Неточные совпадения
Обнажив лысый
череп, формой похожий на дыню, он трижды крестился, глядя в небо свирепо расширенными глазами, глаза у него были
белые и пустые, как у слепого.
Прошло человек тридцать каменщиков, которые воздвигали пятиэтажный дом в улице, где жил Самгин, почти против окон его квартиры, все они были, по Брюсову, «в фартуках
белых». Он узнал их по фигуре артельного старосты, тощего старичка с голым
черепом, с плюшевой мордочкой обезьяны и пронзительным голосом страдальца.
Самгин осторожно оглянулся. Сзади его стоял широкоплечий, высокий человек с большим, голым
черепом и круглым лицом без бороды, без усов. Лицо масляно лоснилось и надуто, как у больного водянкой, маленькие глаза светились где-то посредине его, слишком близко к ноздрям широкого носа, а рот был большой и без губ, как будто прорезан ножом. Показывая
белые, плотные зубы, он глухо трубил над головой Самгина...
Белое лицо ее казалось осыпанным мукой, голубовато-серые, жидкие глаза прятались в розовых подушечках опухших век, бесцветные брови почти невидимы на коже очень выпуклого лба, льняные волосы лежали на
черепе, как приклеенные, она заплетала их в смешную косичку, с желтой лентой в конце.
Отзвонив, он вытирал потный
череп, мокрое лицо большим платком в синюю и
белую клетку, снова смотрел в небо страшными,
белыми глазами, кланялся публике и уходил, не отвечая на похвалы, на вопросы.
Волоса
побелели, но еще кудрявились, обрамливая обнаженный
череп и образуя вокруг головы род облака.
Мы вышли в экскурсию после обеда и, подойдя к горе, стали подыматься по глинистым обвалам, взрытым лопатами жителей и весенними потоками. Обвалы обнажали склоны горы, и кое-где из глины виднелись высунувшиеся наружу
белые, истлевшие кости. В одном месте деревянный гроб выставлялся истлевшим углом, в другом — скалил зубы человеческий
череп, уставясь на нас черными впадинами глаз.
Это был молодой человек с крошечным лбом, с совершенно плоским
черепом, со впалой грудью и с выдавшимся животом, в байковом халатишке, в толстом, заплатанном
белье и порыжелых туфлях.
Из двери
белого домика, захлестнутого виноградниками, точно лодка зелеными волнами моря, выходит навстречу солнцу древний старец Этторе Чекко, одинокий человечек, нелюдим, с длинными руками обезьяны, с голым
черепом мудреца, с лицом, так измятым временем, что в его дряблых морщинах почти не видно глаз.
А рядом с ним был положен тёмный труп, весь изорванный, опухший, в красных, синих и жёлтых пятнах. Кто-то закрыл лицо его голубыми и
белыми цветами, но Евсей видел из-под них кость
черепа, клок волос, слепленных кровью, и оторванную раковину уха.
Прерывались шеренги конных, и шли автомобили, зашитые наглухо в серую броню, с теми же трубками, торчащими наружу, и
белыми нарисованными
черепами на боках с надписью «Газ.
При такой заре, покуда не забрана половина облитого янтарем неба, в комнатах Иды и ее матери держится очень странное освещение — оно не угнетает, как
белая ночь, и не радует, как свет, падающий лучом из-за тучи, а оно приносит с собою что-то фантасмагорическое: при этом освещении изменяются цвета и положения всех окружающих вас предметов: лежащая на столе головная щетка оживает, скидывается
черепахой и шевелит своей головкой; у старого жасмина вырастают вместо листьев голубиные перья; по лицу сидящего против вас человека протягиваются длинные, тонкие, фосфорические блики, и хорошо знакомые вам глаза светят совсем не тем блеском, который всегда вы в них видели.
На лбу у Феди лежал
белый атласный венчик, которым был закрыт красный рубец, оставшийся после вскрытия
черепа.
