Неточные совпадения
Скотинин. А движимое хотя и выдвинуто, я не челобитчик. Хлопотать я не люблю, да и
боюсь. Сколько меня
соседи ни обижали, сколько убытку ни делали, я ни на кого не бил челом, а всякий убыток, чем за ним ходить, сдеру с своих же крестьян, так и концы в воду.
Кипя враждой нетерпеливой,
Ответа дома ждет поэт;
И вот
сосед велеречивый
Привез торжественно ответ.
Теперь ревнивцу то-то праздник!
Он всё
боялся, чтоб проказник
Не отшутился как-нибудь,
Уловку выдумав и грудь
Отворотив от пистолета.
Теперь сомненья решены:
Они на мельницу должны
Приехать завтра до рассвета,
Взвести друг на друга курок
И метить в ляжку иль в висок.
Боялся я,
соседи не вспомнили бы чего-нибудь про меня, да — нет, ничего будто.
— Вас
боится, — шепнул Климу
сосед и стал плевать на окурок папиросы.
— Пожалуйста; а то я
боялась за нее. И я забыла, г. Рахметов: позовите кого-нибудь из
соседей, там есть кухарка и нянька, мои приятельницы, подать обедать, ведь она еще не обедала.
Нас, детей Затрапезных, сверстники недолюбливают. Быстрое обогащение матушки вызвало зависть в
соседях. Старшие, конечно, остерегаются высказывать это чувство, но дети не чинятся. Они пристают к нам с самыми ехидными вопросами, сюжетом для которых служит скопидомство матушки и та приниженная роль, которую играет в доме отец. В особенности неприятна в этом отношении Сашенька Пустотелова, шустрая девочка, которую все
боятся за ее злой язык.
Вследствие этого из
соседей не только никто не водил с ним знакомства, но даже говорить о нем избегали: как будто
боялись, что одно упоминовение его имени произведет смуту между домочадцами.
Соседи называли его старым аббатством и удивлялись, как она не
боится в нем жить.
Нашу эпоху разъедает болезненная рефлексия, вечное сомнение в себе, в своих правах на обладание истиной, принижает нашу эпоху дряблость веры, слабость избрания, не осмеливаются слишком страстно и непоколебимо объясняться в любви к чему-то и к кому-то, мямлят, колеблются,
боятся, оглядываются на себя и на
соседей.
После отъезда переселенцев в горбатовском дворе стоял настоящий кромешный ад. Макар все время пировал, бил жену, разгонял ребятишек по
соседям и вообще держал себя зверь-зверем, благо остался в дому один и никого не
боялся.
— Разве же есть где на земле необиженная душа? Меня столько обижали, что я уже устал обижаться. Что поделаешь, если люди не могут иначе? Обиды мешают дело делать, останавливаться около них — даром время терять. Такая жизнь! Я прежде, бывало, сердился на людей, а подумал, вижу — не стоит. Всякий
боится, как бы
сосед не ударил, ну и старается поскорее сам в ухо дать. Такая жизнь, ненько моя!
[Да будет позволено сказать (лат.).] оператор врачебной управы вполголоса объясняет своему
соседу: «timeo —
боюсь, а не опасаюсь; et dona ferentes — и дары приносящих, а не „даже тогда, когда они приходят с дарами“; следственно, „
боюсь данайцев и дары приносящих“ — вот как по-настоящему перевести следует».
Живите — не
бойтесь! но, главное, старайтесь находиться в мире с
соседями.
Еще недавно Чепраковы жили богато, но после смерти генерала все изменилось. Елена Никифоровна стала ссориться с
соседями, стала судиться, недоплачивать приказчикам и рабочим; все
боялась, как бы ее не ограбили — и в какие-нибудь десять лет Дубечня стала неузнаваемою.
Прошло несколько минут в глубоком молчании. Ижорской не спускал глаз с мелкого леса, в который кинули гончих. Ильменев,
боясь развлечь его внимание, едва смел переводить дух; стремянный стоял неподвижно, как истукан; один Рославлев повертывал часто свою лошадь, чтоб посмотреть на большую дорогу. Он решился, наконец, перервать молчание и спросил Ижорского: здоров ли их
сосед, Федор Андреевич Сурской?
«Скажи мне, кудесник, любимец богов,
Что сбудется в жизни со мною?
И скоро ль, на радость соседей-врагов,
Могильной засыплюсь землею?
Открой мне всю правду, не
бойся меня:
В награду любого возьмешь ты коня».
— Бога ты, Костя, не
боишься! Денег у тебя для жены нет. Неш она у тебя какая ледащая, или не тебе с ней жить, а
соседу? Глянь ты: баба сохнет, кровью исходит. Тебе ж худо: твой век молодой, какая жизнь без жены? А еще того хуже, как с женою, да без жены. Подумай, Костя, сам!
Несмотря на предупреждение, въезжая во двор и заворачивая к крыльцу Березовского дома, я сильно
боялся не застать хозяев, которые по временам бывали у
соседей, а иногда даже за Елизаветградом у матери Александры Львовны.
Он — сам себя
боится,
соседа боится, а особенно — всякого чужого.
Конечно, этому успеху много содействовало поражавшее тогда новизною и смелостью открытое нападение со сцены на многое, что еще не успело отойти, до чего
боялись дотрагиваться даже в печати. Потом Щепкин, Орлов, Сабуров выражали типично еще живые подобия запоздавших Фамусовых, кое-где уцелевших Молчалиных или прятавшихся в партере за спину
соседа Загорецких.
— Этого сколько угодно. Гордая.
Соседей знать не хочет. У! Бедовая. Прислуга ее пуще огня
боится… И ведь нет того, чтобы крикнула на кого или побранила бы. И — никогда! Принесите то-то. Сделайте то-то… Ступайте… И все это так холодно, не шевеля губами!
Якуты, не желающие вообще поселенцев на своих землях, имели свои вилы, а соседи-станочники, арендовавшие у якутов покосы и поэтому зависимые, тоже не предупредили поляка,
боясь рассердить якутов.
И моя щепетильность не дешево мне стоила: я беседовал и конфузливо косился на молящихся
соседей,
боясь, что я оскорбляю их своей праздной болтовней.
Ильдефонс-Анцыпо был из эмигрантов 1831 года, по манифесту в 1850 году он вернулся на родину; постоянного жилища у него не было, он разъезжал по
соседям, которые считали его за полоумного и
боялись его строптивого и бешеного нрава.
Так Зинка начала страдать, и пряталась от всех, и покрывала платком косу,
боясь, чтобы нравственные
соседи не вымазали ночью дегтем ворот у ее матери. Ее почти никто не видал, но если кто видел, тот замечал, что она «ужасно красива», и почитал себя вправе мануть ее на грех. И в самом деле, как ни глодало ее горе, она все хорошела и, наконец, попала на глаза пожилому сапожнику, который так ею пленился, что прямо спросил ее...