Неточные совпадения
— Да нет, нисколько, и не за что. Я
рад, что мы объяснились. А знаешь, утренняя тяга
бывает хороша. Не поехать ли? Я бы так и не спал, а прямо с тяги на станцию.
— Ну, как я
рад, что добрался до тебя! Теперь я пойму, в чем состоят те таинства, которые ты тут совершаешь. Но нет, право, я завидую тебе. Какой дом, как славно всё! Светло, весело, — говорил Степан Аркадьич, забывая, что не всегда
бывает весна и ясные дни, как нынче. — И твоя нянюшка какая прелесть! Желательнее было бы хорошенькую горничную в фартучке; но с твоим монашеством и строгим стилем — это очень хорошо.
― Как я
рад, ― сказал он, ― что ты узнаешь ее. Ты знаешь, Долли давно этого желала. И Львов был же у нее и
бывает. Хоть она мне и сестра, ― продолжал Степан Аркадьич, ― я смело могу сказать, что это замечательная женщина. Вот ты увидишь. Положение ее очень тяжело, в особенности теперь.
Таким образом кончилось шумное избрание, которому, неизвестно, были ли так рады другие, как
рад был Бульба: этим он отомстил прежнему кошевому; к тому же и Кирдяга был старый его товарищ и
бывал с ним в одних и тех же сухопутных и морских походах, деля суровости и труды боевой жизни.
— Поблагодарите тетушку. А как я
рад, что приехал, — сказал Нехлюдов, чувствуя, что на душе у него становится так же светло и умильно, как
бывало прежде.
— Чего не переносить? Я так часто просто
рад бывал, когда посадят, — сказал Набатов бодрым голосом, очевидно желая разогнать мрачное настроение. — То всего боишься: и что сам попадешься, и других запутаешь, и дело испортишь, а как посадят — конец ответственности, отдохнуть можно. Сиди себе да покуривай.
Доктор
бывал в приваловском доме каждый день, и Привалов особенно
рад был видеть этого верного друга.
Со всяким
бывают такие скверные положения, когда человек
рад сквозь землю провалиться, то же самое было и с Петром Васильичем.
Дедушку с бабушкой мне также хотелось видеть, потому что я хотя и видел их, но помнить не мог: в первый мой приезд в Багрово мне было восемь месяцев; но мать рассказывала, что дедушка был нам очень
рад и что он давно зовет нас к себе и даже сердится, что мы в четыре года ни разу у него не
побывали.
— Ну, брат Маслобоев, это ты врешь, — прервал я его. — Во-первых, генералы, хоть бы и литературные, и с виду не такие
бывают, как я, а второе, позволь тебе сказать, я действительно припоминаю, что раза два тебя на улице встретил, да ты сам, видимо, избегал меня, а мне что ж подходить, коли вижу, человек избегает. И знаешь, что и думаю? Не будь ты теперь хмелен, ты бы и теперь меня не окликнул. Не правда ли? Ну, здравствуй! Я, брат, очень, очень
рад, что тебя встретил.
— Мылом отдает, а, впрочем, мы с Немировичем ели. Немирович, Латкин и я. Там, батюшка, летом семьдесят три градуса морозу
бывает, а зимой — это что ж! Так тут и тюленине будешь
рад. Я однажды там нос отморозил; высморкался — смотрю, ан нос в руке!
К. стыду отечества совершить очень легко, — сказал он к славе же совершить, напротив того, столь затруднительно, что многие даже из сил выбиваются, и все-таки успеха не достигают. Когда я в Проломновской губернии жил, то был там один начальствующий — так он всегда все к стыду совершал. Даже посторонние дивились; спросят,
бывало: зачем это вы, вашество, все к стыду да к стыду? А он: не могу, говорит:
рад бы радостью к славе что-нибудь совершить, а выходит к стыду!
— Ну, уж и сумасшедшая! Вовсе не сумасшедшая, а так, испытала, знаешь, несчастия… Что ж делать, братец, и
рад бы с умом… А впрочем, и с умом-то какие
бывают! А какая она добрая, если б ты знал, благородная какая!
— Удалось сорвать банк, так и похваливает игру; мало ли чудес
бывает на свете; вы исключенье — очень
рад; да это ничего не доказывает; два года тому назад у нашего портного — да вы знаете его: портной Панкратов, на Московской улице, — у него ребенок упал из окна второго этажа на мостовую; как, кажется, не расшибиться? Хоть бы что-нибудь! Разумеется, синие пятна, царапины — больше ничего. Ну, извольте выбросить другого ребенка. Да и тут еще вышла вещь плохая, ребенок-то чахнет.
