Неточные совпадения
Еремеевна.
Дитя не потаил, уж давно-де, дядюшка, охота
берет. Как он остервенится, моя матушка, как вскинется!..
— Я
беру Карла Иваныча с
детьми. Место в бричке есть. Они к нему привыкли, и он к ним, кажется, точно привязан; а семьсот рублей в год никакого счета не делают, et puis au fond c’est un très bon diable. [и потом, в сущности, он славный малый (фр.).]
Глафира Исаевна
брала гитару или другой инструмент, похожий на утку с длинной, уродливо прямо вытянутой шеей; отчаянно звенели струны, Клим находил эту музыку злой, как все, что делала Глафира Варавка. Иногда она вдруг начинала петь густым голосом, в нос и тоже злобно. Слова ее песен были странно изломаны, связь их непонятна, и от этого воющего пения в комнате становилось еще сумрачней, неуютней.
Дети, забившись на диван, слушали молча и покорно, но Лидия шептала виновато...
Наконец, большая часть вступает в брак, как
берут имение, наслаждаются его существенными выгодами: жена вносит лучший порядок в дом — она хозяйка, мать, наставница
детей; а на любовь смотрят, как практический хозяин смотрит на местоположение имения, то есть сразу привыкает и потом не замечает его никогда.
Старый князь Сокольский относился к ней с необыкновенным почтением; в его семействе тоже; эти гордые
дети Версилова тоже; у Фанариотовых тоже, — а между тем она жила шитьем, промыванием каких-то кружев,
брала из магазина работу.
— Пожалуй, только ведь я не умею петь, но это мне не остановка, мне ничто не остановка! Но mesdames и messieurs, я пою вовсе не для вас, я пою только для
детей.
Дети мои, не смейтесь над матерью! — а сама
брала аккорды, подбирая аккомпанемент: —
дети, не сметь смеяться, потому что я буду петь с чувством. И стараясь выводить ноты как можно визгливее, она запела...
— Налила, готово! — mesdames и messieurs, и старикашка, и
дети, —
берите, щоб головоньки веселоньки були!
Сначала были деньги, я всего накупила ему в самых больших магазейнах, а тут пошло хуже да хуже, я все снесла «на крючок»; мне советовали отдать малютку в деревню; оно, точно, было бы лучше — да не могу; я посмотрю на него, посмотрю — нет, лучше вместе умирать; хотела места искать, с
ребенком не
берут.
В канцелярии было человек двадцать писцов. Большей частию люди без малейшего образования и без всякого нравственного понятия —
дети писцов и секретарей, с колыбели привыкнувшие считать службу средством приобретения, а крестьян — почвой, приносящей доход, они продавали справки,
брали двугривенные и четвертаки, обманывали за стакан вина, унижались, делали всякие подлости. Мой камердинер перестал ходить в «бильярдную», говоря, что чиновники плутуют хуже всякого, а проучить их нельзя, потому что они офицеры.
И вот в этом отжившем доме, над которым угрюмо тяготели две неугомонные старухи: одна, полная причуд и капризов, другая ее беспокойная лазутчица, лишенная всякой деликатности, всякого такта, — явилось
дитя, оторванное от всего близкого ему, чужое всему окружающему и взятое от скуки, как
берут собачонок или как князь Федор Сергеевич держал канареек.
Они никогда не сближались потом. Химик ездил очень редко к дядям; в последний раз он виделся с моим отцом после смерти Сенатора, он приезжал просить у него тысяч тридцать рублей взаймы на покупку земли. Отец мой не дал; Химик рассердился и, потирая рукою нос, с улыбкой ему заметил: «Какой же тут риск, у меня именье родовое, я
беру деньги для его усовершенствования,
детей у меня нет, и мы друг после друга наследники». Старик семидесяти пяти лет никогда не прощал племяннику эту выходку.
Ровно в девять часов в той же гостиной подают завтрак. Нынче завтрак обязателен и представляет подобие обеда, а во время оно завтракать давали почти исключительно при гостях, причем ограничивались тем, что ставили на стол поднос, уставленный закусками и эфемерной едой, вроде сочней, печенки и т. п. Матушка усердно потчует деда и ревниво смотрит, чтоб
дети не помногу
брали. В то время она накладывает на тарелку целую гору всякой всячины и исчезает с нею из комнаты.
— Иной и рад бы не
брать, ан у него
дети пить-есть просят.
Вскоре Коську стали водить нищенствовать за ручку — перевели в «пешие стрелки». Заботился о Коське дедушка Иван, старик ночлежник, который заботился о матери,
брал ее с собой на все лето по грибы. Мать умерла, а
ребенок родился 22 февраля, почему и окрестил его дедушка Иван Касьяном.
И грязная баба, нередко со следами ужасной болезни,
брала несчастного
ребенка, совала ему в рот соску из грязной тряпки с нажеванным хлебом и тащила его на холодную улицу.
