Неточные совпадения
Городничий. Ну, а что
из того, что вы
берете взятки борзыми щенками? Зато вы в бога не веруете; вы в церковь никогда не ходите; а я, по крайней мере, в вере тверд и каждое воскресенье бываю в церкви. А вы… О, я знаю вас: вы если начнете говорить о сотворении мира, просто волосы дыбом поднимаются.
4) Урус-Кугуш-Кильдибаев, Маныл Самылович, капитан-поручик
из лейб-кампанцев. [Лейб-кампанцы — гвардейские офицеры или солдаты, участники дворцовых переворотов XVIII века.] Отличался безумной отвагой и даже
брал однажды приступом город Глупов. По доведении о сем до сведения, похвалы не получил и в 1745 году уволен с распубликованием.
— Я не понимаю, как они могут так грубо ошибаться. Христос уже имеет свое определенное воплощение в искусстве великих стариков. Стало быть, если они хотят изображать не Бога, а революционера или мудреца, то пусть
из истории
берут Сократа, Франклина, Шарлоту Корде, но только не Христа. Они
берут то самое лицо, которое нельзя
брать для искусства, а потом…
Первое время в Москве Левина занимали лошади, приведенные
из деревни. Ему хотелось устроить эту часть как можно лучше и дешевле; но оказалось, что свои лошади обходились дороже извозчичьих, и извозчика всё-таки
брали.
Кроме того, он был житель уездного города, и ему хотелось рассказать, как
из его города пошел один солдат бессрочный, пьяница и вор, которого никто уже не
брал в работники.
Не дупель, а бекас вырвался из-под собаки. Левин повел ружьем, но в то самое время как он целился, тот самый звук шлепанья по воде усилился, приблизился, и к нему присоединился голос Весловского, что-то странно громко кричавшего. Левин видел, что он
берет ружьем сзади бекаса, но всё-таки выстрелил.
Он не понимал тоже, почему княгиня
брала его за руку и, жалостно глядя на него, просила успокоиться, и Долли уговаривала его поесть и уводила
из комнаты, и даже доктор серьезно и с соболезнованием смотрел на него и предлагал капель.
— Как же новые условия могут быть найдены? — сказал Свияжский, поев простокваши, закурив папиросу и опять подойдя к спорящим. — Все возможные отношения к рабочей силе определены и изучены, сказал он. — Остаток варварства — первобытная община с круговою порукой сама собой распадается, крепостное право уничтожилось, остается только свободный труд, и формы его определены и готовы, и надо
брать их. Батрак, поденный, фермер — и
из этого вы не выйдете.
«После того, что произошло, я не могу более оставаться в вашем доме. Я уезжаю и
беру с собою сына. Я не знаю законов и потому не знаю, с кем
из родителей должен быть сын; но я
беру его с собой, потому что без него я не могу жить. Будьте великодушны, оставьте мне его».
Потом в продолжение некоторого времени пустился на другие спекуляции, именно вот какие: накупивши на рынке съестного, садился в классе возле тех, которые были побогаче, и как только замечал, что товарища начинало тошнить, — признак подступающего голода, — он высовывал ему из-под скамьи будто невзначай угол пряника или булки и, раззадоривши его,
брал деньги, соображаяся с аппетитом.
Реестр Собакевича поражал необыкновенною полнотою и обстоятельностию, ни одно
из качеств мужика не было пропущено; об одном было сказано: «хороший столяр», к другому приписано: «дело смыслит и хмельного не
берет».
Нужно тебе знать, что он мошенник и в его лавке ничего нельзя
брать: в вино мешает всякую дрянь: сандал, жженую пробку и даже бузиной, подлец, затирает; но зато уж если вытащит
из дальней комнатки, которая называется у него особенной, какую-нибудь бутылочку — ну просто, брат, находишься в эмпиреях.
«Ужели, — думает Евгений, —
Ужель она? Но точно… Нет…
Как!
из глуши степных селений…»
И неотвязчивый лорнет
Он обращает поминутно
На ту, чей вид напомнил смутно
Ему забытые черты.
«Скажи мне, князь, не знаешь ты,
Кто там в малиновом
беретеС послом испанским говорит?»
Князь на Онегина глядит.
«Ага! давно ж ты не был в свете.
Постой, тебя представлю я». —
«Да кто ж она?» — «Жена моя».
Но чай несут: девицы чинно
Едва за блюдечки взялись,
Вдруг из-за двери в зале длинной
Фагот и флейта раздались.
Обрадован музыки громом,
Оставя чашку чаю с ромом,
Парис окружных городков,
Подходит к Ольге Петушков,
К Татьяне Ленский; Харликову,
Невесту переспелых лет,
Берет тамбовский мой поэт,
Умчал Буянов Пустякову,
И в залу высыпали все,
И бал блестит во всей красе.
