар Гнут вместе с жандармским адъютантом. Гремя по ступенькам своими саблями, спешно взбежали они на паперть и… красноречие Полоярова вдруг куда-то испарилось. Сам Полояров даже как будто стал немножко поменее ростом, и пальто его тоже как-то вдруг само собою застегнулось, сокрыв
под собою красный кумач рубашки.
Переход Индийским океаном
был бурный и сопровождался частыми штормами, во время которых «Коршуну» приходилось штормовать, держась в бейдевинд, и, следовательно, плохо подвигаться вперед и терять много времени. Кроме того, недалеко от мыса Доброй Надежды «Коршун» встретил противные ветры и несколько дней шел
под парами, тратя уголь. Это обстоятельство заставило капитана зайти в Каптоун, чтобы пополнить запас угля.