Неточные совпадения
Щемящая
боль крепкого зуба, наполнявшая слюною его рот,
мешала ему говорить. Он замолк, вглядываясь в колеса медленно и гладко подкатывавшегося по рельсам тендера.
Был промежуток между скачками, и потому ничто не
мешало разговору. Генерал-адъютант осуждал скачки. Алексей Александрович возражал, защищая их. Анна слушала его тонкий, ровный голос, не пропуская ни одного слова, и каждое слово его казалось ей фальшиво и
болью резало ее ухо.
Растет оно, как нарыв, с эдакой дергающей
болью, и размышления нимало не
мешают его росту.
Песня
мешала уснуть, точно зубная
боль, еще не очень сильная, но грозившая разыграться до мучительной. Самгин спустил ноги с нар, осторожно коснулся деревянного пола и зашагал по камере, ступая на пальцы, как ходят по тонкому слою льда или по непрочной, гибкой дощечке через грязь.
Если б не
мешало нездоровье, — ноги
болят, ходить не могу, — так я сам, лично явился бы на квартиру вашу для этой беседы.
Гневные мысли возбуждали в нем странную бодрость, и бодрость удивляла его. Думать
мешали выстрелы,
боль в плече и боку, хотелось есть. Он позвонил Насте несколько раз, прежде чем она сердито крикнула из столовой...
Он молчал и в ужасе слушал ее слезы, не смея
мешать им. Он не чувствовал жалости ни к ней, ни к себе; он был сам жалок. Она опустилась в кресло и, прижав голову к платку, оперлась на стол и плакала горько. Слезы текли не как мгновенно вырвавшаяся жаркая струя, от внезапной и временной
боли, как тогда в парке, а изливались безотрадно, холодными потоками, как осенний дождь, беспощадно поливающий нивы.
Она положила перо, склонила опять голову в ладони, закрыла глаза, собираясь с мыслями. Но мысли не вязались, путались,
мешала тоска, биение сердца. Она прикладывала руку к груди, как будто хотела унять
боль, опять бралась за перо, за бумагу и через минуту бросала.
Но что мучило меня до
боли (мимоходом, разумеется, сбоку, мимо главного мучения) — это было одно неотвязчивое, ядовитое впечатление — неотвязчивое, как ядовитая, осенняя муха, о которой не думаешь, но которая вертится около вас,
мешает вам и вдруг пребольно укусит. Это было лишь воспоминание, одно происшествие, о котором я еще никому на свете не сказывал. Вот в чем дело, ибо надобно же и это где-нибудь рассказать.
Марья Степановна решилась переговорить с дочерью и выведать от нее, не было ли у них чего. Раз она заметила, что они о чем-то так долго разговаривали; Марья Степановна нарочно убралась в свою комнату и сказала, что у нее голова
болит: она не хотела
мешать «божьему делу», как она называла брак. Но когда она заговорила с дочерью о Привалове, та только засмеялась, странно так засмеялась.
Очевидно, вскоре после того как зверек попал в ловушку, его завалило снегом. Странно, почему зверолов не осмотрел свои ловушки перед тем, как уйти из тайги. Быть может, он обходил их, но разыгравшаяся буря
помешала ему дойти до крайних затесок, или он
заболел и не мог уже более заниматься охотой. Долго ждал пойманный соболь своего хозяина, а весной, когда стаял снег, вороны расклевали дорогого хищника, и теперь от него остались только клочки шерсти и мелкие кости.
«Все будет хорошо, все!» Ее любовь — любовь матери — разгоралась, сжимая сердце почти до
боли, потом материнское
мешало росту человеческого, сжигало его, и на месте великого чувства, в сером пепле тревоги, робко билась унылая мысль...
Я молчал. На лице у меня — что-то постороннее, оно
мешало — и я никак не мог от этого освободиться. И вдруг неожиданно, еще синее сияя, она схватила мою руку — и у себя на руке я почувствовал ее губы… Это — первый раз в моей жизни. Это была какая-то неведомая мне до сих пор древняя ласка, и от нее — такой стыд и
боль, что я (пожалуй, даже грубо) выдернул руку.
Боль есть представление о
боли, и к тому же без болезней не проживешь на этом свете, все помрем, а потому ступай, баба, прочь, не
мешай мне мыслить и водку пить.
По лестнице на чердак Матица шла впереди Ильи. Она становила на ступеньки сначала правую ногу и потом, густо вздыхая, медленно поднимала кверху левую. Илья шёл за нею без мысли и тоже медленно, точно тяжесть скуки
мешала ему подниматься так же, как
боль — Матице.
— Положи, говорю, нож! — тише сказал хозяин. Илья положил нож на прилавок, громко всхлипнул и снова сел на пол. Голова у него кружилась,
болела, ухо саднило, он задыхался от тяжести в груди. Она затрудняла биение сердца, медленно поднималась к горлу и
мешала говорить. Голос хозяина донёсся до него откуда-то издали...
Насилу разобрали, что он сам хочет идти, и Андрей Иваныч, чувствовавший неподвижность и полное бессилие его ног, заплакал тихонько, пользуясь скрывающей темнотою. А Колесников, оживая от дождя и
боли, стал выворачиваться и
мешать; и с тоскою сказал Саша...
Его звали Хохол, и, кажется, никто, кроме Андрея, не знал его имени. Вскоре мне стало известно, что человек этот недавно вернулся из ссылки, из Якутской области, где он прожил десять лет. Это усилило мой интерес к нему, но не внушило мне смелости познакомиться с ним, хотя я не страдал ни застенчивостью, ни робостью, а, напротив,
болел каким-то тревожным любопытством, жаждой все знать и как можно скорее. Это качество всю жизнь
мешало мне серьезно заняться чем-либо одним.