Одно время служил у отца кучер Иохим, человек небольшого роста, с смуглым лицом и очень светлыми усами и бородкой. У него были глубокие и добрые синие глаза, и он прекрасно играл на дудке. Он был какой-то удачливый, и все во дворе его любили, а мы,
дети, так и липли к нему, особенно в сумерки, когда он садился в конюшне на свою незатейливую постель и
брал свою дудку.
Шарлотта(
берет узел, похожий на свернутого
ребенка). Мой ребеночек, бай, бай…
Детные выражают желание, чтоб их
дети умерли, а бездетные
берут чужих сирот себе в
дети.
«Устава о ссыльных», мужья-евреи не могут следовать в ссылку за своими осужденными женами, и последним предоставляется
брать с собой лишь грудных
детей, и то не иначе, как с согласия мужей.]
— О
дитя мое! — воскликнул вдруг Лаврецкий, и голос его задрожал, — не мудрствуйте лукаво, не называйте слабостью крик вашего сердца, которое не хочет отдаться без любви. Не
берите на себя такой страшной ответственности перед тем человеком, которого вы не любите и которому хотите принадлежать…
Бестужев пишет портреты,
берет за них с купцов от 100 до 300. Кажется, можно бы подешевле
брать за свободное искусство. Бечаснов учит
детей Анкудинова. М. Каз. воспитывает какую-то девицу за 1000 р. в год. Вот главные черты — прочее все по-старому.
Что брак Свистунова? Ничего не знаю. Плохо ему, больному и ревнивому,
брать молоденькую жену… [П. Н. Свистунов женился в 1842 г. на Т. А. Дурановой; имел с нею
детей.]
Феи тоже уезжали на лето в свою небольшую деревушку в Калужской губернии и
брали с собою Ольгу Александровну с
ребенком.
— Да как же, матушка барышня. Я уж не знаю, что мне с этими архаровцами и делать. Слов моих они не слушают, драться с ними у меня силушки нет, а они всё тащат, всё тащат: кто что зацепит, то и тащит. Придут будто навестить, чаи им ставь да в лавке колбасы на книжечку
бери, а оглянешься — кто-нибудь какую вещь зацепил и тащит. Стану останавливать, мы, говорят, его спрашивали. А его что спрашивать! Он все равно что подаруй бесштанный. Как
дитя малое, все у него
бери.
Ведь все они, которых вы
берете в спальни, — поглядите, поглядите на них хорошенько, — ведь все они —
дети, ведь им всем по одиннадцати лет.
— Все едино! — отвечал мужик. — Что ни есть, кормилиц к
детям, и тех все из нашей вотчины
брал без всякой платы; нашьет им тоже сначала ситцевых сарафанов, а как откормят, так и отберет назад.
— Да, злее меня, потому что вы не хотите простить свою дочь; вы хотите забыть ее совсем и
берете к себе другое
дитя, а разве можно забыть свое родное
дитя? Разве вы будете любить меня? Ведь как только вы на меня взглянете, так и вспомните, что я вам чужая и что у вас была своя дочь, которую вы сами забыли, потому что вы жестокий человек. А я не хочу жить у жестоких людей, не хочу, не хочу!.. — Нелли всхлипнула и мельком взглянула на меня.
— Нечего рожу кривить! Нашелся дурак,
берет тебя замуж — иди! Все девки замуж выходят, все бабы
детей родят, всем родителям
дети — горе! Ты что — не человек?
— Я полагаю, что это от того происходит, что ты представляешь себе жизнь слишком в розовом цвете, что ты ждешь от нее непременно чего-то хорошего, а между тем в жизни требуется труд, и она дает не то, чего от нее требуют капризные
дети, а только то, что
берут у нее с боя люди мужественные и упорные.
— Нет, ты мне про женщин, пожалуйста, — отвечает, — не говори: из-за них-то тут все истории и поднимаются, да и
брать их неоткуда, а ты если мое
дитя нянчить не согласишься, так я сейчас казаков позову и велю тебя связать да в полицию, а оттуда по пересылке отправят. Выбирай теперь, что тебе лучше: опять у своего графа в саду на дорожке камни щелкать или мое
дитя воспитывать?
— Вот, — говорит, — тут ровно тысяча рублей, — отдай нам
дитя, а деньги
бери и ступай, куда хочешь.
— Такого мне и надо, такого мне и надо! Ты, — говорит, — верно, если голубят жалел, так ты можешь мое
дитя выходить: я тебя в няньки
беру.
В г. К. он и сблизился с семьей Тугановских и такими тесными узами привязался к
детям, что для него стало душевной потребностью видеть их каждый вечер. Если случалось, что барышни выезжали куда-нибудь или служба задерживала самого генерала, то он искренно тосковал и не находил себе места в больших комнатах комендантского дома. Каждое лето он
брал отпуск и проводил целый месяц в имении Тугановских, Егоровском, отстоявшем от К. на пятьдесят верст.
