Неточные совпадения
Стародум. Оттого, мой друг, что при нынешних супружествах редко с сердцем советуют. Дело в том, знатен ли, богат ли жених? Хороша ли, богата ли невеста? О благонравии
вопросу нет. Никому и в голову не входит, что в глазах мыслящих людей честный человек
без большого чина — презнатная особа; что добродетель все заменяет, а добродетели ничто заменить не может. Признаюсь тебе, что сердце мое тогда только будет спокойно, когда увижу тебя за мужем, достойным твоего сердца, когда взаимная любовь ваша…
Этот
вопрос произвел всеобщую панику; всяк бросился к своему двору спасать имущество. Улицы запрудились возами и пешеходами, нагруженными и навьюченными домашним скарбом. Торопливо, но
без особенного шума двигалась эта вереница по направлению к выгону и, отойдя от города на безопасное расстояние, начала улаживаться. В эту минуту полил долго желанный дождь и растворил на выгоне легко уступающий чернозем.
Призвали на совет главного городового врача и предложили ему три
вопроса: 1) могла ли градоначальникова голова отделиться от градоначальникова туловища
без кровоизлияния? 2) возможно ли допустить предположение, что градоначальник снял с плеч и опорожнил сам свою собственную голову?
Стало быть, остается неочищенным лишь
вопрос об оловянных солдатиках; но и его летописец не оставляет
без разъяснения.
Возник
вопрос: какую надобность мог иметь градоначальник в Байбакове, который, кроме того что пил
без просыпа, был еще и явный прелюбодей?
Кончилось достославное градоначальство, омрачившееся в последние годы двукратным вразумлением глуповцев."Была ли в сих вразумлениях необходимость?" — спрашивает себя летописец и, к сожалению, оставляет этот
вопрос без ответа.
Другое было то, что, прочтя много книг, он убедился, что люди, разделявшие с ним одинаковые воззрения, ничего другого не подразумевали под ними и что они, ничего не объясняя, только отрицали те
вопросы,
без ответа на которые он чувствовал, что не мог жить, а старались разрешить совершенно другие, не могущие интересовать его
вопросы, как, например, о развитии организмов, о механическом объяснении души и т. п.
Первое время женитьба, новые радости и обязанности, узнанные им, совершенно заглушили эти мысли; но в последнее время, после родов жены, когда он жил в Москве
без дела, Левину всё чаще и чаще, настоятельнее и настоятельнее стал представляться требовавший разрешения
вопрос.
Все те
вопросы о том, например, почему бывают неурожаи, почему жители держатся своих верований и т. п.,
вопросы, которые
без удобства служебной машины не разрешаются и не могут быть разрешены веками, получили ясное, несомненное разрешение.
В сентябре Левин переехал в Москву для родов Кити. Он уже жил
без дела целый месяц в Москве, когда Сергей Иванович, имевший именье в Кашинской губернии и принимавший большое участие в
вопросе предстоящих выборов, собрался ехать на выборы. Он звал с собою и брата, у которого был шар по Селезневскому уезду. Кроме этого, у Левина было в Кашине крайне нужное для сестры его, жившей за границей, дело по опеке и по получению денег выкупа.
— Ты ведь не признаешь, чтобы можно было любить калачи, когда есть отсыпной паек, — по твоему, это преступление; а я не признаю жизни
без любви, — сказал он, поняв по своему
вопрос Левина. Что ж делать, я так сотворен. И право, так мало делается этим кому-нибудь зла, а себе столько удовольствия…
По неопределенным ответам на
вопрос о том, сколько было сена на главном лугу, по поспешности старосты, разделившего сено
без спросу, по всему тону мужика Левин понял, что в этом дележе сена что-то нечисто, и решился съездить сам поверить дело.
С той минуты, как при виде любимого умирающего брата Левин в первый раз взглянул на
вопросы жизни и смерти сквозь те новые, как он называл их, убеждения, которые незаметно для него, в период от двадцати до тридцати четырех лет, заменили его детские и юношеские верования, — он ужаснулся не столько смерти, сколько жизни
без малейшего знания о том, откуда, для чего, зачем и что она такое.
Разве я не могу жить
без него?» И, не отвечая на
вопрос, как она будет жить
без него, она стала читать вывески.
— Уму непостижимо! — сказал он, приходя немного в себя. — Каменеет мысль от страха. Изумляются мудрости промысла в рассматриванье букашки; для меня более изумительно то, что в руках смертного могут обращаться такие громадные суммы! Позвольте предложить вам
вопрос насчет одного обстоятельства; скажите, ведь это, разумеется, вначале приобретено не
без греха?
Пашенька
без него ничего бы не выдумала, уж очень стыдлива; ну, а деловой человек не стыдлив и первым делом, разумеется, предложил
вопрос: есть ли надежда осуществить векселек?