В нашем особом, сумасбродно счастливом мирке так странно звучал голос из ее другого, степенного, порядочного уголка, что часто я не выдерживала и только хохотала в ответ горничной, которая, сложив руку на руку, мерно докладывала, что Татьяна Семеновна приказали узнать, как почивали после вчерашнего гулянья, а про себя приказали доложить, что у них всю ночь бочок
болел и глупая собака на деревне лаяла,
мешала почивать.
Но уж мы настолько хорошо узнали друг друга, что можно безошибочно сказать, за кем будет третья борьба, и тогда — если я не уверен в своих силах — что мне
мешает заболеть или захромать и так далее и взять свои деньги обратно?
Опять стало тихо. В избе всегда плохо спали; каждому
мешало спать что-нибудь неотвязчивое, назойливое: старику —
боль в спине, бабке — заботы и злость, Марье — страх, детям — чесотка и голод. И теперь тоже сон был тревожный: поворачивались с боку на бок, бредили, вставали напиться.
Лещ. Если
помешал — приношу извинения! Вам сказала Надя о том, что подозреваемый в покушении
заболел?
Любовь. Глупости, мама! Какое дело богу, природе, солнцу — до нас? Мы лежим на дороге людей, как обломки какого-то старого, тяжёлого здания, может быть — тюрьмы… мы валяемся в пыли разрушения и
мешаем людям идти… нас задевают ногами, мы бессмысленно испытываем
боль… иногда, запнувшись за нас, кто-нибудь падает, ломая себе кости…
Когда тут, в купе, взгляды наши встретились, душевные силы оставили нас обоих, я обнял ее, она прижалась лицом к моей груди, и слезы потекли из глаз; целуя ее лицо, плечи, руки, мокрые от слез, — о, как мы были с ней несчастны! — я признался ей в своей любви, и со жгучей
болью в сердце я понял, как не нужно, мелко и как обманчиво было все то, что нам
мешало любить.
С затаенной
болью и тяжкой покорностью судьбе ждет она дня свадьбы и рада была бы, если б что-нибудь ей
помешало.
Трилецкий (кладет ему на голову руку). Ты еще
заболей! Ну да тебе для очистки совести не
мешает поболеть!
— Не
мешай мне, — сказал Райко. — Не
мешай, пожалюста. Ступай к своим, а я буду одним. У меня очень
болит сердце.
Заболел раз татарин, пришли к Жилину: «Поди, полечи». Жилин ничего не знает, как лечить. Пошел, посмотрел, думает: «Авось поздоровеет сам». Ушел в сарай, взял воды, песку,
помешал. При татарах нашептал на воду, дал выпить. Выздоровел на его счастье татарин. Стал Жилин немножко понимать по-ихнему. И которые татары привыкли к нему, — когда нужно, кличут: «Иван, Иван!» — а которые все, как на зверя, косятся.
Если бы не дети, то очень могло статься, что тетушка пошла бы в монастырь, так как у нас в Орле это тогда было в моде между дворянством (с чего и написана Лиза у Тургенева); но дети этому
помешали. Они же дали чувствам тети и другое направление, а это последовало вскоре после смерти отца, когда все дети вдруг опасно
заболели.
Первые русские скупщики пушнины появились на реке Самарге в 1900 году. Их было три человека; они прибыли из Хабаровска через Сихотэ-Алинь. Один из них в пути отморозил себе ноги. Двое вернулись назад, а больного оставили в юрте удэхейца Бага. Этот русский
болел около двух месяцев и умер. Удэхейцы были в большом затруднении, как его хоронить и в какой загробный мир отвести его душу, чтобы она не
мешала людям. По-видимому, это им удалось, потому что дух погибшего лоца не проявил себя ничем.
Самолюбие — главная рана, нанесенная человеку первородным грехом, —
мешает надлежащему восприятию реальностей, ибо самолюбие при всякой встрече с реальностью или хочет защитить себя от
боли при помощи фантазма, или получить удовлетворение, всегда непрочное, от другого фантазма.
Серебряков. Статуя командора… Я посмеялся бы этому сравнению, но мне
мешает боль в ноге. (Всем.) До свидания, господа! Благодарю вас за угощение и за приятное общество… Великолепный вечер, отличный чай — все прекрасно, но, простите, только одного я не могу признать у вас — это вашей туземной философии и взглядов на жизнь. Надо, господа, дело делать. Так нельзя! Надо дело делать… Да-с… Прощайте… (Уходит с женой.)
Укусить руки Нилова до локтя он не мог, протянуть же морду к его лицу и плечам ему
мешали пальцы, давившие его шею и причинявшие ему сильную
боль…
Они даже не могли испытать, в силах ли будут подняться на ноги, так как туго завязанные мертвыми узлами веревки
мешали им сделать малейшее движение. Оба только чувствовали от этих впившихся в тело веревок и от перенесенных палочных ударов нестерпимую
боль.
Василий Васильевич вдруг ощутил какую-то пустоту в уме и сердце, и эта пустота
мешала ему не только выразить свое страдание, но даже, казалось, чувствовать его. Так нанесенный смертельный удар причиняет порой менее
боли, нежели легкая царапина.
Действительно, другой француз, с ружьем на-перевес подбежал к борющимся, и участь рыжего артиллериста, всё еще не понимавшего того, чтó ожидает его, и с торжеством выдернувшего банник, должна была решиться. Но князь Андрей не видал, чем это кончилось. Как бы со всего размаха крепкою палкой кто-то из ближайших солдат, как ему показалось, ударил его в голову. Немного это больно было, а главное, неприятно, потому что
боль эта развлекала его и
мешала ему видеть то, на чтó он смотрел.