Спустишься к нему, охватит тебя тепловатой пахучей сыростью, и первые минуты не видишь ничего. Потом выплывет во тьме аналой и чёрный гроб, а в нём согбенно поместился маленький старичок в тёмном саване с
белыми крестами,
черепами, тростью и копьём, — всё это смято и поломано на иссохшем теле его. В углу спряталась железная круглая печка, от неё, как толстый червь, труба вверх ползёт, а на кирпиче стен плесень наросла зелёной чешуёй. Луч света вонзился во тьму, как меч
белый, и проржавел и рассыпался в ней.
Один более свободный товарищ его игр был сын сельского священника, отличавшийся
белыми волосами, до того редкими, что не совсем покрывали кожу на
черепе, и способностью в двенадцать лет выпивать чайную чашку сивухи не пьянея.
Сдвинув шляпу на затылок, обнажив голый
череп, сунул руки в карманы и, рассматривая
белые башмаки свои, продолжал...
«Лазурь неба, прозрачнейший брат солнца, — говорил я ему, — плодородие земли, позволь мне, презренному червю, грязи, отставшей от бессравненных подошв твоих, покапать холодной воды на светлое чело твое, да возрадуется океан, что вода имеет счастие освежать священную шкуру, покрывающую
белую кость твоего
черепа».
Громаду
белую костей
И желтый
череп без очей
С улыбкой вечной и немой,
Вот что узрел он пред собой.
Густая, длинная коса,
Плеч беломраморных краса,
Рассыпавшись к сухим костям
Кой-где прилипнула… и там,
Где сердце чистое такой
Любовью билось огневой,
Давно без пищи уж бродил
Кровавый червь — жилец могил!
— Извольте, барчук, извольте. — Он снял картуз; я протянул было руку, но поднял глаза и — так и прыснул. Пунин был совершенно лыс; ни одного волосика не виднелось на заостренном его
черепе, покрытом гладкой и
белой кожей.
Рабочий. Лицо у него молодое, красивое, но под глазами во всех углублениях и морщинках чернеет въевшаяся металлическая пыль, точно заранее намечая
череп; рот открыт широко и страшно — он кричит. Что-то кричит. Рубаха у него разорвалась на груди, и он рвет ее дальше, легко, без треска, как мягкую бумагу, и обнажает грудь. Грудь
белая, и половина шеи
белая, а с половины к лицу она темная — как будто туловище у него общее со всеми людьми, а голова наставлена другая, откуда-то со стороны.
Середь кружка высокий худощавый старик с длинной,
белой как лунь бородой и совсем голым
черепом.
Глафира вздрогнула, обвела комнату полудремотным взглядом и заметила, что по полу комнаты прокатились один за другим два мягкие клубка серой пряжи. Бодростина догадалась, что это были две немецкие мыши, но она не могла понять, что за коричневый
череп кивает ей вылезая из полу в темном угле? Она всматривается и видит, что это в самом деле
череп, и вот, когда движения его стали тише, вот видны ясно два
белые глаза.
Надо вам прежде объяснить, что исстари, то есть с того времени, как похоронили
череп с саваном на высоте и зарыли сапожника в глухом ущелье, ходило предание, что двенадцать дев — заметьте, уже двенадцать — в
белых платьях, с венками на головах, каждую полночь собираются в долине, пляшут несколько времени хороводом на мягкой траве, при свете месяца, и потом в разные стороны убегают.
Опять они помолчали. Толстый глядел в ту сторону, где стояло здание присутственных мест. К вечерне отблаговестили. С последним ударом он вдруг почему-то перекрестился, приподнял котиковую шапку и показал свой
череп, совсем лысый,
белый, с маленькою прядью темных волос напереди,
череп умного плута дворника, круглый и с выпуклостями лобной кости. От него пошел сейчас же легкий пар.
Великолепно были нарисованы работницы в красных, зеленых,
белых косынках; одни неслись на аэроплане, мотоциклетке или автомобиле; другие ехали верхом, бежали пешие, брели с палочкой; третьи, наконец, ехали верхом на
черепахе, на раке или сидели, как в лодке, в большой черной галоше.
Кости их были совершенно
белые, и лишь на
черепах виднелись клочки седых волос.
Книга была Евангелие; то
белое, в чем горела лампада, был человечий
череп с своими дырами и зубами.