Неточные совпадения
Грэй не был еще так высок, чтобы взглянуть в самую
большую кастрюлю, бурлившую подобно Везувию, но чувствовал к ней особенное почтение; он с трепетом смотрел, как ее ворочают две служанки; на плиту выплескивалась тогда дымная пена, и пар, поднимаясь с зашумевшей плиты,
волнами наполнял кухню.
Она несла
большую чашку какао и, поставив ее перед Павлом Петровичем, вся застыдилась: горячая кровь разлилась алою
волной под тонкою кожицей ее миловидного лица.
С западной его стороны отвалился
большой камень с кучей маленьких; между ними хлещет бурун; еще подальше от Паппенберга есть такая же куча, которую исхлестали, округлили и избороздили
волны, образовав живописную группу, как будто великанов, в разных положениях, с детьми.
И только на другой день, на берегу, вполне вникнул я в опасность положения, когда в разговорах об этом объяснилось, что между берегом и фрегатом, при этих огромных, как горы,
волнах, сообщения на шлюпках быть не могло; что если б фрегат разбился о рифы, то ни наши шлюпки — а их шесть-семь и
большой баркас, — ни шлюпки с других наших судов не могли бы спасти и пятой части всей нашей команды.
Лодки эти превосходны в морском отношении: на них одна длинная мачта с длинным парусом. Борты лодки, при боковом ветре, идут наравне с линией воды, и нос зарывается в
волнах, но лодка держится, как утка; китаец лежит и беззаботно смотрит вокруг. На этих
больших лодках рыбаки выходят в море, делая значительные переходы. От Шанхая они ходят в Ниппо, с товарами и пассажирами, а это составляет, кажется, сто сорок морских миль, то есть около двухсот пятидесяти верст.
Ветер дул свирепо,
волна, не слишком
большая, но острая, производила неприятную качку, неожиданно толкая в бока.
Большие восковые свечи горели тусклым красным пламенем;
волны густого дыма от ладана застилали глаза; монотонное чтение раскольничьего кануна нагоняло тяжелую дремоту.
Мировая война и является такой
большой мировой
волной, девятым валом.
Я отвернулся и быстрыми шагами стал спускаться с холма, на котором лежит Колотовка. У подошвы этого холма расстилается широкая равнина; затопленная мглистыми
волнами вечернего тумана, она казалась еще необъятней и как будто сливалась с потемневшим небом. Я сходил
большими шагами по дороге вдоль оврага, как вдруг где-то далеко в равнине раздался звонкий голос мальчика. «Антропка! Антропка-а-а!..» — кричал он с упорным и слезливым отчаянием, долго, долго вытягивая последний слог.
Лишь изредка в близкой реке с внезапной звучностью плеснет
большая рыба и прибрежный тростник слабо зашумит, едва поколебленный набежавшей
волной…
Первый раз в жизни я видел такой страшный лесной пожар. Огромные кедры, охваченные пламенем, пылали, точно факелы. Внизу, около земли, было море огня. Тут все горело: сухая трава, опавшая листва и валежник; слышно было, как лопались от жара и стонали живые деревья. Желтый дым
большими клубами быстро вздымался кверху. По земле бежали огненные
волны; языки пламени вились вокруг пней и облизывали накалившиеся камни.
Да, ты прав, Боткин, — и гораздо
больше Платона, — ты, поучавший некогда нас не в садах и портиках (у нас слишком холодно без крыши), а за дружеской трапезой, что человек равно может найти «пантеистическое» наслаждение, созерцая пляску
волн морских и дев испанских, слушая песни Шуберта и запах индейки с трюфлями. Внимая твоим мудрым словам, я в первый раз оценил демократическую глубину нашего языка, приравнивающего запах к звуку.
Обвал захватил с собой несколько
больше того, чего коснулась данная
волна: сомнение было вызвано вопросом о вечной казни только за иноверие… Теперь отпадала вера в самую вечную казнь…
Они были неистощимы в таких выдумках, но мастер всё сносил молча, только крякал тихонько да, прежде чем дотронуться до утюга, ножниц, щипцов или наперстка, обильно смачивал пальцы слюною. Это стало его привычкой; даже за обедом, перед тем как взять нож или вилку, он муслил пальцы, возбуждая смех детей. Когда ему было больно, на его
большом лице являлась
волна морщин и, странно скользнув по лбу, приподняв брови, пропадала где-то на голом черепе.
