Неточные совпадения
Его обогнал жандарм, но он и
черная тень его — все было сказочно, так же, как деревья, вылепленные из снега, луна, величиною в чайное блюдечко,
большая звезда около нее и синеватое, точно лед, небо — высоко над белыми холмами, над красным пятном костра в селе у церкви; не верилось, что там живут бунтовщики.
Все мое внимание было обращено на верстовые столбы, которые я замечал издалека, и на облака, прежде рассыпанные по небосклону, которые, приняв зловещие
черные тени, теперь собирались в одну
большую, мрачную тучу.
В отношениях людей всего
больше было чувства подстерегающей злобы, оно было такое же застарелое, как и неизлечимая усталость мускулов. Люди рождались с этою болезнью души, наследуя ее от отцов, и она
черною тенью сопровождала их до могилы, побуждая в течение жизни к ряду поступков, отвратительных своей бесцельной жестокостью.
Но луна все выше, выше, светлее и светлее стояла на небе, пышный блеск пруда, равномерно усиливающийся, как звук, становился яснее и яснее,
тени становились
чернее и
чернее, свет прозрачнее и прозрачнее, и, вглядываясь и вслушиваясь во все это, что-то говорило мне, что и она, с обнаженными руками и пылкими объятиями, еще далеко, далеко не все счастие, что и любовь к ней далеко, далеко еще не все благо; и чем
больше я смотрел на высокий, полный месяц, тем истинная красота и благо казались мне выше и выше, чище и чище, и ближе и ближе к Нему, к источнику всего прекрасного и благого, и слезы какой-то неудовлетворенной, но волнующей радости навертывались мне на глаза.
Тогда все получало для меня другой смысл: и вид старых берез, блестевших с одной стороны на лунном небе своими кудрявыми ветвями, с другой — мрачно застилавших кусты и дорогу своими
черными тенями, и спокойный, пышный, равномерно, как звук, возраставший блеск пруда, и лунный блеск капель росы на цветах перед галереей, тоже кладущих поперек серой рабатки свои грациозные
тени, и звук перепела за прудом, и голос человека с
большой дороги, и тихий, чуть слышный скрип двух старых берез друг о друга, и жужжание комара над ухом под одеялом, и падение зацепившегося за ветку яблока на сухие листья, и прыжки лягушек, которые иногда добирались до ступеней террасы и как-то таинственно блестели на месяце своими зеленоватыми спинками, — все это получало для меня странный смысл — смысл слишком
большой красоты и какого-то недоконченного счастия.
Часто я находил
большое волнующее наслаждение, крадучись по мокрой траве в
черной тени дома, подходить к окну передней и, не переводя дыхания, слушать храпение мальчика, покряхтыванье Фоки, полагавшего, что никто его не слышит, и звук его старческого голоса, долго, долго читавшего молитвы.
Светло вспыхнул костёр, обняв повешенный над ним
чёрный котелок, на песке затрепетали
тени, точно забились в безмолвных судорогах
большие, насмерть раненные птицы.
Он приник ухом: кто-то бежал, кто-то догонял его; послышалось прерывистое дыхание, и вдруг перед ним, из
черного круга
тени, падавшей от
большого дерева, без шапки на растрепанных волосах, весь бледный при свете луны, вынырнул Шубин.
Черты ее лица могли показаться слишком мужественными и почти грубыми, ежели бы не этот
большой стройный рост и могучая грудь и плечи и, главное, ежели бы не это строгое и вместе нежное выражение длинных
черных глаз, окруженных темною
тенью под
черными бровями, и ласковое выражение рта и улыбки.
А за кладбищем дымились кирпичные заводы. Густой,
черный дым
большими клубами шел из-под длинных камышовых крыш, приплюснутых к земле, и лениво поднимался вверх. Небо над заводами и кладбищем было смугло, и
большие тени от клубов дыма ползли по полю и через дорогу. В дыму около крыш двигались люди и лошади, покрытые красной пылью…
На земле была тихая ночь; в бальзамическом воздухе носилось какое-то животворное влияние и круглые звезды мириадами смотрели с темно-синего неба. С надбережного дерева неслышно снялись две какие-то
большие птицы, исчезли на мгновение в
черной тени скалы и рядом потянули над тихо колеблющимся заливцем, а в открытое окно из ярко освещенной виллы бояр Онучиных неслись стройные звуки согласного дуэта.
