Неточные совпадения
Ей казалось, что он, зная это, скорее может разлюбить ее; а она ничего так не
боялась теперь, хотя и не имела к тому никаких поводов, как потерять его
любовь.
— Та перемена, которая произошла в нем, не может ослабить его чувства
любви к ближним; напротив, перемена, которая произошла в нем, должна увеличить
любовь. Но я
боюсь, что вы не понимаете меня. Не хотите ли чаю? — сказала она, указывая глазами на лакея, подавшего на подносе чай.
Между нами никогда не было сказано ни слова о
любви; но он чувствовал свою власть надо мною и бессознательно, но тиранически употреблял ее в наших детских отношениях; я же, как ни желал высказать ему все, что было у меня на душе, слишком
боялся его, чтобы решиться на откровенность; старался казаться равнодушным и безропотно подчинялся ему.
Она оставляла жизнь без сожаления, не
боялась смерти и приняла ее как благо. Часто это говорят, но как редко действительно бывает! Наталья Савишна могла не
бояться смерти, потому что она умирала с непоколебимою верою и исполнив закон Евангелия. Вся жизнь ее была чистая, бескорыстная
любовь и самоотвержение.
Ничьи равнодушные взоры не стесняют ее: она не
боится излить на меня всю свою нежность и
любовь. Я не шевелюсь, но еще крепче целую ее руку.
Иногда Клим испытывал желание возразить девочке, поспорить с нею, но не решался на это,
боясь, что Лида рассердится. Находя ее самой интересной из всех знакомых девочек, он гордился тем, что Лидия относится к нему лучше, чем другие дети. И когда Лида вдруг капризно изменяла ему, приглашая в тарантас
Любовь Сомову, Клим чувствовал себя обиженным, покинутым и ревновал до злых слез.
— Женщины, которые из чувства ложного стыда презирают себя за то, что природа, создавая их, грубо наглупила. И есть девушки, которые
боятся любить, потому что им кажется:
любовь унижает, низводит их к животным.
Такие мысли являлись у нее неожиданно, вне связи с предыдущим, и Клим всегда чувствовал в них нечто подозрительное, намекающее. Не считает ли она актером его? Он уже догадывался, что Лидия, о чем бы она ни говорила, думает о
любви, как Макаров о судьбе женщин, Кутузов о социализме, как Нехаева будто бы думала о смерти, до поры, пока ей не удалось вынудить
любовь. Клим Самгин все более не любил и
боялся людей, одержимых одной идеей, они все насильники, все заражены стремлением порабощать.
— О
любви она читает неподражаемо, — заговорила Лидия, — но я думаю, что она только мечтает, а не чувствует. Макаров тоже говорит о
любви празднично и тоже… мимо. Чувствует — Лютов. Это удивительно интересный человек, но он какой-то обожженный, чего-то
боится… Мне иногда жалко его.
— «Интеллигенция любит только справедливое распределение богатства, но не самое богатство, скорее она даже ненавидит и
боится его».
Боится? Ну, это ерундоподобно. Не очень
боится в наши дни. «В душе ее
любовь к бедным обращается в
любовь к бедности». Мм — не замечал. Нет, это чепуховидно. Еще что? Тут много подчеркнуто, черт возьми! «До последних, революционных лет творческие, даровитые натуры в России как-то сторонились от революционной интеллигенции, не вынося ее высокомерия и деспотизма…»
— «
Любовь к уравнительной справедливости, к общественному добру, к народному благу парализовала
любовь к истине, уничтожила интерес к ней». «Что есть истина?» — спросил мистер Понтий Пилат. Дальше! «Каковы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом, —
бояться его мы должны пуще всех казней власти и благословлять эту власть, которая одна, своими штыками, охраняет нас от ярости народной…»
Одни считали ее простой, недальней, неглубокой, потому что не сыпались с языка ее ни мудрые сентенции о жизни, о
любви, ни быстрые, неожиданные и смелые реплики, ни вычитанные или подслушанные суждения о музыке и литературе: говорила она мало, и то свое, не важное — и ее обходили умные и бойкие «кавалеры»; небойкие, напротив, считали ее слишком мудреной и немного
боялись. Один Штольц говорил с ней без умолка и смешил ее.
— Нет, Андрей, — сказал он, — не
любви и не ревности я
боюсь, а все-таки к вам не поеду.
— Ничего я ни Марфеньке, ни Верочке не наматывала; о
любви и не заикалась никогда, —
боюсь и пикнуть, а вижу и знаю, что Марфенька без моего совета и благословения не полюбила бы никого.
Но она напрасно
боялась этого: Нехлюдов, сам не зная того, любил Катюшу, как любят невинные люди, и его
любовь была главной защитой от падения и для него и для нее.
