Неточные совпадения
— Нет, вы, я вижу, не верите-с, думаете все, что я вам шуточки невинные подвожу, — подхватил Порфирий, все более и более веселея и беспрерывно хихикая от удовольствия и опять начиная кружить по комнате, — оно, конечно, вы правы-с; у меня и фигура уж так самим
богом устроена, что только комические мысли в других возбуждает; буффон-с; [Буффон — шут (фр. bouffon).] но я вам вот что скажу и опять повторю-с, что вы, батюшка, Родион Романович, уж извините меня, старика, человек еще молодой-с, так сказать, первой молодости, а потому выше всего ум человеческий
цените, по примеру всей молодежи.
— Хороним с участием всех сословий. Уговаривал ломовика — отвези! «Ну вас, говорит, к
богу, с покойниками!» И поп тоже — уголовное преступление, а? Скотина. Н-да, разыгрывается штучка… сложная! Алина, конечно, не дойдет… Какое сердце, Самгин? Жестоко честное сердце у нее. Ты, сухарь, интеллектюэль, не можешь
оценить. Не поймешь. Интеллектюэль, — словечко тоже! Эх вы… Тю…
— Если вы не исправитесь, я не отвечаю ни за что! — говорил Ляховский своему зятю. — Вы не
цените сокровище, какое попало в ваши руки… Да!.. Я не хочу сказать этим, что вы дурной человек, но ради
бога никогда не забывайте, что ваша жена, как всякое редкое растение, не перенесет никакого насилия над собой.
— И вот что я хотела вам еще сказать, Федор Иваныч, — продолжала Марья Дмитриевна, слегка подвигаясь к нему, — если б вы видели, как она скромно себя держит, как почтительна! Право, это даже трогательно. А если б вы слышали, как она о вас отзывается! Я, говорит, перед ним кругом виновата; я, говорит, не умела
ценить его, говорит; это, говорит, ангел, а не человек. Право, так и говорит: ангел. Раскаяние у ней такое… Я, ей-богу, и не видывала такого раскаяния!
Куда стремился Калинович — мы знаем, и, глядя на него, нельзя было не подумать, что
богу еще ведомо, чья любовь стремительней: мальчика ли неопытного, бегущего с лихорадкой во всем теле, с пылающим лицом и с поэтически разбросанными кудрями на тайное свидание, или человека с солидно выстриженной и поседелой уже головой, который десятки лет прожил без всякой уж любви в мелких служебных хлопотах и дрязгах, в ненавистных для души поклонах, в угнетении и наказании подчиненных, — человека, который по опыту жизни узнал и
оценил всю чарующую прелесть этих тайных свиданий, этого сродства душ, столь осмеянного практическими людьми, которые, однако, платят иногда сотни тысяч, чтоб воскресить хоть фальшивую тень этого сердечного сродства с какой-нибудь не совсем свежей, немецкого или испанского происхождения, m-lle Миной.
Я приподнимусь и скажу только: «Да, вы не умели
ценить 2-х человек, которые истинно любили отечество; теперь они оба пали… да простит вам
Бог!» и умру».
— Так это для меня! — сказала Лизавета Александровна, едва приходя в себя, — нет, Петр Иваныч! — живо заговорила она, сильно встревоженная, — ради
бога, никакой жертвы для меня! Я не приму ее — слышишь ли? решительно не приму! Чтоб ты перестал трудиться, отличаться, богатеть — и для меня! Боже сохрани! Я не стою этой жертвы! Прости меня: я была мелка для тебя, ничтожна, слаба, чтобы понять и
оценить твои высокие цели, благородные труды… Тебе не такую женщину надо было…
— Пожалуйста, Степан Трофимович, ради
бога, ничего не говорите, — начала она горячею скороговоркой, с болезненным выражением лица и поспешно протягивая ему руку, — будьте уверены, что я вас всё так же уважаю… и всё так же
ценю и… думайте обо мне тоже хорошо, Степан Трофимович, и я буду очень, очень это
ценить…
Павел Одинцов тоже усвоил эти мысли Ситанова и, раскуривая папиросу приемами взрослого, философствовал о
боге, о пьянстве, женщинах и о том, что всякая работа исчезает, одни что-то делают, а другие разрушают сотворенное, не
ценя и не понимая его.
