Неточные совпадения
Герои наши видели много бумаги, и черновой и
белой, наклонившиеся головы, широкие затылки, фраки, сертуки губернского покроя и даже просто какую-то светло-серую куртку, отделившуюся весьма резко, которая, своротив голову набок и положив ее почти на самую бумагу, выписывала бойко и замашисто какой-нибудь протокол об оттяганье земли или описке имения, захваченного каким-нибудь мирным помещиком, покойно доживающим век свой под
судом, нажившим себе и детей и внуков под его покровом, да слышались урывками короткие выражения, произносимые хриплым голосом: «Одолжите, Федосей Федосеевич, дельце за № 368!» — «Вы всегда куда-нибудь затаскаете пробку с казенной чернильницы!» Иногда голос более величавый, без сомнения одного из начальников, раздавался повелительно: «На, перепиши! а не то снимут сапоги и просидишь ты у меня шесть суток не евши».
Отойдя в лес за мостик, по течению ручья, девочка осторожно спустила на воду у самого берега пленившее ее
судно; паруса тотчас сверкнули алым отражением в прозрачной воде; свет, пронизывая материю, лег дрожащим розовым излучением на
белых камнях дна.
Пантен, крича как на пожаре, вывел «Секрет» из ветра;
судно остановилось, между тем как от крейсера помчался паровой катер с командой и лейтенантом в
белых перчатках; лейтенант, ступив на палубу корабля, изумленно оглянулся и прошел с Грэем в каюту, откуда через час отправился, странно махнув рукой и улыбаясь, словно получил чин, обратно к синему крейсеру.
Мы стянулись кое-как и добрались до нашего
судна, где застали гостей: трех длиннобородых старцев в
белых, с черными полосками, халатах и сандалиях на босу ногу.
«На берег кому угодно! — говорят часу во втором, — сейчас шлюпка идет». Нас несколько человек село в катер, все в
белом, — иначе под этим солнцем показаться нельзя — и поехали, прикрывшись холстинным тентом; но и то жарко: выставишь нечаянно руку, ногу, плечо — жжет. Голубая вода не струится нисколько;
суда, мимо которых мы ехали, будто спят: ни малейшего движения на них; на палубе ни души. По огромному заливу кое-где ползают лодки, как сонные мухи.
Мы повели гостей в капитанскую каюту: там дали им наливки, чаю, конфект. Они еще с лодки все показывали на нашу фор-брам-стеньгу, на которой развевался кусок
белого полотна, с надписью на японском языке «
Судно российского государства». Они просили списать ее, по приказанию разумеется, чтоб отвезти в город, начальству.
На бульваре, под яворами и олеандрами, стояли неподвижно три человеческие фигуры, гладко обритые, с синими глазами, с красивыми бакенбардами, в черном платье,
белых жилетах, в круглых шляпах, с зонтиками, и с пронзительным любопытством смотрели то на наше
судно, то на нас.
Фанарин встал и, выпятив свою
белую широкую грудь, по пунктам, с удивительной внушительностью и точностью выражения, доказал отступление
суда в шести пунктах от точного смысла закона и, кроме того, позволил себе, хотя вкратце, коснуться и самого дела по существу и вопиющей несправедливости его решения.
На другой день утром судьба наградила его неожиданным зрелищем: в устье у входа в залив стояло темное
судно с
белыми бортами, с прекрасною оснасткой и рубкой; на носу сидел живой привязанный орел.
Желтые, бурые водяные бугры с
белыми гребнями и потопляемые, как щепки,
суда — живы в моей памяти.
Рыбачьи лодки, с трудом отмечаемые глазом — такими они казались маленькими, — неподвижно дремали в морской глади, недалеко от берега. А дальше точно стояло в воздухе, не подвигаясь вперед, трехмачтовое
судно, все сверху донизу одетое однообразными, выпуклыми от ветра
белыми стройными парусами.
— Набрали целое стадо приказных, — ворчал он без умолку, — а они только папироски курят, сорят да перья сосут. Или теперича паутина — сколько ее на потолках набралось! — а как ты ее оттоле достанешь? Ты ее растревожь — ан она клочьями повисла; одно место на потолке
белое открылось, а прочее все точно сажей вымазано. Самый, то есть самый у нас бедный
суд!