— Эх, брат, да ведь природу поправляют и направляют, а
без этого пришлось бы потонуть в предрассудках.
Без этого ни одного бы великого человека не было. Говорят: «долг, совесть», — я ничего не хочу говорить против долга и совести, — но ведь как мы их понимаем? Стой, я тебе еще задам один
вопрос. Слушай!
— А насчет этих клубов, Дюссотов, [Дюссо (Dussot) — владелец известного в Петербурге ресторана.] пуантов этих ваших или, пожалуй, вот еще прогрессу — ну, это пусть будет
без нас, — продолжал он, не заметив опять
вопроса. — Да и охота шулером-то быть?
Кого не взбесит, когда дело понятно и
без наивных
вопросов и когда решено, что уж нечего говорить.
Сообразив, должно быть, по некоторым, весьма, впрочем, резким, данным, что преувеличенно-строгою осанкой здесь, в этой «морской каюте», ровно ничего не возьмешь, вошедший господин несколько смягчился и вежливо, хотя и не
без строгости, произнес, обращаясь к Зосимову и отчеканивая каждый слог своего
вопроса...
— А что отвечал в Москве вот лектор-то ваш на
вопрос, зачем он билеты подделывал: «Все богатеют разными способами, так и мне поскорей захотелось разбогатеть». Точных слов не помню, но смысл, что на даровщинку, поскорей,
без труда! На всем готовом привыкли жить, на чужих помочах ходить, жеваное есть. Ну, а пробил час великий, тут всяк и объявился, чем смотрит…
Разумихин энергически ругнул было нумер, но, вспомнив про Лужина, замолчал, сконфузился и ужасно обрадовался, когда
вопросы Пульхерии Александровны посыпались, наконец, сряду
без перерыву.
— Это совершенно другой
вопрос. Мне вовсе не приходится объяснять вам теперь, почему я сижу сложа руки, как вы изволите выражаться. Я хочу только сказать, что аристократизм — принсип, а
без принсипов жить в наше время могут одни безнравственные или пустые люди. Я говорил это Аркадию на другой день его приезда и повторяю теперь вам. Не так ли, Николай?
Подняли
вопрос: с музыкой хоронить или
без?
— Вас, юристов, эти
вопросы не так задевают, как нас, инженеров. Грубо говоря — вы охраняете права тех, кто грабит и кого грабят, не изменяя установленных отношений. Наше дело — строить, обогащать страну рудой, топливом, технически вооружать ее. В деле призвания варягов мы лучше купца знаем, какой варяг полезней стране, а купец ищет дешевого варяга. А если б дали денег нам, мы могли бы обойтись и
без варягов.
Они, видимо, хорошо знали технику процесса, знали, каков будет приговор, держались спокойно, как люди, принужденные выполнять неизбежную, скучную формальность,
без которой можно бы обойтись; они отвечали на
вопросы так же механически кратко и вежливо, как механически скучно допрашивали их председательствующий и обвинитель.
А Миша постепенно вызывал чувство неприязни к нему. Молчаливый, скромный юноша не давал явных поводов для неприязни, он быстро и аккуратно убирал комнаты, стирал пыль не хуже опытной и чистоплотной горничной, переписывал бумаги почти
без ошибок, бегал в суд, в магазины, на почту, на
вопросы отвечал с предельной точностью. В свободные минуты сидел в прихожей на стуле у окна, сгибаясь над книгой.
На тревожные
вопросы Клима он не спеша рассказал, что тарасовские мужики давно живут
без хлеба; детей и стариков послали по миру.
Клим удивлялся. Он не подозревал, что эта женщина умеет говорить так просто и шутливо. Именно простоты он не ожидал от нее; в Петербурге Спивак казалась замкнутой, связанной трудными думами. Было приятно, что она говорит, как со старым и близким знакомым. Между прочим она спросила: с дровами сдается флигель или
без дров, потом поставила еще несколько очень житейских
вопросов, все это легко, мимоходом.
Вопрос остался
без ответа. Позвонил, спросил кофе, русские газеты, начал мыться, а в памяти навязчиво звучало...
Многое, что не досказано, к чему можно бы подойти с лукавым
вопросом, было между ними решено
без слов,
без объяснений, Бог знает как, но воротиться к тому уже нельзя.
Весной они все уехали в Швейцарию. Штольц еще в Париже решил, что отныне
без Ольги ему жить нельзя. Решив этот
вопрос, он начал решать и
вопрос о том, может ли жить
без него Ольга. Но этот
вопрос не давался ему так легко.
— Не могу не сомневаться, — перебил он, — не требуйте этого. Теперь, при вас, я уверен во всем: ваш взгляд, голос, все говорит. Вы смотрите на меня, как будто говорите: мне слов не надо, я умею читать ваши взгляды. Но когда вас нет, начинается такая мучительная игра в сомнения, в
вопросы, и мне опять надо бежать к вам, опять взглянуть на вас,
без этого я не верю. Что это?