— Я первый раз в жизни вижу, как люди любят друг друга… И тебя, Павел, сегодня
оценил по душе, — как следует!.. Сижу здесь… и прямо говорю — завидую… А насчёт… всего прочего… я вот что скажу: не люблю я чуваш и мордву, противны они мне! Глаза у них — в гною. Но я в одной реке с ними купаюсь, ту же самую воду пью, что и они. Неужто из-за них отказаться мне от реки? Я верю —
бог её очищает…
Негина. Я ни во что его не
ценю; он ничего не стоит. Дай
Бог, чтобы убытку не было.
— Да, душа моя, действительный. Благодарение
богу, начальство видит мои труды и
ценит их.
Сеньор, мне тяжело, мне очень больно
Нежданным вас отказом огорчить,
Но дочери я не могу неволить.
Ее уж выбор сделан. Дон Жуан
Из уст ее уж получил согласье.
Я ваши чувства знаю и
ценю;
Поверьте, я люблю вас, дон Октавьо,
Я сам, как вы, глубоко огорчен.
Ведь этот брак моею был мечтою,
Я вас давно хотел усыновить.
Но вы, не правда ль, будете нам другом
И братом донне Анне. Видит
бог,
Я вам хотел отдать ее. Что ж делать?
Судьба не так решила. Дайте руку!
Клеопатра (стоя в дверях).
Бог знает, что вы говорите, Генерал! И почему? Ротмистр очень приличный человек и удивительно деятельный… явился и всех переловил! Это надо
ценить! (Уходит.)
Всегда
ценишь себя ниже стоимости, не так как всякая дрянь, воображающая себя
бог знает чем.
Не дорого
ценю я громкие права,
От коих не одна кружится голова.
Я не ропщу о том, что отказали
богиМне в сладкой участи оспоривать налоги
Или мешать <царям> друг с другом воевать. //…Иные лучшие мне дороги права… //...... Никому
Отчета не давать, себе лишь самому
Служить и угождать…
Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи…
Вот счастье! вот права!..
— Я… детей имею, но ты не раздражайся, Манечка… не огорчайся… Я тебя
ценю и люблю… И детей,
бог даст, пристрою. Митю, вот, в гимназию повезу… Тем более, что я их не могу прогнать… Неловко… Зашли за мной и попросили есть. «Дайте, говорят, нам поесть»… Двоеточиев, Пружина-Пружинский… милые такие люди… Сочувствуют тебе,
ценят. По огурчику дать им, по рюмке и… пусть себе с
богом… Я сам распоряжусь…
— Точно-с, материнское сердце никто
оценить не может, — сказал он, — однако
бог милосерд.
— Если он страдает, то почему же он молчит? — спросила Ольга Ивановна. — За весь день ни звука. Он никогда не жалуется и не плачет. Я знаю,
бог берет от нас этого бедного мальчика, потому что мы не умели
ценить его. Какое сокровище!
И в отпадении от райской гармонии, от единства с
Богом человек начал различать и
оценивать, вкусил от древа познания добра и зла, стал по сю сторону добра и зла.
— Смерть! — продолжал Петр Иннокентьевич. — Это избавление! Жизнь? Что заключается в ней? Как глупы люди, что так дорого ее
ценят. Все бегут за этим блестящим призраком. Глупцы! Из золота они сделали себе
Бога и поклоняются ему. Одного съедает самолюбие, другого — зависть. Всюду подлость, лесть и грязь! Все дурное торжествует над хорошим, порок и разврат одерживают победу над честью и добродетелью.
— Что ж тут удивительного, — заметил Ранеев. — Какая же девушка с чистым сердцем (на эти два слова он особенно сделал ударение), с умом, без глупых фантазий, видя его так часто, не
оценит, помимо его привлекательной наружности, его ума, прекрасного, благородного характера, не полюбит его. Берите, берите моего рыцаря, душа моя, и дай
Бог, чтобы сам оригинал принадлежал вам. Какую же куклу выберешь ты, Лиза? — прибавил он с иронией.