Левша думает: небо тучится, брюхо пучится, — скука
большая, а путина длинная, и родного места за
волною не видно — пари держать все-таки веселее будет.
В сердце ее вспыхнули тоска разочарования и — радость видеть Андрея. Вспыхнули, смешались в одно
большое, жгучее чувство; оно обняло ее горячей
волной, обняло, подняло, и она ткнулась лицом в грудь Андрея. Он крепко сжал ее, руки его дрожали, мать молча, тихо плакала, он гладил ее волосы и говорил, точно пел...
Но на поперечном, 40‑м проспекте удалось сконструировать временную Стену из высоковольтных
волн. И я надеюсь — мы победим.
Больше: я уверен — мы победим. Потому что разум должен победить.
Сначала вырвалось восклицание:"Однако!" — потом:"Чудеса!" — потом:"Это уж ни на что не похоже!" — и наконец:"Неужто же этой комедии не будет положен предел?"И с каждым восклицанием почва общечеловеческой Правды, вместе с теорией жертв общественного темперамента, все
больше и
больше погружалась в
волны забвения.
Этот сырой мрак, все звуки эти, особенно ворчливый плеск
волн, казалось, всё говорило ему, чтоб он не шел дальше, что не ждет его здесь ничего доброго, что нога его уж никогда
больше не ступит на русскую землю по эту сторону бухты, чтобы сейчас же он вернулся и бежал куда-нибудь, как можно дальше от этого страшного места смерти.
Он мигнул, и вдруг его свирепое лицо изменилось от широкой улыбки, толстые, каленые щеки
волною отошли к ушам, открыв
большие лошадиные зубы, усы мягко опустились — он стал похож на толстую, добрую бабу.
В эти минуты светозарный Феб быстро выкатил на своей огненной колеснице еще выше на небо; совсем разредевший туман словно весь пропитало янтарным тоном. Картина обагрилась багрецом и лазурью, и в этом ярком, могучем освещении, весь облитый лучами солнца, в
волнах реки показался нагой богатырь с буйною гривой черных волос на
большой голове. Он плыл против течения воды, сидя на достойном его могучем красном коне, который мощно рассекал широкою грудью
волну и сердито храпел темно-огненными ноздрями.
Волны вставали и падали, как горы, и порой с замиранием сердца Лозинский и другие пассажиры смотрели и не видели
больше смелого суденышка.
На правой стороне чуть не в самые рельсы ударяла синяя
волна Мичигана — огромного, как море, и пароход, шедший прямо к берегу, выплывал из-за водного горизонта,
большой и странный, точно он взбирался на водяную гору…
Матвею казалось, что он спит, что это во сне плещутся эти странные
волны, угасает заря, полный месяц,
большой и задумчивый, повис в вечерней мгле, лиловой, прозрачной и легкой…
Я еще не совсем выспался, когда, пробудясь на рассвете, понял, что «Бегущая по
волнам»
больше не стоит у мола. Каюта опускалась и поднималась в медленном темпе крутой
волны. Начало звякать и скрипеть по углам; было то всегда невидимое соотношение вещей, которому обязаны мы бываем ощущением движения. Шарахающийся плеск вдоль борта, неровное сотрясение, неустойчивость тяжести собственного тела, делающегося то грузнее, то легче, отмечали каждый размах судна.
— Мне нет
больше причины скрывать свое имя. Меня зовут Биче Сениэль. Я пришла к Гезу условиться, где встретиться с ним относительно выкупа корабля «Бегущая по
волнам». Это судно принадлежит моему отцу. Подробности я расскажу после.