Вопрос, что он будет делать в семейном быту, уж улегся, разрешился сам собою. Ему пришлось посвятить ее даже в свою трудовую, деловую жизнь, потому что в жизни
без движения она задыхалась, как
без воздуха.
— А если, — начала она горячо
вопросом, — вы устанете от этой любви, как устали от книг, от службы, от света; если со временем,
без соперницы,
без другой любви, уснете вдруг около меня, как у себя на диване, и голос мой не разбудит вас; если опухоль у сердца пройдет, если даже не другая женщина, а халат ваш будет вам дороже?..
— Что ж? примем ее как новую стихию жизни… Да нет, этого не бывает, не может быть у нас! Это не твоя грусть; это общий недуг человечества. На тебя брызнула одна капля… Все это страшно, когда человек отрывается от жизни… когда нет опоры. А у нас… Дай Бог, чтоб эта грусть твоя была то, что я думаю, а не признак какой-нибудь болезни… то хуже. Вот горе, перед которым я упаду
без защиты,
без силы… А то, ужели туман, грусть, какие-то сомнения,
вопросы могут лишить нас нашего блага, нашей…
Он знал об этом, но притаился и пропустил этот
вопрос без внимания, не находя ничего занимательного знакомиться с скучным, строгим, богатым домом.
Пустой, не наполненный день, вечер —
без суеты, выездов, театра, свиданий — страшен. Тогда проснулась бы мысль, с какими-нибудь докучливыми
вопросами, пожалуй, чувство, совесть, встал бы призрак будущего…
Она вздрогнула от этого
вопроса. Так изумителен, груб и неестествен был он в устах Тушина. Ей казалось непостижимо, как он посягает,
без пощады женского, всякому понятного чувства, на такую откровенность, какой женщины не делают никому. «Зачем? — втайне удивлялась она, — у него должны быть какие-нибудь особые причины — какие?»
И он прав: ничего нет глупее, как называться Долгоруким, не будучи князем. Эту глупость я таскаю на себе
без вины. Впоследствии, когда я стал уже очень сердиться, то на
вопрос: ты князь? всегда отвечал...
Так как я решился молчать, то сделал ему, со всею сухостью, лишь два-три самых кратких
вопроса; он ответил на них ясно и точно, но совершенно
без лишних слов и, что всего лучше,
без лишних чувств.
— О,
без сомнения, каждый по-своему! И что оригинальнее всего: эти превосходные характеры умеют иногда чрезвычайно своеобразно озадачивать; вообрази, Анна Андреевна вдруг огорошивает меня сегодня
вопросом: «Люблю ли я Катерину Николаевну Ахмакову или нет?»
Но гораздо любопытнее для меня
вопрос: зачем нужен был Ламберту Версилов, тогда как Ламберт, имея уже в руках документ, совершенно бы мог обойтись
без его помощи?
— Друг мой, это —
вопрос, может быть, лишний. Положим, я и не очень веровал, но все же я не мог не тосковать по идее. Я не мог не представлять себе временами, как будет жить человек
без Бога и возможно ли это когда-нибудь. Сердце мое решало всегда, что невозможно; но некоторый период, пожалуй, возможен… Для меня даже сомнений нет, что он настанет; но тут я представлял себе всегда другую картину…
И так
вопрос и взгляд дошли опять до Бабы, но
без ответа. «Иногда бывает меньше, — сказал наконец Садагора, — а в другой раз больше».
Особенно негры и кафры смотрели открыто, бойко и смело,
без запинки отвечали на
вопросы.
Губернатор просил отложить их до другого времени, опасаясь, конечно, всяких
вопросов, на которые,
без разрешения из Едо, не знал, что отвечать.
Поставив себе
вопрос о том, справедливо ли то православие, в котором он рожден и воспитан, которое требуется от него всеми окружающими,
без признания которого он не может продолжать свою полезную для людей деятельность, — он уже предрешал его.
— Да, но она не решит этого
вопроса без вас.
То, а не другое решение принято было не потому, что все согласились, а, во-первых, потому, что председательствующий, говоривший так долго свое резюме, в этот раз упустил сказать то, что он всегда говорил, а именно то, что, отвечая на
вопрос, они могут сказать: «да—виновна, но
без намерения лишить жизни»; во-вторых, потому, что полковник очень длинно и скучно рассказывал историю жены своего шурина; в-третьих, потому, что Нехлюдов был так взволнован, что не заметил упущения оговорки об отсутствии намерения лишить жизни и думал, что оговорка: «
без умысла ограбления» уничтожает обвинение; в-четвертых, потому, что Петр Герасимович не был в комнате, он выходил в то время, как старшина перечел
вопросы и ответы, и, главное, потому, что все устали и всем хотелось скорей освободиться и потому согласиться с тем решением, при котором всё скорей кончается.