Неточные совпадения
«Что за мужчина? — старосту
Допытывали странники. —
За что его тузят?»
— Не знаем, так наказано
Нам из села из Тискова,
Что буде где покажется
Егорка Шутов —
бить его!
И
бьем. Подъедут тисковцы.
Расскажут. Удоволили? —
Спросил
старик вернувшихся
С погони молодцов.
— Был у меня сын… Был Петр Маракуев, студент, народолюбец. Скончался в ссылке. Сотни юношей погибают, честнейших! И — народ погибает. Курчавенький казачишка хлещет нагайкой
стариков, которые по полусотне лет царей сыто кормили, епископов, вас всех, всю Русь… он их нагайкой, да! И гогочет с радости, что
бьет и что убить может, а — наказан не будет! А?
— Слушай, я разбойника Митьку хотел сегодня было засадить, да и теперь еще не знаю, как решу. Конечно, в теперешнее модное время принято отцов да матерей за предрассудок считать, но ведь по законам-то, кажется, и в наше время не позволено
стариков отцов за волосы таскать, да по роже каблуками на полу
бить, в их собственном доме, да похваляться прийти и совсем убить — все при свидетелях-с. Я бы, если бы захотел, скрючил его и мог бы за вчерашнее сейчас засадить.
Как сейчас я его перед собой вижу. Тучный, приземистый и совершенно лысый
старик, он сидит у окна своего небольшого деревянного домика, в одном из переулков, окружающих Арбат. С одной стороны у него столик, на котором лежит вчерашний нумер «Московских ведомостей»; с другой, на подоконнике, лежит круглая табакерка, с березинским табаком, и кожаная хлопушка, которою он
бьет мух. У ног его сидит его друг и собеседник, жирный кот Васька, и умывается.
Бьет десять.
Старик допивает последнюю чашку и начинает чувствовать, что глаза у него тяжелеют. Пора и на боковую. Завтра у Власия главный престольный праздник, надо к заутрене поспеть.
За это его порядком трепали; а так как, сверх того, он
бил много посуды и вообще «озорничал», то от времени до времени призывали
старика Сергеича и заставляли сечь сына розгами.
Уж и
били его воры за правду, а он все свое. Почему такая правда жила в ребенке — никто не знал. Покойный
старик грибник объяснял по-своему эту черту своего любимца...
—
Бей его!.. Валяй! — визжит
старик, привскакивая на месте.
Парень долго не мог успокоиться и время от времени начинал причитать как-то по-бабьи. Собственно, своим спасеньем Михей Зотыч обязан был ему. Когда
били Ермилыча, кучер убежал и спрятался, а когда толпа погналась за Михеем Зотычем, он окончательно струсил: убьют
старика и за него примутся. В отчаянии он погнал на лошадях за толпой, как-то пробился и, обогнав Михея Зотыча, на всем скаку подхватил его в свою кошевку.
Все Заполье переживало тревожное время. Кажется, в самом воздухе висела мысль, что жить по-старинному, как жили отцы и деды, нельзя. Доказательств этому было достаточно, и самых убедительных, потому что все они
били запольских купцов прямо по карману. Достаточно было уже одного того, что благодаря новой мельнице
старика Колобова в Суслоне открылся новый хлебный рынок, обещавший в недалеком будущем сделаться серьезным конкурентом Заполью. Это была первая повестка.
А вот лошади у меня будут… — и, схватя
старика за бороду, начал его
бить по плечам плетью нещадно.
— Так ты нам с начала рассказывай, Мина, — говорил Тарас, усаживая
старика в передний угол. — Как у вас все дело было… Ведь ты тогда в партии был, когда при казне по Мутяшке ширпы
били?
— Конечно, построжит
старик для видимости, — объясняла она старухе Маремьяне, — сорвет сердце… Может, и
побьет. А только родительское сердце отходчиво. Сама, поди, знаешь по своим детям.
— Погибель, а не житье в этой самой орде, — рассказывала Домнушка мужу и Макару. — Старики-то, слышь, укрепились, а молодяжник да бабы взбунтовались… В голос, сказывают, ревели. Самое гиблое место эта орда, особливо для баб, — ну, бабы наши подняли бунт. Как огляделись, так и зачали донимать мужиков… Мужики их
бить, а бабы все свое толмят, ну, и достигли-таки мужиков.
Нашлись
старики, которые хорошо помнили и шпицрутены и устюжаниновские кнутья, которыми нещадно
били всякую живую заводскую душу.
Даже сегодняшняя проволочка Макару, заданная от
старика, имела более хозяйственный интерес, а не нравственный: он его
бил не как плохого мужа, а как плохого члена семьи, баловавшего на стороне на неизвестные деньги.
Положение Татьяны в семье было очень тяжелое. Это было всем хорошо известно, но каждый смотрел на это, как на что-то неизбежное. Макар пьянствовал, Макар походя
бил жену, Макар вообще безобразничал, но где дело касалось жены — вся семья молчала и делала вид, что ничего не видит и не слышит. Особенно фальшивили в этом случае
старики, подставлявшие несчастную бабу под обух своими руками. Когда соседки начинали приставать к Палагее, она подбирала строго губы и всегда отвечала одно и то же...