— Я соврала; но про нее-то я хотела вам сказать, что, вероятно, она видит нелепость его какой-то восторженной
любви (он ничего не говорил ей), и польщена ею, и
боится ее.
Сама
любовь иногда обязывает быть твердым и жестким, не
бояться страдания, которое несет с собой борьба за то, что любишь.
Братья, не
бойтесь греха людей, любите человека и во грехе его, ибо сие уж подобие Божеской
любви и есть верх
любви на земле.
— Не
бойся его. Страшен величием пред нами, ужасен высотою своею, но милостив бесконечно, нам из
любви уподобился и веселится с нами, воду в вино превращает, чтобы не пресекалась радость гостей, новых гостей ждет, новых беспрерывно зовет и уже на веки веков. Вон и вино несут новое, видишь, сосуды несут…»
О, милый,
Прости меня! Чего-то я
боялась,
Смешно самой и стыдно, берегла
Какое-то сокровище, не зная,
Что все, что есть на свете дорогого,
Живет в одном лишь слове. Это слово:
Любовь.
Если бы Галактион любил ее попрежнему, Харитина, наверное, не отвечала бы ему тою же монетой, а теперь она
боялась даже проявить свою
любовь в полной мере и точно прятала ее, как прячут от солнца нежное растение.
Веселилась и радовалась одна невеста, Серафима Харитоновна. Очень уж по сердцу пришелся ей молодой жених, и она видела только его одного. Скорее бы только все кончилось… С нею он был сдержанно-ласков, точно
боялся проявить свою жениховскую
любовь. Только раз Галактион Михеич сказал невесте...
Это была первая женщина, которую Симон видел совсем близко, и эта близость поднимала в нем всю кровь, так что ему делалось даже совестно, особенно когда Серафима целовала его по-родственному. Он потихоньку обожал ее и
боялся выдать свое чувство. Эта тайная
любовь тоже волновала Серафиму, и она напрасно старалась держаться с мальчиком строго, — у ней строгость как-то не выходила, а потом ей делалось жаль славного мальчугана.
Любовь Андреевна и Гаев остались вдвоем. Они точно ждали этого, бросаются на шею друг другу и рыдают сдержанно, тихо,
боясь, чтобы их не услышали.
Трофимов. Уж очень она усердная, не в свое дело суется. Все лето не давала покоя ни мне, ни Ане,
боялась, как бы у нас романа не вышло. Какое ей дело? И к тому же я вида не подавал, я так далек от пошлости. Мы выше
любви!
Трофимов. Варя
боится, а вдруг мы полюбим друг друга, и целые дни не отходит от нас. Она своей узкой головой не может понять, что мы выше
любви. Обойти то мелкое и призрачное, что мешает быть свободным и счастливым, — вот цель и смысл нашей жизни. Вперед! Мы идем неудержимо к яркой звезде, которая горит там вдали! Вперед! Не отставай, друзья!
Нашу эпоху разъедает болезненная рефлексия, вечное сомнение в себе, в своих правах на обладание истиной, принижает нашу эпоху дряблость веры, слабость избрания, не осмеливаются слишком страстно и непоколебимо объясняться в
любви к чему-то и к кому-то, мямлят, колеблются,
боятся, оглядываются на себя и на соседей.
Они расстались. Евгений Павлович ушел с убеждениями странными: и, по его мнению, выходило, что князь несколько не в своем уме. И что такое значит это лицо, которого он
боится и которое так любит! И в то же время ведь он действительно, может быть, умрет без Аглаи, так что, может быть, Аглая никогда и не узнает, что он ее до такой степени любит! Ха-ха! И как это любить двух? Двумя разными
любвями какими-нибудь? Это интересно… бедный идиот! И что с ним будет теперь?
Но наконец Ипполит кончил следующею мыслью: «Я ведь
боюсь лишь за Аглаю Ивановну: Рогожин знает, как вы ее любите;
любовь за
любовь; вы у него отняли Настасью Филипповну, он убьет Аглаю Ивановну; хоть она теперь и не ваша, а все-таки ведь вам тяжело будет, не правда ли?» Он достиг цели; князь ушел от него сам не свой.
— Очень уж просты на любовь-то мужики эти самые, — ворчала старуха, свертывая дареное платье. — Им ведь чужого-то века не жаль, только бы свое получить. Не
бойся, утешится твой-то с какой-нибудь кержанкой. Не стало вашего брата, девок… А ты у меня пореви, на поклоны поставлю.
Мать нежно приласкала меня и сестрицу (меня особенно) и сказала: «Не
бойтесь, мне не будет вредна ваша
любовь».
Ванька весь этот разговор внимательно слушал в соседней комнате: он очень
боялся, что его, пожалуй, не отпустят с барчиком в Москву. Увы! Он давно уже утратил
любовь к деревне и страх к городам… Ванька явился.