Ахилла вздохнул и вслед за ним сделал то же. В торжественной тишине полуночи, на
белом, освещенном луною пустом огороде, начались один за другим его мерно повторяющиеся поклоны горячим челом до холодного снега, и полились широкие вздохи с сладостным воплем молитвы: «Боже! очисти мя грешного и помилуй мя», которой вторил голос протопопа другим прошением: «Боже, не вниди в
суд с рабом твоим». Проповедник и кающийся молились вместе.
В течение двух столетий изменились только некоторые мелкие подробности: в наше время в хорошей
белой избе обыкновенно кладется печь с трубою, а стены украшаются иногда картинками, представляющими «Шемякин
суд» или «Мамаево побоище»; в семнадцатом веке эта роскошь была известна одним боярам и богатым купцам гостиной сотни.
Пароход пошел тише. О
белые борта плескалась и всхлипывала, точно жалуясь, мутно-зеленая вода; мраморные дома, высокие башни, ажурные террасы не отражались в ней. Раскрылась черная пасть порта, тесно набитая множеством
судов.
От недоброго медицинского прошлого уцелела только одна традиция —
белый галстук, который носят теперь доктора; для ученого же и вообще образованного человека могут существовать только традиции общеуниверситетские, без всякого деления их на медицинские, юридические и т. п., но Петру Игнатьевичу трудно согласиться с этим, и он готов спорить с вами до Страшного
суда.
Там же, вдали, видно много
судов; далеко влево — целый лес мачт и
белые груды домов города.
Но особенно он любил играть английским матросам с коммерческих
судов. Они приходили гурьбой, держась рука об руку, — все как бы на подбор грудастые, широкоплечие, молодые, белозубые, со здоровым румянцем, с веселыми, смелыми, голубыми глазами. Крепкие мышцы распирали их куртки, а из глубоко вырезанных воротников возвышались прямые, могучие, стройные шеи. Некоторые знали Сашку по прежним стоянкам в этом порту. Они узнавали его и, приветливо скаля
белые зубы, приветствовали его по-русски...
— Я не могу, Владимир Иванович, ручаться. Но источник как будто достоверный. В штабе ходит темный слух, что большая часть нашей эскадры сдалась без боя. Что будто бы матросы перевязали офицеров и выкинули
белый флаг. Чуть ли не двадцать
судов.
Иногда, оставляя книгу, смотрел он на синее пространство Волги, на
белые парусы
судов и лодок, на станицы рыболовов, которые из-под облаков дерзко опускаются в пену волн и в то же мгновение снова парят в воздухе.
— Будто! — произнес обычную свою фразу полицмейстер. — Он сам пишет другое, — прибавил он и подал мне составленный им протокол, в котором, между прочим, я увидел
белый лист бумаги, на которой четкой рукой Иосафа было написано: «Кладу сам на себя руки, не столько ради страха
суда гражданского, сколько ради обманутой моей любви. Передайте ей о том».
Передний угол был занят множеством совершенно черных образов, а вправо и влево висели, приклеенные к стенам хлебным мякишем, известные лубочные картины: страшный
суд со множеством зеленых чертей и
белых ангелов с овечьими лицами, притча о богатом я Лазаре, ступени человеческой жизни, русский хоровод.
Скоро «Коршун» уже входил в бухту С.-Винцента, в глубине которой, на покатости,
белел маленький невзрачный Порто-Гранде, весь обнаженный под палящим солнцем, почти без зелени, среди песка, под громадами обветрившихся скал. Совсем неприветный городок, не то что симпатичный Фунчаль. Но зато бухта в Порто-Гранде представляет собой отличную стоянку для
судов и защищена от ветров.
Это была очень маленькая каютка, прямо против большого машинного люка, чистенькая, вся выкрашенная
белой краской, с двумя койками, одна над другой, расположенными поперек
судна, с привинченным к полу комодом-шифоньеркой, умывальником, двумя складными табуретками и кенкеткой для свечи, висевшей у борта. Иллюминатор пропускал скудный свет серого октябрьского утра. Пахло сыростью.
