Неточные совпадения
Ну, положим, даже не
братьев, не единоверцев, а просто детей, женщин, стариков; чувство возмущается, и русские люди бегут, чтобы
помочь прекратить эти ужасы.
И геройство Сербов и Черногорцев, борющихся за великое дело, породило во всем народе желание
помочь своим
братьям уже не словом, а делом.
— Ну, полно,
брат, экой скрытный человек! Я, признаюсь, к тебе с тем пришел: изволь, я готов тебе
помогать. Так и быть: подержу венец тебе, коляска и переменные лошади будут мои, только с уговором: ты должен мне дать три тысячи взаймы. Нужны,
брат, хоть зарежь!
Дай лучше ему средства приютить у себя в дому ближнего и
брата, дай ему на это денег,
помоги всеми силами, а не отлучай его: он совсем отстанет от всяких христианских обязанностей.
Дуня встревожилась, но молчала и даже
помогала ей устраивать комнату к приему
брата.
— Это,
брат, невозможно; из чего ж я сапоги топтал! — настаивал Разумихин. — Настасьюшка, не стыдитесь, а
помогите, вот так! — и, несмотря на сопротивление Раскольникова, он все-таки переменил ему белье. Тот повалился на изголовье и минуты две не говорил ни слова.
— Э! да ты, я вижу, Аркадий Николаевич, понимаешь любовь, как все новейшие молодые люди: цып, цып, цып, курочка, а как только курочка начинает приближаться, давай бог ноги! Я не таков. Но довольно об этом. Чему
помочь нельзя, о том и говорить стыдно. — Он повернулся на бок. — Эге! вон молодец муравей тащит полумертвую муху. Тащи ее,
брат, тащи! Не смотри на то, что она упирается, пользуйся тем, что ты, в качестве животного, имеешь право не признавать чувства сострадания, не то что наш
брат, самоломанный!
Аркадий сказал правду: Павел Петрович не раз
помогал своему
брату; не раз, видя, как он бился и ломал себе голову, придумывая, как бы извернуться, Павел Петрович медленно подходил к окну и, засунув руки в карманы, бормотал сквозь зубы: «Mais je puis vous donner de l'argent», [Но я могу дать тебе денег (фр.).] — и давал ему денег; но в этот день у него самого ничего не было, и он предпочел удалиться.
«Фу, как глупо!» — мысленно упрекнул он себя, но это не
помогло, и явилось желание сказать колкость
брату или что-то колкое об отце. С этим желанием так трудно было справиться, что он уже начал...
— Не верьте ему, — кричала Татьяна, отталкивая
брата плечом, но тут Любаша увлекла Гогина к себе, а Варвара попросила девушку
помочь ей; Самгин был доволен, что его оставили в покое, люди такого типа всегда стесняли его, он не знал, как держаться с ними.
— Это — мой дядя. Может быть, вы слышали его имя? Это о нем на днях писал камрад Жорес. Мой
брат, — указала она на солдата. — Он — не солдат, это только костюм для эстрады. Он — шансонье, пишет и поет песни, я
помогаю ему делать музыку и аккомпанирую.
— Вижу, но он еще
помог бы оправдать мой поступок во мнении света, а теперь — я опозорена! Довольно; совесть моя чиста. Я оставлена всеми, даже родным
братом моим, испугавшимся неуспеха… Но я исполню свой долг и останусь подле этого несчастного, его нянькой, сиделкой!
Между тем сам Дмитрий Федорович вдруг прямо объявил ему вчера, что даже рад соперничеству
брата Ивана и что это ему же, Дмитрию, во многом
поможет.
Тут,
брат, презрение не
помогает, хотя бы он и презирал Грушеньку.
Алеша всею своею силенкой тоже
помог ему, обхватив
брата спереди.
Это «житие» не оканчивается с их смертию. Отец Ивашева, после ссылки сына, передал свое именье незаконному сыну, прося его не забывать бедного
брата и
помогать ему. У Ивашевых осталось двое детей, двое малюток без имени, двое будущих кантонистов, посельщиков в Сибири — без помощи, без прав, без отца и матери.
Брат Ивашева испросил у Николая позволения взять детей к себе; Николай разрешил. Через несколько лет он рискнул другую просьбу, он ходатайствовал о возвращении им имени отца; удалось и это.
В этом смысле ученье мое шло даже хуже, нежели ученье старших
братьев и сестер. Тех мучили, но в ученье их все-таки присутствовала хоть какая-нибудь последовательность, а кроме того, их было пятеро, и они имели возможность проверять друг друга. Эта проверка установлялась сама собою, по естественному ходу вещей, и несомненно
помогала им. Меня не мучили, но зато и помощи я ниоткуда не имел.
Не так ли и радость, прекрасная и непостоянная гостья, улетает от нас, и напрасно одинокий звук думает выразить веселье? В собственном эхе слышит уже он грусть и пустыню и дико внемлет ему. Не так ли резвые други бурной и вольной юности, поодиночке, один за другим, теряются по свету и оставляют, наконец, одного старинного
брата их? Скучно оставленному! И тяжело и грустно становится сердцу, и нечем
помочь ему.
