Неточные совпадения
— Да не позабудьте, Иван Григорьевич, — подхватил Собакевич, — нужно будет свидетелей, хотя по два с каждой стороны. Пошлите теперь же к прокурору, он человек праздный и, верно, сидит дома, за него все делает стряпчий Золотуха, первейший хапуга в
мире. Инспектор врачебной управы, он также человек праздный и, верно, дома, если не поехал куда-нибудь играть в карты, да еще тут много есть, кто поближе, — Трухачевский, Бегушкин, они все даром
бременят землю!
«Да, артист не должен пускать корней и привязываться безвозвратно, — мечтал он в забытьи, как в бреду. — Пусть он любит, страдает, платит все человеческие дани… но пусть никогда не упадет под
бременем их, но расторгнет эти узы, встанет бодр, бесстрастен, силен и творит: и пустыню, и каменья, и наполнит их жизнью и покажет людям — как они живут, любят, страдают, блаженствуют и умирают… Зачем художник послан в
мир!..»
Когда снимается
бремя свободы, распятая правда не может уже быть воспринята, она становится видимой вещью, царством этого
мира.
Как же быть мне —
В этом
миреПри движеньи
Без желанья?
Что ж мне делать
С буйной волей,
С грешной мыслью,
С пылкой страстью?
В эту глыбу
Земляную
Сила неба
Жизнь вложила
И живет в ней,
Как царица!
С колыбели
До могилы
Дух с землею
Ведут брани:
Земь не хочет
Быть рабою,
И нет мочи
Скинуть
бремя;
Духу ж неба
Невозможно
С этой глыбой
Породниться.
А может быть, столкнет его судьба с хорошим человеком, — есть они на Руси и в рясах, и в пиджаках, и в посконных рубахах; прожжет его этот человек огненным словом, ужасом наполнит за его скотскую жизнь и раскроет перед ним новый
мир, где легки земные скорби, где молитвенный восторг, свет и бог. И покорно понесет просветленный человек темную свою жизнь. Что она теперь для него? Чуждое
бремя, на короткий только срок возложенное на плечи. Наступит час — и спадет
бремя, и придет светлое освобождение.
Но личность как свободный дух переживает труд как свою личную судьбу, как свободу, принявшую на себя
бремя греховного
мира.
Само благоустроение в этом
мире (государственное, хозяйственное, семейное, научное и пр.) морально оправдывается как
бремя и тягота послушания последствиям греха.
Таким откровением жизни в Духе Христовом, не знающем тяготы и
бремени общественности этого
мира, была жизнь св. Франциска Ассизского — величайший факт христианской истории после жизни Самого Иисуса Христа [Особенно рекомендую книгу Иергенсена о св. Франциске, передающую поэзию умбрийской религиозности.
В традиционной морали христианского
мира есть страшная тягость, есть пафос
бремени.
Говорят: ты грешное, падшее существо и потому не дерзай вступать на путь освобождения духа от «
мира», на путь творческой жизни духа, неси
бремя послушания последствиям греха.
Всякая общественность, послушная
бремени «
мира», на противоположных своих полюсах уклоняется к общественности антихристовой — на полюсе империализма и социализма, самодержавного государства и социальной республики.
Подзаконная семья не есть творчество новых отношений людей, новой жизни, она есть послушание «
миру», его
бремени.
Любовь — не послушание, не несение тяготы и
бремени «
мира», а творческое дерзновение.
Но концепция Булгакова очень показательна и интересна: в ней оригинально изобличается сходство православного и марксистского чувства мировой жизни как тяготы и
бремени и сознания всякого дела в
мире как послушания.].
Доныне, в дотворческие мировые эпохи всякая общественность была послушанием, несением
бремени «
мира», последствием проклятия книги бытия, а не творчеством.
Ибо Царство Божье нудится и есть
бремя послушания
миру, которое должен нести человек на земле, есть долг в отношении к историческому процессу, который русские люди часто забывают.