Волна прошла, ушла, и
больше другой такой
волны не было. Когда солнце стало садиться, увидели остров, который ни на каких картах не значился; по пути «Фосса» не мог быть на этой широте остров. Рассмотрев его в подзорные трубы, капитан увидел, что на нем не заметно ни одного дерева. Но был он прекрасен, как драгоценная вещь, если положить ее на синий бархат и смотреть снаружи, через окно: так и хочется взять. Он был из желтых скал и голубых гор, замечательной красоты.
Я был тронут. По молчаливому взаимному соглашению мы
больше не говорили о впечатлении случая с «Бегущей по
волнам», как бы опасаясь повредить его странно наметившееся хрупкое очертание. Разговор был о Гезе. После его свидания с Брауном Филатр говорил с ним в телефон, получив более полную характеристику капитана.
Песня на берегу моря уже умолкла, и старухе вторил теперь только шум морских
волн, — задумчивый, мятежный шум был славной второй рассказу о мятежной жизни. Всё мягче становилась ночь, и всё
больше разрождалось в ней голубого сияния луны, а неопределенные звуки хлопотливой жизни ее невидимых обитателей становились тише, заглушаемые возраставшим шорохом
волн… ибо усиливался ветер.
Серые
большие глаза смотрели с такой милой серьезностью, на спине трепалась целая
волна слегка вившихся русых шелковистых волос, концы красной ленты развевались по воздуху, широкополая соломенная шляпа валялась на песке…
…Молчит опаловая даль моря, певуче плещут
волны на песок, и я молчу, глядя в даль моря. На воде все
больше серебряных пятен от лунных лучей… Наш котелок тихо закипает.
Волга была неспокойная. Моряна развела
волну, и
большая, легкая и совкая костромская косовушка скользила и резала мохнатые гребни валов под умелой рукой Козлика — так не к лицу звали этого огромного страховида. По обе стороны Волги прорезали стены камышей в два человеческих роста вышины, то широкие, то узкие протоки, окружающие острова, мысы, косы…
Минуту спустя раздался сухой удар — конец багра вонзился в дерево, и челнок ударился о край довольно
большой лодки, свободно прыгавшей по
волнам, но привязанной к берегу длинной веревкой.
Так и заснул навсегда для земли человек, плененный морем; он и женщин любил, точно сквозь сон, недолго и молча, умея говорить с ними лишь о том, что знал, — о рыбе и кораллах, об игре
волн, капризах ветра и
больших кораблях, которые уходят в неведомые моря; был он кроток на земле, ходил по ней осторожно, недоверчиво и молчал с людьми, как рыба, поглядывая во все глаза зорким взглядом человека, привыкшего смотреть в изменчивые глубины и не верить им, а в море он становился тихо весел, внимателен к товарищам и ловок, точно дельфин.
Шуршат и плещут
волны. Синие струйки дыма плавают над головами людей, как нимбы. Юноша встал на ноги и тихо поет, держа сигару в углу рта. Он прислонился плечом к серому боку камня, скрестил руки на груди и смотрит в даль моря
большими главами мечтателя.
Фомой овладело странное волнение: ему страстно захотелось влиться в этот возбужденный рев рабочих, широкий и могучий, как река, в раздражающий скрип, визг, лязг железа и буйный плеск
волн. У него от силы желания выступил пот на лице, и вдруг, оторвавшись от мачты, он
большими прыжками бросился к вороту, бледный от возбуждения.
Как она обернулась и мимоходом повела глазами на Дон-Кихота, так он и намагнетизировался. Та смотрит на него, потому что видит его смотрящим в первый раз после долгого беспамятства, а он от нее глаз оторвать не может. Глаза
большие, иссера-темные, под черною бровью дужкою, лицо горит жизнью, зубы словно перл, зерно к зерну низаны, сочные алые губы полуоткрыты, шея башенкой, на плечах — эполет клади, а могучая грудь как корабль
волной перекачивает.
Теперь о прозрачности; так вот, сквозь переливающиеся краски «Аиды» выступает совершенно реально край моего письменного стола, видный из двери кабинета, лампа, лоснящийся пол, и слышны, прорываясь сквозь
волну оркестра
Большого театра, ясные шаги, ступающие приятно, как глухие кастаньеты.