Князь Лев Яковлевич был этому чрезвычайно
рад, но он находил невозможным, чтобы бедная дворянка
бывала у его жены как будто какая-нибудь пришлая, не на равной ноге. «Через это люди не будут знать, как ее понимать», — рассудил он и тотчас же надел свой отставной полковничий мундир и регалии и отправился из своего Протозанова в деревню Дранку с визитом к бабушкиному отцу.
Гавриловна. Строгостью ничего не возьмешь! Хоть скажи им, пожалуй, что вот, мол, за то-то и то-то вешать будут — все-таки будут делать. Где больше строгости, там и греха больше. Надо судить по человечеству. Нужды нет, что у них разум-то купленый, а у нас свой дешевый, да и то мы так не рассуждаем. На словах-то ты прикажи строго-настрого, а на деле не всякого виноватого казни, а иного и помилуй. Иное дело
бывает от баловства, а иной беде и сам не
рад.
— Да, пьяница, сам вижу, самому совестно, а не могу удержаться: душеньку из меня тянет, барин… Все видят, как Савоська пьет, а никто не видит, зачем Савоська пьет. У меня, может, на душе-то каменная гора лежит… Да!.. Ох, как мне тяжело
бывает: жизни своей постылой не
рад. Хоть камень да в воду… Я ведь человека порешил, барин! — тихо прибавил Савоська и точно сам испугался собственных слов.
Лотохин. Да-с, уж это обыкновенно так
бывает; я очень рад-с. Вы мне сказали, ну, я так знать и буду, и распространяться об этом нечего.
Она
бывает у него каждый день; картина подвигается быстро. Как она себя ведет? Скромно, с достоинством. Всегда молчит. Одета в черное, бедно. Берет за сеансы деньги. Ну, а Лопатин? Лопатин очень
рад, что нашел себе такую натурщицу; сначала очень повеселел, а теперь немного задумывается.
— Я с удивлением узнал о вашем желании участвовать с нами, — начал он, сюсюкивая и пришепетывая, и растягивая слова, чего прежде с ним не
бывало. — Мы с вами как-то всё не встречались. Вы нас дичитесь. Напрасно. Мы не так страшны, как вам кажется. Ну-с, во всяком случае
рад во-зоб-но-вить…
Я мнителен и обидчив, как горбун или карлик, но, право,
бывали со мною такие минуты, что если б случилось, что мне бы дали пощечину, то, может быть, я был бы даже и этому
рад.
Только одно не хорошо в этих заработках: хотя и дешево и не трудно всё достается, и жить приятно
бывает, да вдруг от злых людей не поладится этот промысел, и за всё разом заплатишь и жизни не
рад будешь.
Эта благотворительная подписка повторялась несколько раз, но Злобин был
рад угодить генеральше за ее хлопоты хоть этим. А результаты генеральского неблаговоления уже давали себя чувствовать; по крайней мере самому Тарасу Ермилычу казалось, что все смотрят на него уже иначе, чем раньше, и что на первый раз горноправленский секретарь Угрюмов совсем перестал
бывать в злобинском доме, как корабельная крыса, почуявшая течь.
Наивно глядя на меня, как будто уверенный, что я очень
рад видеть его и слушать, он сообщил мне, что со своею женой он давно уже разошелся и отдает ей три четверти своего жалованья; что живет она в городе с его детьми — мальчиком и девочкой, которых он обожает, что любит он другую, вдову-помещицу, интеллигентную женщину, но
бывает у нее редко, так как
бывает занят своим делом с утра до ночи и совсем не имеет свободного времени.
Неизлечим недуг
Душевный мой. Он разрушает тело —
И быстро я, усильям вопреки,
Иду к концу. В страданье человек
Бывает слаб. Мне ведать тяжело,
Что все меня клянут… Услышать слово
Приветное я был бы
рад…
Краснов. Эх, дедушка!
Рад бы я укорачивать, да не спохватишься. В очах у тебя вдруг смеркается, в голове звенит, за сердце словно кто рукой ухватит, в уме тебе только несчастье да грех представляются. И ходишь как полоумный, ничего кругом себя не видишь. А вот теперь отошло от сердца, так и ничего, полегчало, ровно и не
бывало ничего.
Настоящий степенный старовер, разумеется, всегда подобной суеты чуждается и от общения с чиновниками бежит, ибо от них мы, кроме досаждения, ничего не видели, но Пимен
рад суете, и у него на том берегу в городе завелось самое изобильное знакомство: и торговцы, и господа, до которых ему по артельным делам
бывали касательства, все его знали и почитали его за первого у нас человека.