Пройдя через две небольшие комнаты, хозяйка отворила потихоньку дверь в светлый и даже с некоторой роскошью убранный покой. На высокой кровати, с ситцевым пологом, сидел, облокотясь одной рукой на столик, поставленный у самого изголовья, бледный и худой, как
тень, Рославлев. Подле него старик, с седою бородою, читал с
большим вниманием толстую книгу в
черном кожаном переплете. В ту самую минуту, как Зарецкой показался в дверях, старик произнес вполголоса: «Житие преподобного отца нашего…»
В призрачном свете, что бросали на землю красные тучи, словно колыхались четыре столба с привязанными мертвецами.
Чернели тенью опущенные лица тех трех, но голова Жегулева была слегка закинута назад, как у коренника, и призрачно светлело лицо, и улыбался слишком
большой, разорванный рот с белеющими на стороне зубами.
Посидев несколько минут молча, Илья пошёл домой. Там, в саду, пили чай под жаркой
тенью деревьев, серых от пыли. За
большим столом сидели гости: тихий поп Глеб, механик Коптев,
чёрный и курчавый, как цыган, чисто вымытый конторщик Никонов, лицо у него до того смытое, что трудно понять, какое оно. Был маленький усатый нос, была шишка на лбу, между носом и шишкой расползалась улыбка, закрывая узкие щёлки глаз дрожащими складками кожи.
Действительно, в дверях показалась высокая бледная девушка, с
черными волосами и
большими серыми глазами; она была одета в розовое ситцевое платье, а не в сарафан, как Фатевна и Феша. Поставив на стол железный поднос, на котором стоял графин с водкой и какая-то закуска, девушка, опустив глаза, неслышными шагами, как
тень, вышла из комнаты; Мухоедов послал ей воздушный поцелуй, но девушка не обратила никакого внимания на эту любезность и только хлопнула дверью.
Но старуха уже и без того вышла из хаты и низко кланялась мельнику. Тому это
больше понравилось, чем разговор с дочкой. Он подбоченился, и его
черная тень на стене так задрала голову, что мельник и сам уже подумал, как это у нее не свалится шапка.
Пистолет шел рядом с Вавилой, но не смотрел на него. Ружье держал под мышкой вниз дулом, руки в карманах потертой короткой куртки из толстого синего драпа. На голове его кожаный картуз,
большой козырек закрывал глаза, бросая на лицо
черную тень.
Ждём. Всё более гулко топает конь, покачивается в седле
большое стражниково тело, и земля словно отталкивает его
чёрную тень. Нам жутко. Сдвинулись теснее, молчим, а где-то заунывно воет собака, и плеск реки стал ясно звонок.
Сколько переслушал я его рассказов, сидя с ним в пахучей
тени, на сухой и гладкой траве, под навесом серебристых тополей, или в камышах над прудом, на крупном и сыроватом песку обвалившегося берега, из которого, странно сплетаясь, как
большие черные жилы, как змеи, как выходцы подземного царства, торчали узловатые коренья!
Перед образом горит зеленая лампадка; через всю комнату от угла до угла тянется веревка, на которой висят пеленки и
большие черные панталоны. От лампадки ложится на потолок
большое зеленое пятно, а пеленки и панталоны бросают длинные
тени на печку, колыбель, на Варьку… Когда лампадка начинает мигать, пятно и
тени оживают и приходят в движение, как от ветра. Душно. Пахнет щами и сапожным товаром.
Отрежь мне язык — буду протестовать мимикой, замуравь меня в погреб — буду кричать оттуда так, что за версту будет слышно, или уморю себя голодом, чтоб на их
черной совести одним пудом было
больше, убей меня — буду являться
тенью.
Был уже поздний час и луна стояла полунощно, когда Я покинул дом Магнуса и приказал шоферу ехать по Номентанской дороге: Я боялся, что Мое великое спокойствие ускользнет от Меня, и хотел настичь его в глубине Кампаньи. Но быстрое движение разгоняло тишину, и Я оставил машину. Она сразу заснула в лунном свете, над своей
черной тенью она стала как
большой серый камень над дорогой, еще раз блеснула на Меня чем-то и претворилась в невидимое. Остался только Я с Моей
тенью.
Но они не двигались и смотрели. Перед ними стоял высокий человек, совсем незнакомый, совсем чужой, и чем-то могуче-спокойным отдалял их от себя. Был он темен и страшен, как
тень из другого мира, а по лицу его разбегалась в светлых морщинках искристая улыбка, как будто солнце играло на
черной и глубокой воде. И в костлявых
больших руках он держал пухленького желтого цыпленка.