Под Казанью села на камень, проломив днище,
большая баржа с персидским товаром; артель грузчиков взяла меня перегружать баржу. Был сентябрь, дул верховый ветер, по серой реке сердито прыгали
волны, ветер, бешено срывая их гребни, кропил реку холодным дождем. Артель, человек полсотни, угрюмо расположилась на палубе пустой баржи, кутаясь рогожами и брезентом; баржу тащил маленький буксирный пароход, задыхаясь, выбрасывая в дождь красные снопы искр.
А кругом все молчало. Ни звука, кроме вздохов моря. Тучи ползли по небу так же медленно и скучно, как и раньше, но их все
больше вздымалось из моря, и можно было, глядя на небо, думать, что и оно тоже море, только море взволнованное и опрокинутое над другим, сонным, покойным и гладким. Тучи походили на
волны, ринувшиеся на землю вниз кудрявыми седыми хребтами, и на пропасти, из которых вырваны эти
волны ветром, и на зарождавшиеся валы, еще не покрытые зеленоватой пеной бешенства и гнева.
Море выло, швыряло
большие, тяжелые
волны на прибрежный песок, разбивая их в брызги и пену. Дождь ретиво сек воду и землю… ветер ревел… Все кругом наполнялось воем, ревом, гулом… За дождем не видно было ни моря, ни неба.
В числе воспоминаний Пети остался также день похорон матери. В последнее время он мало с ней виделся и потому отвык несколько: он жалел ее, однако ж, и плакал, — хотя, надо сказать,
больше плакал от холода. Было суровое январское утро; с низменного пасмурного неба сыпался мелкий сухой снег; подгоняемый порывами ветра, он колол лицо, как иголками, и
волнами убегал по мерзлой дороге.
Иные так далеко не заходят; у них только мысли гуляют в голове, как
волны в море (таких
большая часть); у других мысли вырастают в намерения, но не доходят до степени стремлений (таких меньше); у третьих даже стремления являются (этих уж совсем мало)…
И снова начал рассказывать о несправедливой жизни, — снова сгрудился базарный народ
большой толпой, полицейский теряется в ней, затирают его. Вспоминаю Костю и заводских ребят, чувствую гордость в себе и великую радость — снова я силён и как во сне… Свистит полицейский, мелькают разные лица, горит множество глаз, качаются люди жаркой
волной, подталкивают меня, и лёгок я среди них. Кто-то за плечо схватил, шепчет мне в ухо...
На нем мохнатой шапки
больше нет,
Раскрылась грудь; на шелковый бешмет
Волна кудрей, чернея, ниспадает,
В печали женщин лучший их убор!
Оно лежало, ослепляя глаза своим блеском, —
большое, сильное, доброе, его могучее дыхание веяло на берег, освежая истомленных людей, трудящихся над тем, чтобы стеснить свободу его
волн, которые теперь так кротко и звучно ласкают изуродованный берег.
На берегу, бросив лодку, Аян выпрямился. Дремлющий, одинокий корабль стройно чернел в лазури. Прошла минута — и небо дрогнуло от удара.
Большая, взмыленная
волна пришла к берегу, лизнула ноги Аяна и медленно, как кровь с побледневших щек, вернулась в родную глубь.
Погода была славная, веселая:
большие, точно разодранные белые тучи по синему небу, везде блеск, шум в деревьях, плесканье и шлепанье воды у берега, на
волнах беглые, золотые змейки, свежесть и солнце!
Между тем ветер усилился,
волны покатились довольно
большие, лодку слегка накренило; ласточки зашныряли низко вокруг нас.
Вечерами на закате и по ночам он любил сидеть на холме около
большой дороги. Сидел, обняв колена длинными руками, и, немотствуя, чутко слушал, как мимо него спокойно и неустанно течет широкая певучая
волна жизни: стрекочут хлопотливые кузнечики, суетятся, бегают мыши-полевки, птицы летят ко гнездам, ходят тени между холмов, шепчут травы, сладко пахнет одонцем, мелиссой и бодягой, а в зеленовато-голубом небе разгораются звезды.