— Не
поможет! не
поможет,
брат! Визжи себе хоть чертом, не только бабою, меня не проведешь! — и толкнул его в темную комору так, что бедный пленник застонал, упавши на пол, а сам в сопровождении десятского отправился в хату писаря, и вслед за ними, как пароход, задымился винокур.
И начинается путь нисхождения, чтобы
помочь братьям своим, поделиться с ними духовными богатствами и ценностями,
помочь их восхождению.
И вот у этого подъезда, прошуршав по соломе, остановилась коляска. Из нее вышел младший
брат Ляпин и
помог выйти знаменитому профессору Захарьину.
Нас выпороли и наняли нам провожатого, бывшего пожарного, старичка со сломанной рукою, — он должен был следить, чтобы Саша не сбивался в сторону по пути к науке. Но это не
помогло: на другой же день
брат, дойдя до оврага, вдруг наклонился, снял с ноги валенок и метнул его прочь от себя, снял другой и бросил в ином направлении, а сам, в одних чулках, пустился бежать по площади. Старичок, охая, потрусил собирать сапоги, а затем, испуганный, повел меня домой.
— У меня там, — говорил Ипполит, силясь приподнять свою голову, — у меня
брат и сестры, дети, маленькие, бедные, невинные… Она развратит их! Вы — святая, вы… сами ребенок, — спасите их! Вырвите их от этой… она… стыд… О,
помогите им,
помогите, вам бог воздаст за это сторицею, ради бога, ради Христа!..
Чтобы
помочь брату, Варвара Ардалионовна решилась расширить круг своих действий: она втерлась к Епанчиным, чему много
помогли детские воспоминания; и она, и
брат еще в детстве играли с Епанчиными.
Видя
брата в несчастии, она захотела
помочь ему, несмотря на все прежние семейные недоумения.
— Молчать! — завизжал неистовый старик и даже привскочил на месте. — Я все знаю!.. Родной
брат на Самосадке смутьянит, а ты ему
помогаешь… Может, и мочеган ты не подучал переселяться?.. Знаю, все знаю… в порошок изотру… всех законопачу в гору, а тебя первым… вышибу дурь из головы… Ежели мочегане уйдут, кто у тебя на фабрике будет работать? Ты подумал об этом… ты… ты…
Это был какой-то приступ ярости, и Авгарь так и лезла к духовному
брату с кулаками. А когда это не
помогло, она горько заплакала и кинулась ему в ноги.
Ни раны, ни увечья нас, оставшихся в живых, ни кости падших
братии наших, ни одиннадцать месяцев осады, в продолжение которых в нас, как в земляную мишень, жарила почти вся Европа из всех своих пушек, — ничто не
помогло, и все пошло к черту…
— Гм! каков дед, такова и внучка. После все это мне расскажешь. Может быть, можно будет и
помочь чем-нибудь, так чем-нибудь, коль уж она такая несчастная… Ну, а теперь нельзя ли,
брат, ей сказать, чтоб она ушла, потому что поговорить с тобой надо серьезно.
Рассказал, что он из деревни Васильевского, в 12 верстах от города, что он отделенный от отца и
братьев и живет теперь с женой и двумя ребятами, из которых старший только ходил в училище, а еще не
помогал ничего.
Вот и припомнил он, что есть у него друг и приятель Перетыкин: «Он, говорит, тебя пристроит!» Пишет он к нему письмо, к Перетычке-то: «Помнишь ли, дескать, друг любезный, как мы с тобой напролет ночи у метресс прокучивали, как ты, как я…
помоги брату!» Являюсь я в Петербург с письмом этим прямо к Перетыкину.
—
Помоги,
брат, ты ему! — обратился ко мне Лузгин.
«Но бог милостив, — думали многие, — пусть царевич слаб; благо, что не пошел он ни в батюшку, ни в старшего
брата! А
помогать ему будет шурин его, Борис Федорович. Этот не попустит упасть государству!»
— Хитер же ты,
брат! — перебил Перстень, ударив его по плечу и продолжая смеяться, — только меня-то напрасно надувать вздумал! Садись с нами, — прибавил он, придвигаясь к столу, — хлеб да соль! На тебе ложку, повечеряем; а коли можно
помочь князю, я и без твоих выдумок
помогу. Только как и чем
помочь? Ведь князь-то в тюрьме сидит?
— Только не про меня — так, что ли, хочешь сказать? Да, дружище, деньжищ у нее — целая прорва, а для меня пятака медного жаль! И ведь всегда-то она меня, ведьма, ненавидела! За что? Ну, да теперь,
брат, шалишь! с меня взятки-то гладки, я и за горло возьму! Выгнать меня вздумает — не пойду! Есть не даст — сам возьму! Я,
брат, отечеству послужил — теперь мне всякий
помочь обязан! Одного боюсь: табаку не будет давать — скверность!