Ради просветителя Препотенского из школы
детей берут, а отец Захария, при всей чистоте души своей, ни на что ответить не может.
Такие же люди, только добрее. Такие же мужики, в таких же свитках, только мужики похожи на старых лозищан, еще не забывших о своих старых правах, а свитки тоньше и чище, только
дети здоровее и все обучены в школе, только земли больше, и земля родит не по-вашему, только лошади крепче и сытее, только плуги
берут шире и глубже, только коровы дают по ведру на удой…
Для этого перед изображениями святых, называемых народом прямо богами, священник
берет в руки
ребенка и читает заклинательные слова и этим очищает мать.
— Отец, братец, отец. И знаешь, пречестнейший, преблагороднейший человек, и даже не пьет, а только так из себя шута строит. Бедность, брат, страшная, восемь человек
детей! Настенькиным жалованьем и живут. Из службы за язычок исключили. Каждую неделю сюда ездит. Гордый какой — ни за что не возьмет. Давал, много раз давал, — не
берет! Озлобленный человек!
Ребята!
бери ее, сажай ко мне в повозку…» Женщину схватили, посадили в повозку, привезли прямо в приходское село, и хотя она объявила, что у ней есть муж и двое
детей, обвенчали с Петрушкой, и никаких просьб не было не только при жизни Куролесова, но даже при жизни Прасковьи Ивановны.
— А конечно; он еще более; ему, кроме добавочных и прибавочных, дают и на дачу, и на поездку за границу, и на воспитание
детей; да в прошедшем году он дочь выдавал замуж, — выдали на дочь, и на похороны отца, и он и его брат оба выпросили: зачем же ему
брать взятки? Да ему их и не дадут.
Вот тебе,
дитя мое!
Бери!
Когда он приходил и, усевшись на кухне, начинал требовать водки, всем становилось очень тесно, и доктор из жалости
брал к себе плачущих
детей, укладывал их у себя на полу, и это доставляло ему большое удовольствие.
— Уж не знаю, как вам и сказать, Иван Иваныч! — плаксиво вздыхала Настасья Петровна. — Десять рублей деньги хорошие, да ведь чужого-то
ребенка брать страшно! Вдруг заболеет или что…
— У нас теперь нет денег, чтобы купить себе хлеба, — сказала она. — Григорий Николаич уезжает на новую должность, но меня с
детьми не хочет
брать с собой, и те деньги, которые вы, великодушный человек, присылали нам, тратит только на себя. Что же нам делать? Что? Бедные, несчастные
дети!
— Я
беру женщину, чтоб иметь от ее и моей любви
ребенка, в котором должны жить мы оба, она и я! Когда любишь — нет отца, нет матери, есть только любовь, — да живет она вечно! А те, кто грязнит ее, женщины и мужчины, да будут прокляты проклятием бесплодия, болезней страшных и мучительной смерти…
Где похоронили моего Гришу? (
Берет Галчиху за плечи.) Моего
ребенка, моего
ребенка?
Старший сын ее обыкновенно оставался дома с мужниной сестрою, десятилетней девочкой Аделиной, а младшего она всегда
брала с собой, и
ребенок или сладко спал, убаюкиваемый тихою тряскою тележки, или при всей красоте природы с аппетитом сосал материно молоко, хлопал ее полненькой ручонкой по смуглой груди и улыбался, зазирая из-под косынки на черные глаза своей кормилицы.
Авдотья Назаровна. И счет годам потеряла… Двух мужей похоронила, пошла бы еще за третьего, да никто не хочет без приданого
брать.
Детей душ восемь было… (
Берет рюмку.) Ну, дай бог, дело хорошее мы начали, дай бог его и кончить! Они будут жить да поживать, а мы глядеть на них да радоваться! Совет им и любовь… (Пьет.) Строгая водка!
В России почти нет воспитания, но воспитателей находят очень легко, а в те года, о которых идет моя речь, получали их, пожалуй, еще легче: небогатые родители
брали к своим
детям или плоховатых немцев, или своих русских из семинаристов, а люди более достаточные держали французов или швейцарцев. Последние более одобрялись, и действительно были несколько лучше.
Как вспомню только, даже теперь, жизнь и состояние жены в первое время, когда было трое, четверо
детей, и она вся была поглощена ими, — ужас
берет.
Кучумов. Ну, едва ли этот на что-нибудь годится. Уж вы лучше на нас, старичков, надейтесь. Конечно, я жениться не могу, жена есть. Ох, ох, ох, ох! Фантазии ведь бывают у стариков-то; вдруг ничего ему не жаль. Я сирота, у меня
детей нет, — меня, куда хочешь, поверни, и в посаженые отцы, и в кумовья. Старику ласка дороже всего, мне свои сотни тысяч в могилу с собой не
брать. Прощайте, мне в клуб пора.