Иван Иванович Тушин был молодец собой. Высокий, плечистый, хорошо сложенный мужчина, лет тридцати осьми, с темными густыми волосами, с крупными чертами лица, с большими серыми глазами, простым и скромным, даже немного застенчивым взглядом и с густой темной бородой. У него были
большие загорелые руки, пропорциональные росту, с широкими ногтями.
Неточные совпадения
Помещик с седыми усами был, очевидно, закоренелый крепостник и деревенский старожил, страстный сельский хозяин. Признаки эти Левин видел и в одежде — старомодном, потертом сюртуке, видимо непривычном помещику, и в его умных, нахмуренных глазах, и в складной русской речи, и в усвоенном, очевидно, долгим опытом повелительном тоне, и в решительных движениях
больших, красивых,
загорелых рук с одним старым обручальным кольцом на безыменке.
Нашу карету и повозку стали грузить на паром, а нам подали
большую косную лодку, на которую мы все должны были перейти по двум доскам, положенным с берега на край лодки; перевозчики в пестрых мордовских рубахах, бредя по колени в воде, повели под
руки мою мать и няньку с сестрицей; вдруг один из перевозчиков, рослый и
загорелый, схватил меня на
руки и понес прямо по воде в лодку, а отец пошел рядом по дощечке, улыбаясь и ободряя меня, потому что я, по своей трусости, от которой еще не освободился, очень испугался такого неожиданного путешествия.
Утром в Химках прощание с сестрой Зиной, у которой он гостил в летние каникулы. Здесь же, по соседству, визит семье Синельниковых. С
большим трудом удалось ему улучить минуту, чтобы остаться наедине с богоподобной Юленькой, но когда он потянулся к ней за знакомым, сладостным, кружащим голову поцелуем, она мягко отстранила его
загорелой рукой и сказала...
Войдя в
большую комнату с огромным столом и
большими окнами с зелеными жалюзи, Хаджи-Мурат приложил свои небольшие,
загорелые руки к тому месту груди, где перекрещивалась белая черкеска, и неторопливо, внятно и почтительно, на кумыцком наречии, на котором он хорошо говорил, опустив глаза, сказал...
Он кипел и вздрагивал от оскорбления, нанесенного ему этим молоденьким теленком, которого он во время разговора с ним презирал, а теперь сразу возненавидел за то, что у него такие чистые голубые глаза, здоровое
загорелое лицо, короткие крепкие
руки, за то, что он имеет где-то там деревню, дом в ней, за то, что его приглашает в зятья зажиточный мужик, — за всю его жизнь прошлую и будущую, а
больше всего за то, что он, этот ребенок по сравнению с ним, Челкашом, смеет любить свободу, которой не знает цены и которая ему не нужна.
— Темно, как в омуте, чёрт бы побрал купца Петунникова, — раздался молодой и весёлый голос, и в подвал вошёл студент в белом кителе, с фуражкой в
руке, гладко остриженный, с
большим загорелым лбом, весёлыми карими глазами, смешливо сверкавшими из-под очков.
Этот восьмиверстный переезд на возу, который чуть волокла управляемая бабой крестьянская кляча, показался Форову за
большой путь. С седой головы майора обильно катились на его
загорелое лицо капли пота и, смешиваясь с пылью, ползли по его щекам грязными потоками. Толстое, коренастое тело Форова давило на его согнутые колена, и ноги его ныли,
руки отекали, а поясницу ломило и гнуло. Но всего труднее было переносить пожилому майору то, что совершалось в его голове.
Все усердно ели и пили. Пришел Василий Васильевич,
загорелый старик в
больших сапогах и парусиновом пиджаке. Конкордия Сергеевна налила ему чай в
большую, фарфоровую кружку с золотыми инициалами. Василий Васильевич стал пить, не выпуская из
рук черешневого мундштука с дымящеюся папиросою. Он молча слушал разговоры, и под его седыми усами пробегала легкая, скрытая усмешка.
Солнышко тепло грело разнеженную, рыхлую землю;
большие черные птицы с криком ходили в развал по мягкому бархату пашни и доставали толстыми клювами сытых червей; босоногие бабы с
загорелыми икрами и высоко подоткнутыми разноцветными юбками держали в
руках расписные деревянные чашечки с семенами и с веселыми песнями садили на грядах всякую всячину.