Алей
помогал мне в работе, услуживал мне, чем мог в казармах, и видно было, что ему очень приятно было хоть чем-нибудь облегчить меня и угодить мне, и в этом старании угодить не было ни малейшего унижения или искания какой-нибудь выгоды, а теплое, дружеское чувство, которое он уже и не скрывал ко мне. Между прочим, у него было много способностей механических; он выучился порядочно шить белье, тачал сапоги и впоследствии выучился, сколько мог, столярному делу.
Братья хвалили его и гордились им.
Скоро мы перестали нуждаться в предбаннике: мать Людмилы нашла работу у скорняка и с утра уходила из дому, сестренка училась в школе,
брат работал на заводе изразцов. В ненастные дни я приходил к девочке,
помогая ей стряпать, убирать комнату и кухню, она смеялась...
«Военные люди — главное бедствие мира. Мы боремся с природой, с невежеством, чтобы хоть сколько-нибудь улучшить наше жалкое существование. Ученые посвящают труду всю жизнь для того, чтобы найти средства
помочь, облегчить судьбу своих
братьев. И, упорно трудясь и делая открытие за открытием, они обогащают ум человеческий, расширяют науку, каждый день дают новые знания, каждый день увеличивая благосостояние, достаток, силу народа.
— Уверены ли вы, Степан Алексеич, что они поехали в Мишино? — спросил вдруг дядя. — Это,
брат, двадцать верст отсюда, — прибавил он, обращаясь ко мне, — маленькая деревенька, в тридцать душ; недавно приобретена от прежних владельцев одним бывшим губернским чиновником. Сутяга, каких свет не производил! Так по крайней мере о нем говорят; может быть, и ошибочно. Степан Алексеич уверяет, что Обноскин именно туда ехал и что этот чиновник теперь ему
помогает.
— Ночью; а утром, чем свет, и письмо отослал с Видоплясовым. Я, братец, все изобразил, на двух листах, все рассказал, правдиво и откровенно, — словом, что я должен, то есть непременно должен, — понимаешь? — сделать предложение Настеньке. Я умолял его не разглашать о свидании в саду и обращался ко всему благородству его души, чтоб
помочь мне у маменьки. Я,
брат, конечно, худо написал, но я написал от всего моего сердца и, так сказать, облил моими слезами…
—
Поможет, друг мой,
поможет, — это,
брат, уж такой человек; одно слово: человек науки!
Кроме небольшой кучки нас, гимнастов и фехтовальщиков, набрали и мертвых душ, и в списке первых учредителей общества появились члены из разных знакомых Селецкого, в том числе его хозяева
братья Каменские и другие разные московские купцы, еще молодые тогда дети Тимофея Саввича Морозова, Савва и Сергей, записанные только для того, чтобы они
помогли деньгами на организацию дела.
— Шестовых-то? Как не знать! Барыни добрые, что толковать! Нашего
брата тоже лечат. Верно говорю. Лекарки! К ним со всего округа ходят. Право. Так и ползут. Как кто, например, заболел, или порезался, или что, сей час к ним, и они сей час примочку там, порошки или флястырь — и ничего,
помогает. А благодарность представлять не моги; мы, говорят, на это не согласны; мы не за деньги. Школу тоже завели… Ну, да это статья пустая!
Отец и мать любовались отношением девочки к
брату, хвалили при нем ее доброе сердце, и незаметно она стала признанной наперсницей горбуна — учила его пользоваться игрушками,
помогала готовить уроки, читала ему истории о принцах и феях.
Видя, что в деревне нельзя и нечем жить, Терентий сдал жену
брата на попечение бобылке за полтинник в месяц, купил старенькую телегу, посадил в неё племянника и решил ехать в губернский город, надеясь, что там ему
поможет жить дальний родственник Лунёвых Петруха Филимонов, буфетчик в трактире.
— Христарадники,
брат, люди божьи!.. Им
помоги — все равно, что Христу
помог!.. — осмелился было возразить ему уж совсем пьяненький Дормидоныч.
Васса. Этого — не жди! Терпеть не могу лишних людей в доме. Тебе
помогают барышни. Получаешь — хорошо, старайся. Меньше спи.
Брат — дома?
Сестра моя и
брат, оба меня моложе, остались в Симбирской губернии, в богатом селе Чуфарове, у двоюродной тетки моего отца, от которой в будущем ожидали мы наследства; но в настоящее время она не
помогала моему отцу ни одной копейкой и заставляла его с семейством терпеть нередко нужду: даже взаймы не давала ни одного рубля.
— Я отлично знаю, ты не можешь мне
помочь, — сказал он, — но говорю тебе, потому что для нашего
брата неудачника и лишнего человека все спасение в разговорах.
Ольга молчала — но вся вспыхнула… и если б Наталья Сергевна не удалилась, то она не вытерпела бы далее; слезы хотели брызнуть из глаз ее, но женщина иногда умеет остановить слезы… — Как! ее подозревают, упрекают? — и в чем! — о! где ее
брат! пускай придет он и выслушает ее клятву
помогать ему во всем, что дышит местию и разрушением; пускай посвятит он ее в это грозное таинство, — она готова!..