Само собою разумеется, что
бабушка объяснила ему свое мнение насчет телесного наказания, и он не смел бить нас; но, несмотря на это, он часто угрожал, в особенности мне, розгами и выговаривал слово fouetter [сечь (фр.).] (как-то fouatter) так отвратительно и с такой интонацией, как будто высечь меня доставило бы ему величайшее удовольствие.
Неточные совпадения
—
Бабушка! ты не поняла меня, — сказала она кротко, взяв ее за руки, — успокойся, я не жалуюсь тебе на него. Никогда не забывай, что я одна виновата — во всем… Он не знает, что произошло со мной, и оттого пишет. Ему надо только дать знать,
объяснить, как я больна, упала духом, — а ты собираешься, кажется, воевать! Я не того хочу. Я хотела написать ему сама и не могла, — видеться недостает сил, если б я и хотела…
А
бабушка все хотела показывать ему счеты,
объясняла, сколько она откладывает в приказ, сколько идет на ремонт хозяйства, чего стоили переделки.
Это было более торжественное шествие
бабушки по городу. Не было человека, который бы не поклонился ей. С иными она останавливалась поговорить. Она называла внуку всякого встречного,
объясняла, проезжая мимо домов, кто живет и как, — все это бегло, на ходу.
Она вникала в это молчание
бабушки, в эту ее новую нежность к себе, и между тем подстерегала какие-то бросаемые исподтишка взгляды на нее, — и не знала, чем их
объяснить?
Райский позвал доктора и кое-как старался
объяснить ее расстройство. Тот прописал успокоительное питье, Вера выпила, но не успокоилась, забывалась часто сном, просыпалась и спрашивала: «Что
бабушка?»
Бабушка только было расположилась
объяснять ему, чем засевается у ней земля и что выгоднее всего возделывать по нынешнему времени, как внучек стал зевать.
— Это твоей
бабушки сарафан-то, —
объяснила Марья Степановна. — Павел Михайлыч, когда в Москву ездил, так привез материю… Нынче уж нет таких материй, — с тяжелым вздохом прибавила старушка, расправляя рукой складку на сарафане. — Нынче ваши дамы сошьют платье, два раза наденут — и подавай новое. Материи другие пошли, и люди не такие, как прежде.
— У меня одежда пахнет кислотами, вот кошка и не идет ко мне, —
объяснял он, но я знал, что все, даже
бабушка,
объясняли это иначе, враждебно нахлебнику, неверно и обидно.
—
Бабушка, да ведь там сидят чужие, осудят, пожалуй… —
объясняла Нюша со слезами.
Бабушка Варвара Никаноровна происходила из самого незнатного рода: она была «мелкая дворянка», по фамилии Честунова.
Бабушка отнюдь не скрывала своего скромного происхождения, напротив, даже любила говорить, что она у своего отца с матерью в детстве индюшек стерегла, но при этом всегда
объясняла, что «скромный род ее был хоть тихенький, но честный и фамилия Честуновы им не даром досталась, а приросла от народного прозвания».
Он обратился за объяснением такого странного явления к своей няне Параше, и та, увлеченная благородным негодованием,
объяснила, что барышня все это потихоньку натаскала у покойного дедушки, а
бабушка ей потакала.
Я
объяснила, что покойный отец сам назначил
бабушку мне в опекунши, — следовательно, я не смею нарушить его предсмертную волю. Но хотела бы попросить Керима, чтобы он передал записку Люде или князю Андро.