— А Нинка говорит: я, говорит, ни за что с ним не останусь, хоть режьте меня на куски… всю, говорит, меня слюнями обмочил. Ну
старик, понятно, пожаловался швейцару, а швейцар, понятно, давай Нинку
бить. А Сергей Иваныч в это время писал мне письмо домой, в провинцию, и как услышал, что Нинка кричит…
Дедушка ваш… форсун он этакий был барин, рассердился наконец на это, призывает его к себе: «На вот, говорит, тебе, братец, и сыновьям твоим вольную; просьба моя одна к тебе, — не приходи ты больше ко мне назад!»
Старик и сыновья ликуют; переехали сейчас в город и заместо того, чтобы за дело какое приняться, — да, пожалуй, и не умеют никакого дела, — и начали они пить, а сыновья-то, сверх того, начали батьку
бить: давай им денег! — думали, что деньги у него есть.
Ругали и
били детей тяжело, но пьянство и драки молодежи казались
старикам вполне законным явлением, — когда отцы были молоды, они тоже пили и дрались, их тоже
били матери и отцы. Жизнь всегда была такова, — она ровно и медленно текла куда-то мутным потоком годы и годы и вся была связана крепкими, давними привычками думать и делать одно и то же, изо дня в день. И никто не имел желания попытаться изменить ее.
Разговор на несколько минут прекращается, и до вас долетают только вздохи, которые испускает ветхий
старик, сидящий в самом центре группы, да хлест кнута, которым ямщик, для препровождения времени,
бьет себя по сапогу.
Жить становилось невыносимо; и шутовство пропало, не лезло в голову. Уж теперь не он
бил жену, а она не однажды замахивалась, чтоб дать ему раза. И
старики начали держать ее сторону, потому что она содержала дом и кормила всех. — "В нашем званье все так живут, — говорили они, — а он корячится… вельможа нашелся!"
Старик крепко
бил тяжелым цепом, разбивая солому, девка ровным ударом
била сверху, сноха отворачивала.
Убьют, повесят, засекут женщин,
стариков, невинных, как у нас в России недавно на Юзовском заводе и как это делается везде в Европе и Америке — в борьбе с анархистами и всякими нарушителями существующего порядка: расстреляют, убьют, повесят сотни, тысячи людей, или, как это делают на войнах, —
побьют, погубят миллионы людей, или как это делается постоянно, — губят души людей в одиночных заключениях, в развращенном состоянии солдатства, и никто не виноват.
Кожемякин помнил обоих братьев с дней отрочества, когда они
били его, но с того времени старший Маклаков — Семён — женился, осеялся детьми, жил тихо и скупо, стал лыс, тучен, и озорство его заплыло жиром, а Никон — остался холост, бездельничал, выучился играть на гитаре и гармонии и целые дни торчал в гостинице «Лиссабон», купленной Сухобаевым у наследников безумного
старика Савельева.
Дедушка употребил однажды самое действительное, последнее средство; он изрубил топором на пороге своей комнаты все белье, сшитое из оброчной лленой холстины, несмотря на вопли моей бабушки, которая умоляла, чтоб Степан Михайлович «
бил ее, да своего добра не рубил…», но и это средство не помогло: опять явилось толстое белье — и
старик покорился…
— Их пять братьев, — рассказывал лазутчик на своем ломаном полурусском языке: — вот уж это третьего брата русские
бьют, только два остались; он джигит, очень джигит, — говорил лазутчик, указывая на чеченца. — Когда убили Ахмед-хана (так звали убитого абрека), он на той стороне в камышах сидел; он всё видел: как его в каюк клали и как на берег привезли. Он до ночи сидел; хотел
старика застрелить, да другие не пустили.
Круциферский являлся на защиту спиритуализма, а
старик Крупов грубо и с негодованием
бил его своим медицинским материализмом.
— Что его,
старика, раззадоривать; дай ему наперед разгуляться; время терпит, идти нам после Святой — успеешь еще сказать;
бей с однова; в тот день, как идти нам, тут и скажем!» Петр ничего не отвечал, однако ж послушался.
Мальчик, бежавший в некотором расстоянии от
старика, кричал, свистел, производил отчаянные скачки, умышленно заползал в лужи и радостно
бил ногами в воде.
— И ловко
бьет папу-портного! [Фамилия папы — Сарто = портной. Имеется в виду выступление мэра Рима Эрнеста Натана с резкой антиклерикальной речью 20 сентября 1910 г. — в сороковую годовщину со дня присоединения Рима и области Лацио к Итальянскому королевству и лишения папы светской власти. 1903–1914 годы — время пребывания на папском престоле Пия X, Джузеппе Сарто, уроженца Тревизо.] — вставил
старик в очках, громко хлопнув в ладоши.