Но вы, разрозненные томы
Из библиотеки чертей,
Великолепные альбомы,
Мученье модных рифмачей,
Вы, украшенные проворно
Толстого кистью чудотворной
Иль Баратынского пером,
Пускай сожжет вас божий гром!
Когда блистательная дама
Мне свой in-quarto подает,
И дрожь и злость меня
берет,
И шевелится эпиграмма
Во глубине моей души,
А мадригалы им пиши!
Его высокая фигура в черном фраке, бледное выразительное лицо и, как всегда, грациозные и уверенные движения, когда он крестился, кланялся, доставая рукою землю,
брал свечу
из рук священника или подходил ко гробу, были чрезвычайно эффектны; но, не знаю почему, мне не нравилось в нем именно то, что он мог казаться таким эффектным в эту минуту.
Не знаю, солнышко ли ее пригрело, или она
брала сок
из этой травки, — только видно было, что ей очень хорошо.
Это было то место Днепра, где он, дотоле спертый порогами,
брал наконец свое и шумел, как море, разлившись по воле; где брошенные в средину его острова вытесняли его еще далее
из берегов и волны его стлались широко по земле, не встречая ни утесов, ни возвышений.
Немало было и всяких сенаторских нахлебников, которых
брали с собою сенаторы на обеды для почета, которые крали со стола и
из буфетов серебряные кубки и после сегодняшнего почета на другой день садились на козлы править конями у какого-нибудь пана.
— Всю эту возню, то есть похороны и прочее, я
беру на себя. Знаете, были бы деньги, а ведь я вам сказал, что у меня лишние. Этих двух птенцов и эту Полечку я помещу в какие-нибудь сиротские заведения получше и положу на каждого, до совершеннолетия, по тысяче пятисот рублей капиталу, чтоб уж совсем Софья Семеновна была покойна. Да и ее
из омута вытащу, потому хорошая девушка, так ли? Ну-с, так вы и передайте Авдотье Романовне, что ее десять тысяч я вот так и употребил.
— Вот ключ! (Он вынул его
из левого кармана пальто и положил сзади себя на стол, не глядя и не оборачиваясь к Дуне.)
Берите; уходите скорей!..
— Я ничего не
брала у вас, — прошептала в ужасе Соня, — вы дали мне десять рублей, вот возьмите их. — Соня вынула
из кармана платок, отыскала узелок, развязала его, вынула десятирублевую бумажку и протянула руку Лужину.
Вот тут тридцать пять рублей;
из них десять
беру, а часика через два в них отчет представлю.
— А правда ль, что вы, — перебил вдруг опять Раскольников дрожащим от злобы голосом, в котором слышалась какая-то радость обиды, — правда ль, что вы сказали вашей невесте… в тот самый час, как от нее согласие получили, что всего больше рады тому… что она нищая… потому что выгоднее
брать жену
из нищеты, чтоб потом над ней властвовать… и попрекать тем, что она вами облагодетельствована?
При этом всегда они
брали с собой кутью на белом блюде, в салфетке, а кутья была сахарная
из рису и изюму, вдавленного в рис крестом.
…Он бежит подле лошадки, он забегает вперед, он видит, как ее секут по глазам, по самым глазам! Он плачет. Сердце в нем поднимается, слезы текут. Один
из секущих задевает его по лицу; он не чувствует, он ломает свои руки, кричит, бросается к седому старику с седою бородой, который качает головой и осуждает все это. Одна баба
берет его за руку и хочет увесть; но он вырывается и опять бежит к лошадке. Та уже при последних усилиях, но еще раз начинает лягаться.
Ну вот, извольте видеть: я
беру из бюро этот пятипроцентный билет (вот у меня их еще сколько!), а этот сегодня побоку у менялы пойдет.
— Как ты торжественно отвечаешь! Я думала найти его здесь и предложить ему пойти гулять со мною. Он сам меня все просит об этом. Тебе
из города привезли ботинки, поди примерь их: я уже вчера заметила, что твои прежние совсем износились. Вообще ты не довольно этим занимаешься, а у тебя еще такие прелестные ножки! И руки твои хороши… только велики; так надо ножками
брать. Но ты у меня не кокетка.
Надо
брать пример с немцев, у них рост социализма идет нормально, путем отбора лучших
из рабочего класса и включения их в правящий класс, — говорил Попов и, шагнув, задел ногой ножку кресла, потом толкнул его коленом и, наконец, взяв за спинку, отставил в сторону.
Мать сидела против него, как будто позируя портретисту. Лидия и раньше относилась к отцу не очень ласково, а теперь говорила с ним небрежно, смотрела на него равнодушно, как на человека, не нужного ей. Тягостная скука выталкивала Клима на улицу. Там он видел, как пьяный мещанин покупал у толстой, одноглазой бабы куриные яйца,
брал их
из лукошка и, посмотрев сквозь яйцо на свет, совал в карман, приговаривая по-татарски...
