Неточные совпадения
Сенаторы и товарищ обер-прокурора не улыбались и не торжествовали, а имели вид людей, скучающих и говоривших: «слыхали мы много вашего
брата, и всё это ни к чему».
Тихо и важно подвигался «братец»,
Сенатор и мой отец пошли ему навстречу. Он нес с собою, как носят на свадьбах и похоронах, обеими руками перед грудью — образ и протяжным голосом, несколько в нос, обратился к
братьям с следующими словами...
— О ком она говорит? — закричал
Сенатор. — А? Как это вы, сестрица, позволяете, чтоб эта, черт знает кто такая, при вас так говорила о дочери вашего
брата? Да и вообще, зачем эта шваль здесь? Вы ее тоже позвали на совет? Что она вам — родственница, что ли?
— Вы их еще не знаете, — говаривала она мне, провожая киваньем головы разных толстых и худых
сенаторов и генералов, — а уж я довольно на них насмотрелась, меня не так легко провести, как они думают; мне двадцати лет не было, когда
брат был в пущем фавёре, императрица меня очень ласкала и очень любила.
Сенатор и мой отец ездили к
брату, которого не видали несколько лет, для переговоров и примирения, потом разнесся слух, что он приедет к нам для окончания дела.
Сенатору доставалось и не так, когда он противуречил или был не одного мнения с меньшим
братом, что, впрочем, случалось очень редко; а иногда без всяких противуречий, когда мой отец был особенно не в духе. При этих комико-трагических сценах, что всего было смешнее, это естественная запальчивость
Сенатора и натянутое, искусственное хладнокровие моего отца.
Когда впоследствии умер
Сенатор, ее любимый
брат, она догадалась по нескольким словам племянника о том, что случилось, и просила его не объявлять ей печальной новости, ни подробности кончины.
При этом не мешает заметить, что
Сенатор был двумя годами старше моего отца и говорил ему ты, а тот, в качестве меньшего
брата, — вы.
У моего отца был еще
брат, старший обоих, с которым он и
Сенатор находились в открытом разрыве; несмотря на то, они именьем управляли вместе, то есть разоряли его сообща.
Не знаю. В последнее время, то есть после окончания моего курса, она была очень хорошо расположена ко мне; но мой арест, слухи о нашем вольном образе мыслей, об измене православной церкви при вступлении в сен-симонскую «секту» разгневали ее; она с тех пор меня иначе не называла, как «государственным преступником» или «несчастным сыном
брата Ивана». Весь авторитет
Сенатора был нужен, чтоб она решилась отпустить NataLie в Крутицы проститься со мной.
Обнимаю вас, добрый друг. Передайте прилагаемое письмо Созоновичам. Барон [Барон — В. И. Штейнгейль.] уже в Тобольске — писал в день выезда в Тары. Спасибо племяннику-ревизору, [Не племянник, а двоюродный
брат декабриста И. А. Анненкова,
сенатор H. Н. Анненков, приезжавший в Сибирь на ревизию.] что он устроил это дело. — 'Приветствуйте ваших хозяев — лучших людей. Вся наша артель вас обнимает.
Пьян был…
сенатор!
сенатору,
брат, пьяным быть не полагается.
— Известно-с. Что уж нашего брата-с, сами изволите знать-с, долго ли поклепать человека-с. А мною были довольны везде-с. Были министры, генералы,
сенаторы, графы-с. Бывал у всех-с, у князя Свинчаткина-с, у Переборкина полковника-с, у Недобарова генерала, тоже ходили-с, в вотчину ездили к нашим-с. Известно-с…
Впервые познакомился я с ним в коридорах Петербургского университета, когда мне привелось держать там экзамен на кандидата в сентябре 1861 года. Выходит, стало быть, что мы с ним ближайшие сверстники, если не ровесники: он был, вероятно, помоложе меня года на два, на три. Я был раньше (в годы моего студенчества в Казани) товарищем его старшего
брата, Григория Ивановича, сделавшего потом блестящую судебную карьеру; он кончил ее званием
сенатора.
[Муравьевых было пять
братьев: Александр — бывший декабрист и впоследствии ссыльный, а потом губернатор и
сенатор — Михаил (Виленский), Николай (Карсский), Сергей, служивший где-то в небольших должностях, и общеизвестный Андрей Николаевич, которого называли «вселенским».