Прежде я не любил гостей, теперь же
бывал им
рад, так как знал, что непременно будет разговор об Ариадне.
«Нет, что-то не то теперь, люди не те. Тот в огонь за меня готов был. Да и было за что. А этот, небось, спит себе дурак дураком,
рад, что выиграл, нет того, чтоб поволочиться. Как тот,
бывало, говорит на коленях: «Что ты хочешь, чтоб я сделал: убил бы себя сейчас, и что хочешь?» и убил бы, коли б я сказала».
Вот хоть бы и наш господин — проходит он, как небезызвестно вам, должности большие, и часто,
бывало, когда я еще при особе их состоял, если получат они какое-нибудь повышение или награждение, поздравишь их, одевая поутру, они только головкой помотают: «Эх, говорит, Егор Парменов, повышению я
рад, да и забот прибавится».
— И за такие гроши человек терзается! Ну, здесь меньше пяти и не смей спрашивать. Это работа трудная: я сам помню, как на первом и на втором курсе по урочишкам бегал.
Бывало, добудешь по полтиннику за час — и
рад. Самая неблагодарная и трудная работа. Я тебя перезнакомлю со всеми нашими; тут есть премилые семейства, и с барышнями. Будешь умно себя вести — сосватаю, если хочешь. А, Василий Петрович?
— И то правда, — согласился голова, — без нашей, значит, подписи поверить казначею никак невозможно… Тенетнику-то давеча что летало!.. — задумался он. — Опять же мошка!.. Такого дня во все лето не
бывало! Нет уж, как ни верти, придется до той недели обождать, — решительно сказал Алексею. — И
рад бы радехонек… Со всяким бы моим удовольствием, да сам видишь, какое дело подошло…
И рвались же к нему на службу, а кто попал, тот за хозяина и за его добро
рад бывал и в огонь и в воду.
— Да, изменение большое тогда пошло. Раньше,
бывало: «Ваше высокопревосходительство!», «Ваше благородие!», «
Рад стараться!». А тут командиру корпуса: «Ну-ка, товарищ, дай-ка прикурить». Не даст, — в ухо!
— Очень, очень
рад, господа! — говорил генерал, и на этот раз искренно (вероятно, оттого, что, провожая гостей, люди
бывают гораздо искреннее и добрее, чем встречая). — Очень
рад! Милости просим на обратном пути! Без церемонии! Куда же вы? Хотите верхом идти? Нет, идите через сад, низом — здесь ближе.
—
Бывало, подаешь заседателю Б. французский паштет, а у самого слезы на рукав фрака падают. Видеть стыдно, как он все расковыряет, а взять не умеет. И шепнешь ему,
бывало: «Ваше высокородие! Не угодно ли я вам лучше икорки подам?» А он и сам
рад: «Сделай милость, говорит, я икру обожаю!»
И все в Бобылеве любили его, и он всех любил. Душа была у него самая мягкая, каждому был
рад услужить, чем только мог. Чиновники,
бывало, о нем: «А наш-от блаженный! Он ничего. Пороху не выдумает, а человек тихий». Мужички в один голос: «Такого барина, как Андрей Тихоныч, ввек не нажить. И родитель был душа-человек, а этот и того лучше; всякому доступен, всякого по силе-возможности милует. Много за него господа молим».
— В добрый час ты попал, таких часов у него раз, чай, лет в десять
бывает…
рад за тебя,
рад, хотя многих людей знаю, которые фаворитами его быть за бесчестие почитают и по-моему правильно.
Он уверяет меня, что ему нечем любить; но если он был бы так хорош со своей женой, как со мной теперь, чего же большего желать? И как можно человеку с такими хорошими целями, как у Степы, остаться на веки вечные одному! Он сочинил себе свою теорию и
рад. Любовь
бывает разная: один погорячее любит, другой похолоднее. Но можно ли остаться так без любви, с одним служением всему человечеству?
—
Бывает, воротится герой с подвигов своих, и оказывается: ни к чертям он больше ни на что не годен. Работать не любит, выпить первый мастер.
Рад при случае взятку взять. Жену бьет. К женщине отношение такое, что в лицо тебе заглянет — так бы и дала ему в рожу его… широконосую! — неожиданно прибавила она с озлоблением, поведя взглядом на Спирьку.
Но от усталости или бессонницы день был нехороший для занятий, и князь Андрей ничего не мог делать, он всё критиковал сам свою работу, как это часто с ним
бывало, и
рад был, когда услыхал, что кто-то приехал.