Неточные совпадения
Ложась
спать, Фалалей со слезами молил об этом Бога и долго думал, как бы сделать так, чтоб не видеть проклятого белого
быка.
— Пра-вед-ни-ца? С'est joli… [это мило (франц.)] У меня тоже была мать… princesse… [княгиня (франц.)] и — вообразите — нео-бык-новенн-но полная была жен-щина… Впрочем, я не то хотел ска-зать… Я не-мно-го ослаб. Adieu, ma charmante enfant!.. [Прощайте, мое прелестное дитя! (франц.)] Я с нас-лажде-нием… я сегодня… завтра… Ну, да все рав-но! au revoir, au revoir! [до свидания, до свидания (франц.)] — тут он хотел сделать ручкой, но поскользнулся и чуть не
упал на пороге.
Благополучно сгрузили с барки на берег красное тупое чудовище, похожее на безголового
быка; опутали его верёвками и, ухая, рыча, дружно повезли на катках по доскам, положенным на песок; котёл покачивался, двигаясь вперёд, и Никите казалось, что круглая, глупая
пасть котла развёрзлась удивлённо пред весёлой силою людей. Отец, хмельной, тоже помогал тащить котёл, напряжённо покрикивая...
Сарай был так велик, что оба отделения — жилое и скотское — были очень просторны, но, несмотря на всю о них заботливость, плохо держали тепло. Впрочем, тепло нужно было только для женщин, а сам Голован был нечувствителен к атмосферным переменам и лето и зиму
спал на ивняковой плетенке в стойле, возле любимца своего — красного тирольского
быка «Васьки». Холод его не брал, и это составляло одну из особенностей этого мифического лица, через которые он получил свою баснословную репутацию.
— Я все записал, — сказал он, доставая засаленную бумажку. — Вот слушайте: осталось у нас: галет 1-го и 2-го сорта сорок мешков, муки — шесть больших бочек, каждая, вероятно, в полтонны; соленой свинины — две бочки, кроме того, имеются два почти издохших
быка… Относительно
быков:
пасти мне, что ли, их здесь? Я завтра пристрелю обоих. Ты что обеспокоился, Сигби? Не протухнут, есть ледники и селитра. Что же еще есть у нас? Да — кофе, прессованные овощи…
— Послушай, — обратился он к вознице. — Так ты говоришь, что здесь не опасно? Это жаль… Я люблю с разбойниками драться… На вид-то я худой, болезненный, а силы у меня, словно у
быка… Однажды
напало на меня три разбойника… Так что ж ты думаешь? Одного я так трахнул, что… что, понимаешь, богу душу отдал, а два другие из-за меня в Сибирь пошли на каторгу. И откуда у меня сила берется, не знаю… Возьмешь одной рукой какого-нибудь здоровилу, вроде тебя, и… и сковырнешь.
— Уснув, — говорит, — помолившись, не помню я сколько
спала, но только вдруг вижу во сне пожар, большой пожар: будто у нас все погорело, и река золу несет да в завертах около
быков крутит и в глубь глотает, сосет.
— Да, брат… — продолжает Малахин, слыша, как Яша ложится рядом и своей громадной спиной прижимается к его спине. — Холодно. Из всех щелей так и дует. Поспи тут твоя мать или сестра одну ночь, так к утру бы ноги протянули. Так-то, брат, не хотел учиться и в гимназию ходить, как братья, ну вот и вози с отцом
быков. Сам виноват, на себя и ропщи… Братья-то теперь на постелях
спят, одеялами укрылись, а ты, нерадивый и ленивый, на одной линии с
быками… Да…
И действительно, по поезду проносится судорога, раздается треск, вагон вздрагивает, и
быки опять
падают друг на друга.
Так, вероятно, в далекие, глухие времена, когда были пророки, когда меньше было мыслей и слов и молод был сам грозный закон, за смерть платящий смертью, и звери дружили с человеком, и молния протягивала ему руку — так в те далекие и странные времена становился доступен смертям преступивший: его жалила пчела, и бодал остророгий
бык, и камень ждал часа падения своего, чтобы раздробить непокрытую голову; и болезнь терзала его на виду у людей, как шакал терзает
падаль; и все стрелы, ломая свой полет, искали черного сердца и опущенных глаз; и реки меняли свое течение, подмывая песок у ног его, и сам владыка-океан бросал на землю свои косматые валы и ревом своим гнал его в пустыню.
Увидав этого хронически преследовавшего врага, Егор Кожиён сейчас же от него бежал куда глаза глядят, но
бык вдруг неожиданно опять появлялся перед ним впереди, и тогда Кожиён останавливался в ужасе, трясяся, махал руками и кричал: «Тпружъ! тпружъ!» Если ему удавалось увернуться, то он бросался в противоположную сторону, а как и там тоже появлялся тот же самый призрак его больного воображения, то шорник метался по полям из стороны в сторону до тех пор, пока где-нибудь
бык его настигал, и тогда Кожиён старался уж только о том, чтобы
пасть ему между рогами и обхватить руками его за шею.
— Знаю, что кондрашка тебя прихватил, еще на Унже
пали мне о том вести, — говорил меж тем Корней Прожженный. — Что, язык-то не двигается?.. Ну да ничего — ты молчи, ваше степенство, а говорить я стану с тобой. Было время —
быком ревел, на нашего даже брата медведем рычал, а теперь, видно, что у слепого кутенка, не стало ни гласа, ни послушания.
Вот одна большая льдина, упершись о
бык, долго не пускает мост бежать от нее, но вдруг, как живая, начинает ползти по
быку вверх, прямо к вашему лицу, словно хочет проститься с вами, но, не выдержав своей тяжести, ломается на два куска и бессильно
падает.
Да два парада гвардейских, да один армейский, да вечером бал, —
бык с елки
упал! — Турецкий посол за моего конвойного есаула троюродную внучку отдает… Анчутка вас задави! Дале я и читать не стал. Дрожки без колес, в оглоблях пес, — вертись, как юла, вкруг овсяного кола…
Бык, нагнувшись, с пеной у рта, кидается на своего противника. Кажется, еще одна секунда — и тореадор у него на рогах, но в этот самый момент артист ловко отскакивает в сторону и одновременно вонзает свою шпагу по самую рукоять между плечами несчастного животного, которое с ревом
падает к его ногам.