Бери на ура! — неистово ревел человек в розовой рубахе;
из свалки выбросило Вараксина, голого по пояс, человек в розовой рубахе наскочил на него, но Вараксин взмахнул коротенькой веревочкой с узлом или гирей на конце, и человек упал навзничь.
— У братца есть, да они не читают. Газеты
из трактира
берем, так иногда братец вслух читают… да вот у Ванечки много книг.
— Да, у нас много кур; мы продаем яйца и цыплят. Здесь, по этой улице, с дач и
из графского дома всё у нас
берут, — отвечала она, поглядев гораздо смелее на Обломова.
С этой минуты настойчивый взгляд Ольги не выходил
из головы Обломова. Напрасно он во весь рост лег на спину, напрасно
брал самые ленивые и покойные позы — не спится, да и только. И халат показался ему противен, и Захар глуп и невыносим, и пыль с паутиной нестерпима.
Такие девочки не переводились у Бережковой. Если девочка вырастала, ее употребляли на другую, серьезную работу, а на ее место
брали из деревни другую, на побегушки, для мелких приказаний.
Вера, взглянув на письмо, оцепенела, как будто от изумления, и с минуту не
брала его
из рук Якова, потом взяла и положила на стол, сказав коротко: «Хорошо, поди!»
— Право, осел! — повторил он и сам сел за фортепиано и начал
брать сильные аккорды, чтоб заглушить виолончель. Потом залился веселою трелью, перебрал мотивы
из нескольких опер, чтоб не слыхать несносного мычанья, и насилу забылся за импровизацией.
Я
из любопытства следила за вами, позволила вам приходить к себе,
брала у вас книги, — видела ум, какую-то силу…
Он стоял, прислонясь спиной к одному
из столбов беседки, не
брал ничего и мрачно следил за нею.
Машутка становилась в угол, подальше, всегда прячась от барыни в тени и стараясь притвориться опрятной. Барыня требовала этого, а Машутке как-то неловко было держать себя в чистоте. Чисто вымытыми руками она не так цепко
берет вещь в руки и, того гляди, уронит; самовар или чашки скользят
из рук; в чистом платье тоже несвободно ходить.
Книга выпадает
из рук на пол. Софья не заботится поднять ее; она рассеянно
берет цветок
из вазы, не замечая, что прочие цветы раскинулись прихотливо и некоторые выпали.
Татьяна Марковна не совсем была внимательна к богатой библиотеке, доставшейся Райскому, книги продолжали изводиться в пыли и в прахе старого дома.
Из них Марфенька
брала изредка кое-какие книги, без всякого выбора: как, например, Свифта, Павла и Виргинию, или возьмет Шатобриана, потом Расина, потом роман мадам Жанлис, и книги берегла, если не больше, то наравне с своими цветами и птицами.
— Всем, больше всего молодежи:
из семинарии
брали,
из гимназии — учитель один…
Она смотрела вокруг себя и видела — не то, что есть, а то, что должно быть, что ей хотелось, чтоб было, и так как этого не было, то она
брала из простой жизни около себя только одно живое верное, созидая образ, противоположный тому, за немногими исключениями, что было около.
Кто не поверит, тому я отвечу, что в ту минуту по крайней мере, когда я
брал у него эти деньги, я был твердо уверен, что если захочу, то слишком могу достать и
из другого источника.
Он сам, этот мрачный и закрытый человек, с тем милым простодушием, которое он черт знает откуда
брал (точно
из кармана), когда видел, что это необходимо, — он сам говорил мне, что тогда он был весьма «глупым молодым щенком» и не то что сентиментальным, а так, только что прочел «Антона Горемыку» и «Полиньку Сакс» — две литературные вещи, имевшие необъятное цивилизующее влияние на тогдашнее подрастающее поколение наше.
Старый князь Сокольский относился к ней с необыкновенным почтением; в его семействе тоже; эти гордые дети Версилова тоже; у Фанариотовых тоже, — а между тем она жила шитьем, промыванием каких-то кружев,
брала из магазина работу.
Я знал, что я не из-за денег хожу, но понимал, что каждый день прихожу
брать деньги.
— Хохоча над тобой, сказал! — вдруг как-то неестественно злобно подхватила Татьяна Павловна, как будто именно от меня и ждала этих слов. — Да деликатный человек, а особенно женщина, из-за одной только душевной грязи твоей в омерзение придет. У тебя пробор на голове, белье тонкое, платье у француза сшито, а ведь все это — грязь! Тебя кто обшил, тебя кто кормит, тебе кто деньги, чтоб на рулетках играть, дает? Вспомни, у кого ты
брать не стыдишься?
— Нет, кроме товарищества? Нет ли чего такого, из-за чего бы ты находил возможным
брать у него, а? Ну, там по каким бы то ни было соображениям?