— Истинная любовь, — сказал
старик, оборотись и обнажая широкой улыбкой белые зубы, —
бьет в сердце, как молния, и нема, как молния, — знаешь?
И если б Илью в это время
били сзади, он всё равно не выпустил бы из рук хрустевшее под пальцами горло
старика.
Евсей слышал хрип, глухие удары, понимал, что Раиса душит, тискает
старика, а хозяин
бьёт ногами по дивану, — он не ощущал ни жалости, ни страха, но хотел, чтобы всё сделалось поскорее, и для этого закрыл ладонями глаза и уши.
Жениться он тоже не хотел, да отец
бил его, и
старики велели слушать отцовскую волю; он женился, ушел с топором и там остался.
А вечером мы опять в кофейной. По заливу плавают лодки с татарской музыкой: бубен и кларнет. Гнусаво, однообразно, бесконечно-уныло всхлипывает незатейливый, но непередаваемый азиатский мотив… Как бешеный,
бьет и трепещется бубен. В темноте не видать лодок. Это кутят
старики, верные старинным обычаям. Зато у нас в кофейной светло от ламп «молния», и двое музыкантов: итальянец — гармония и итальянка — мандолина играют и поют сладкими, осипшими голосами...
Воротился
старик ко старухе
Что же он видит? Высокий терем
На крыльце стоит его старуха
В дорогой собольей душегрейке,
Парчовая на маковке кичка,
Жемчуги огрузили шею,
На руках золотые перстни,
На ногах красные сапожки.
Перед нею усердные слуги;
Она
бьет их, за чупрун таскает.
Говорит
старик своей старухе:
«Здравствуй, барыня сударыня дворянка!
Чай, теперь твоя душенька довольна».
На него прикрикнула старуха,
На конюшне служить его послала.
Татьяна. Ты нигде не бываешь… только наверху у Лены… каждый вечер. И это очень беспокоит
стариков… (Петр, не отвечая, ходит и свищет.) Знаешь — я стала сильно уставать… В школе меня утомляет шум и беспорядок… здесь — тишина и порядок. Хотя у нас стало веселее с той поры, как переехала Лена. Да-а, я очень устаю! А до праздников еще далеко… Ноябрь… Декабрь. (Часы
бьют шесть раз.)
На посох опершись дорожный,
Старик лениво в бубны
бьет,
Алеко с пеньем зверя водит,
Земфира поселян обходит
И дань их вольную берет...
— Почему же? У меня ужасно много дела… а помощник один — Никон, денщик папы. Он уже
старик и тоже пьёт, но страшный силач и знает своё дело. Мужики его боятся. Он —
бьёт их, и они тоже раз как-то сильно
побили его… очень сильно! Он замечательно честен и предан нам с папой… любит нас, как собака! Я тоже его люблю. Вы, может быть, читали один роман, где есть герой, офицер, граф Луи Граммон, и у него тоже денщик Сади-Коко?
От
старика Николай узнал, что Марья боялась жить в лесу с Кирьяком и что он, когда бывал пьян, приходил всякий раз за ней и при этом шумел и
бил ее без пощады.
Вот, когда услышал
старик такие мои слова, — сейчас бросил свою корягу, сел к огню и говорит: «Ну,
бей, говорит, ты человек молодой и в силе.
— Да и до-оброго батога.
Старики кажут недаром: як больше бабу
бьешь, то борщ вкуснее.
Ну, пошел волк дальше и опять всех хвостом
бьет. Одного человека ударил, другого ударил. Увидел старого
старика, и его ударил прямо под коленки. А в руках у
старика была корзинка с яйцами; упал он и все яйца разбил, так они и потекли, и желток и белок. Стоит
старик и плачет, а волк-то хохочет...
Ответа нет. Неподвижная фигура, очевидно, спит.
Старик нетерпеливо крякает и, пожимаясь от едкой сырости, обходит локомотив, причем яркий свет двух фонарей на мгновение
бьет ему в глаза, а ночь от этого становится для него еще чернее; он идет к полустанку.
Невестка стала бранить
старика за то, что он им все в доме портит и чашки
бьет, и сказала, что теперь она ему будет давать обедать в лоханке.
2-й
старик. А вот какую! (
Бьет.)
Заяц опять остановился подле дороги. Мужики шли подле саней с поднятыми воротниками кафтанов. Лица их были чуть видны. Бороды, усы, ресницы их были белые. Изо ртов и носов их шел пар. Лошади их были потные, и к поту пристал иней. Лошади толкались в хомутах, пыряли, выныривали в ухабах. Мужики догоняли, обгоняли,
били кнутами лошадей. Два
старика шли рядом, и один рассказывал другому, как у него украли лошадь.
В народе стало усиливаться мрачное озлобление: мужья ни за что и ни про что
били жен,
старики обижали ребят и невесток, и все друг друга укоряли хлебом, и один на другого всё призывали «пропасть»: «О, нет на вас пропасти!»
— Поляка коли и
бьют, так за то, что поляк бунтует, — уверенно возразил
старик.