Неточные совпадения
Бывало, по целым
дням кисти
в руки не
берет; найдет на него так называемое вдохновенье — ломается, словно с похмелья, тяжело, неловко, шумно; грубой краской разгорятся щеки, глаза посоловеют; пустится толковать о
своем таланте, о
своих успехах, о том, как он развивается, идет вперед…
А Лопухов еще через два — три
дня, тоже после обеда, входит
в комнату жены,
берет на
руки свою Верочку, несет ее на ее оттоманку к себе: «Отдыхай здесь, мой друг», и любуется на нее. Она задремала, улыбаясь; он сидит и читает. А она уж опять открыла глаза и думает...
—
В герольдии-с, — заметил он, обезоруженный мною, — был прежде секретарь, удивительный человек, вы, может, слыхали о нем,
брал напропалую, и все с
рук сходило. Раз какой-то провинциальный чиновник пришел
в канцелярию потолковать о
своем деле да, прощаясь, потихоньку из-под шляпы ему и подает серенькую бумажку.
Между рекомендательными письмами, которые мне дал мой отец, когда я ехал
в Петербург, было одно, которое я десять раз
брал в руки, перевертывал и прятал опять
в стол, откладывая визит
свой до другого
дня. Письмо это было к семидесятилетней знатной, богатой даме; дружба ее с моим отцом шла с незапамятных времен; он познакомился с ней, когда она была при дворе Екатерины II, потом они встретились
в Париже, вместе ездили туда и сюда, наконец оба приехали домой на отдых, лет тридцать тому назад.
На этом пункте они всегда спорили. Старый штейгер относился к вольному человеку — старателю — с ненавистью старой дворовой собаки. Вот
свои работы — другое
дело… Это настоящее
дело, кабы сила
брала. Между разговорами Родион Потапыч вечно прислушивался к смешанному гулу работавшей шахты и, как опытный капельмейстер,
в этой пестрой волне звуков сейчас же улавливал малейшую неверную ноту. Раз он соскочил совсем бледный и даже поднял
руку кверху.
—
В том-то и
дело, что не глупости, Феня… Ты теперь только то посуди, что
в брагинском доме
в этот год делалось, а потом-то что будет? Дальше-то и подумать страшно… Легко тебе будет смотреть, как брагинская семья будет делиться: старики врозь, сыновья врозь, снохи врозь. Нюшу столкают с
рук за первого прощелыгу. Не они первые, не они последние. Думаешь, даром Гордей-то Евстратыч за тобой на коленях ползал да слезами обливался? Я ведь все видела тогда… Не
бери на
свою душу греха!..
— Напрасно вы беспокоитесь… Вот что, папаша… Или вы дайте мне полную волю, или все мое
дело берите в свои руки, — все
берите! Все, до рубля!
Кочкарев. Как же, Илья Фомич Кочкарев,
в родстве ведь мы. Жена моя беспрестанно говорит о том… Позвольте, позвольте (
берет за
руку Подколесина и подводит его):приятель мой, Подколесин Иван Кузьмич, надворный советник; служит экспедитором, один все
дела делает, усовершенствовал отличнейше
свою часть.
Время громко говорит художникам:
берите из
своих преданий все, что не мешает вам быть гражданами, полными чувств гражданской доблести, но сожгите все остальное вместе с старыми манкенами, деланными
в дни младенчества анатомии и механики, и искренне подайте
руку современной жизни.
Если
брать мерилом дружбы деньги, что, может статься, будет и не совсем неосновательно, то если бы Истомин попросил у Шульца взаймы на слово десять тысяч рублей, Шульц бы только обрадовался возможности услужить ими
своему другу; если бы у него на этот случай не было
в руках таких денег, то он достал бы их для друга со
дна моря.
— Не надо вот было денег
в руки брать. Это нехорошо. И он нарочно
в руку сунул, чтобы подешевле отделаться. Вы мне сейчас деньги эти возвратите, а денька через два я вам отдам, сколько стоит. У нас с ним
свои счеты. И не надо было о «седой голове» говорить, ведь об этом
в деле ничего нет.
Мучась тем, что я не могу полюбить ее более, чем умею, я чувствовал безмерную радость, когда
брал из
рук почталиона и подавал ей
в неделю раз письмо из Петербурга, надписанное по-русски, но высоко-немецким почерком: я по предчувствию и по наведению знал, что эти письма приходят от Филиппа Кольберга, — и мудрено было, чтобы я
в этом ошибался, потому что при появлении каждого такого письма, приходившего с немецкою аккуратностию
в воскресный
день, раз
в неделю, maman теряла
свою внешнюю спокойность — и, перечитывая написанное по нескольку раз, погружалась
в тихое, но восторженное созерцание или воспоминание чего-то чудно-прекрасного и… была счастлива.
Все время, проведенное мною
в этот
день на службе, я продумал об этом моем знакомом незнакомце, об этом Филиппе Кольберге, без отчета которому моя maman не проводила ни одного
дня и регулярно получаемые письма которого всегда
брала трепещущей
рукою и читала по нескольку раз с глубоким и страстным вниманием, а иногда даже и со слезами на
своих прекрасных глазах.
Все приказчики боялись ее гораздо больше, чем хозяина. Его они давно прозвали «бездонная прорва» и «лодырь». Каждый из них старался красть. Им уже шепнули снизу, что, должно быть, «сама»
берет в свои руки все
дело. Тогда надо будет подтянуться. Кто-нибудь непременно полетит. Трифоныча они недолюбливали. Он усчитывал, что мог, и с главными приказчиками у него часто бывали перебранки. Трифоныч всегда держал
руку хозяйки, почему его и считали «наушником» и «старой жилой».
Однако она сообщила ему, между прочим, когда подали им фрукты и конфеты, что
берет все
дело в свои руки.