Таких «огней» на паровых
судах во время хода три: на фор-марсе —
белый огонь, на правой стороне, у носа
судна, — зеленый огонь и на левой стороне — красный огонь.] — и «Коршуну» то и дело приходилось «расходиться огнями» со встречными пароходами или лавирующими парусными
судами и подвигаться вперед не полным, а средним или даже и малым ходом.
Вахтенный офицер шагает себе по мостику, и нечего ему делать — только поглядывай вокруг. Широко, далеко, как степь, раскинулся океан, окруженный со всех сторон чистым голубым небом. Вдали
белеют паруса двух
судов. Вблизи перелетывает, блестя на солнце, летучая рыбка.
День стоял превосходный — нежаркий, солнечный, мягкий сентябрьский день. У входа в залив хорошо была видна
белая башня маяка. Все чаще и чаще «Коршун» обгонял заштилевшие парусные
суда и встречал их, буксируемых из залива маленькими сильными пароходиками.
Попутным ветром вниз по реке бежал моршанский хлебный караван; стройно неслись гусянки и барки, широко раскинув полотняные
белые паруса и топсели, слышались с
судов громкие песни бурлáков, не те, что поются надорванными их голосами про дубину, когда рабочий люд, напирая изо всей мочи грудью на лямки, тяжело ступает густо облепленными глиной ногами по скользкому бечевнику и едва-едва тянет подачу.
Затаив дыхание, смотрела на всю его красоту Дуня… Здесь, на широком, вольном просторе, править рулем не было уже необходимости, и, предоставленная самой себе, плавно и быстро скользила все вперед и вперед
белая лодка… Медленно убегал берег позади; под мерными взмахами весел Нан и Дорушки изящное
судно птицей неслось по голубовато-серой глади залива. А впереди, с боков, вокруг лодки сверкала хрустальная, невозмутимо-тихая, водная глубина.
Весь
белый, с короткими трубами для отвода пара, — отдушины были по-заграничному вызолочены, — с четырьмя спасательными катерами, с полосатым тиком, покрывавшим верхнюю палубу
белой рубки, легкий на ходу, нарядный и чистый, весь разукрашенный флагами, «Батрак» стал сразу лучшим
судном товарищества.
Солнце село. Все было в какой-то
белой, тихой, раздражающей дымке. Тускло-белесое, ленивое море сливалось с белесым небом, нельзя было различить дали. Два черных
судна неподвижно стояли на якорях, и казалось, они висят в воздухе.
А как взбеленятся они и учнут качать
судно, так подымут его высоко-высоко, кажись, можно звездочку схватить, и потом окунут на дно и разобьют в щепы о камень, если не успеешь прочесть: «Помилуй меня, боже!» От одного помышления сердце обмирает, а все-таки поплескалась бы на этом море сизой утицей,
белою лебедушкой.
Перед главным судьею лежали накрест
белый посох и обнаженная шпага — знаки чистоты
суда и возмездия пороку.
Ездоков не видать что-то еще было ниоткуда, ни со стороны площади, где стоял
суд, ни от спуска по переулку, где издали
белели полные инея липы и клены барского запущенного сада.
На смену выплывает другая картина. Коридор Т-ского окружного
суда, та же княжна Маргарита, но уже страшно исхудавшая, в арестантском халате и
белом платке на голове, конвоируемая двумя солдатами с ружьями, снова отыскивает его своим убийственным взглядом среди толпы случайно встретившихся с ней свидетелей по ее делу.
— Камень белильный! Что за беда — почернеет и камень белильный, если тихо, но долго по нем ударять и всегда в одно место. Она тебя уже слушает, это прекрасно: лишь бы только
белее стало немножечко темнеть, а потом оно будет и синим, и желтым, и черным. «Никогда не надо говорить никогда». А надо вот что, — добавил он, склонясь к уху старухи, — надо спешить, чтобы Милию не наскучило ждать, и чтобы он с досады не открыл
суд над Анастасом и не отбыл в Дамаск, прежде чем Тения скажет ему: «час благосклонен».