И она с такою
любовью взглянула на меня, сказав это. Все это утро она смотрела на меня таким же нежным взглядом и казалась такою веселенькою, такою ласковою, и в то же время что-то стыдливое, даже робкое было в ней, как будто она
боялась чем-нибудь досадить мне, потерять мою привязанность и… и слишком высказаться, точно стыдясь этого.
«Сын мой, — писал он мне, —
бойся женской
любви,
бойся этого счастья, этой отравы…» Матушка после его кончины послала довольно значительную сумму денег в Москву.
Последние слова Раиса Павловна произнесла с опущенными глазами и легкой краской на лице: она
боялась выдать себя, стыдилась, что в этом ребенке видит свою соперницу. Она любила Лушу, и ей тяжело было бы перенести слишком тесное сближение ее с Прейном, с которым, собственно, все счеты были давно кончены… но, увы! —
любовь в сердце женщины никогда не умирает, особенно старая
любовь.
— Советовать —
боюсь. Я не ручаюсь за твою деревенскую натуру: выйдет вздор — станешь пенять на меня; а мнение свое сказать, изволь — не отказываюсь, ты слушай или не слушай, как хочешь. Да нет! я не надеюсь на удачу. У вас там свой взгляд на жизнь: как переработаешь его? Вы помешались на
любви, на дружбе, да на прелестях жизни, на счастье; думают, что жизнь только в этом и состоит: ах да ох! Плачут, хнычут да любезничают, а дела не делают… как я отучу тебя от всего этого? — мудрено!
Александр видимо избегал его. Он потерял всякую доверенность к его печальным предсказаниям и
боялся холодного взгляда на
любовь вообще и оскорбительных намеков на отношения его к Наденьке в особенности.
Она пробовала возбудить в нем ревность, думая, что тогда
любовь непременно выскажется… Ничего не бывало. Чуть он заметит, что она отличает в обществе какого-нибудь молодого человека, он спешит пригласить его к себе, обласкает, сам не нахвалится его достоинствами и не
боится оставлять его наедине с женой.
После ужина я танцевал с нею обещанную кадриль, и, несмотря на то, что был, казалось, бесконечно счастлив, счастье мое все росло и росло. Мы ничего не говорили о
любви. Я не спрашивал ни ее, ни себя даже о том, любит ли она меня. Мне достаточно было того, что я любил ее. И я
боялся только одного, чтобы что-нибудь не испортило моего счастья.
Я
боялся больше всего на свете того, чтобы мой предмет не узнал о моей
любви и даже о моем существовании.
Я говорю не о
любви молодого мужчины к молодой девице и наоборот, я
боюсь этих нежностей и был так несчастлив в жизни, что никогда не видал в этом роде
любви ни одной искры правды, а только ложь, в которой чувственность, супружеские отношения, деньги, желание связать или развязать себе руки до того запутывали самое чувство, что ничего разобрать нельзя было.
Любовь их редко выражается словами, и если выражается, то не только не самодовольно, красиво, но стыдливо, неловко, потому что они всегда
боятся, что любят недостаточно.
Предчувствие не обмануло Валерьяна: я в самом деле погубила его моей
любовью; а теперь, напротив, я, Василий Иваныч,
боюсь вас и предчувствую, что вы погубите меня вашей
любовью!
— Как их не
бояться! Сегодня и в лес ходить страшно, все равно что в троицын день или на русальную неделю. Девушку защекотят, молодца
любовью иссушат!
Он был в восторге от великолепия памятника, но к его восторгу примешивалось некоторое беспокойное чувство: он
боялся, как бы кто не стал критиковать его пирамиды, которая была для него заветным произведением его ума, вкуса, преданности и
любви к усопшему Савелию.
Ведь это он из излишней
любви ко мне, так сказать, из ревности делает — он это сам говорит, — он ревнует меня к генералу, расположение мое
боится потерять, испытывает меня, хочет узнать, чем я для него могу пожертвовать.
Я знаю, что вы меня не разлюбили; но вы
боитесь показывать мне свою
любовь,
боитесь ваших сестер и потому смущаетесь и даже избегаете случаев оставаться со мной наедине.
Восторженность
любви в Софье Николавне его пугала; он
боялся ее, как привык
бояться припадков бешеного гнева в своем отце…
Хотя Алексей Степаныч не привык откровенно говорить с отцом, которого больше
боялся, чем любил, но
любовь к Софье Николавне придала ему смелость.
— Да уж
боюсь даже говорить дальше. Падает вам большая
любовь со стороны какой-то трефовой дамы. Вот только не могу догадаться, замужняя она или девушка, а знаю, что с темными волосами…