Цитаты из русской классики со словом «Вернер»
— Во-первых, княгиня — женщина сорока пяти лет, — отвечал
Вернер, — у нее прекрасный желудок, но кровь испорчена; на щеках красные пятна.
Сахар в пакете, в бумаге колбаса, сыр и калачи или булки, которые рвали руками. Вешали пальто на гвозди, вбитые в стену, где попало. Приходили Антоша Чехонте, Е.
Вернер, М. Лачинов, тогда еще студент Петровской академии, Н. Кичеев, П. Кичеев, Н. Стружкин и еще кое-кто.
— По Мюллеру? — улыбнулся
Вернер.
Германия и Франция наперерыв дарили человечество романтическими произведениями: Гюго и
Вернер, — поэт, прикинувшийся безумным, и безумный, прикинувшийся поэтом, — стоят на вершине романтического Брокена как два сильные представителя.
Нынче поутру зашел ко мне доктор; его имя
Вернер, но он русский. Что тут удивительного? Я знал одного Иванова, который был немец.
— Пожалуй! — сказал
Вернер, пожав плечами.
Вернер был у них в это время и говорил мне, что эффект этой сцены был самый драматический.
Обыкновенно
Вернер исподтишка насмехался над своими больными; но я раз видел, как он плакал над умирающим солдатом…
Лакей мой сказал мне, что заходил
Вернер, и подал мне две записки: одну от него, другую… от Веры.
Я лежал на диване, устремив глаза в потолок и заложив руки под затылок, когда
Вернер взошел в мою комнату. Он сел в кресла, поставил трость в угол, зевнул и объявил, что на дворе становится жарко. Я отвечал, что меня беспокоят мухи, — и мы оба замолчали.
Вернер ушел в полной уверенности, что он меня предостерег.
Вернер человек замечательный по многим причинам.
Пришел Грушницкий и бросился мне на шею, — он произведен в офицеры. Мы выпили шампанского. Доктор
Вернер вошел вслед за ним.
Вернер был мал ростом, и худ, и слаб, как ребенок; одна нога была у него короче другой, как у Байрона; в сравнении с туловищем голова его казалась огромна: он стриг волосы под гребенку, и неровности его черепа, обнаруженные таким образом, поразили бы френолога странным сплетением противоположных наклонностей.
Кстати:
Вернер намедни сравнил женщин с заколдованным лесом, о котором рассказывает Тасс в своем «Освобожденном Иерусалиме». «Только приступи, — говорил он, — на тебя полетят со всех сторон такие страхи, что боже упаси: долг, гордость, приличие, общее мнение, насмешка, презрение… Надо только не смотреть, а идти прямо, — мало-помалу чудовища исчезают, и открывается пред тобой тихая и светлая поляна, среди которой цветет зеленый мирт. Зато беда, если на первых шагах сердце дрогнет и обернешься назад!»
— Написали ли вы свое завещание? — вдруг спросил
Вернер.
Мы сели верхом;
Вернер уцепился за поводья обеими руками, и мы пустились, — мигом проскакали мимо крепости через слободку и въехали в ущелье, по которому вилась дорога, полузаросшая высокой травой и ежеминутно пересекаемая шумным ручьем, через который нужно было переправляться вброд, к великому отчаянию доктора, потому что лошадь его каждый раз в воде останавливалась.
Но
Вернер взял его за руку, и несколько шагов эстонец прошел сам; потом видно было — он остановился и упал на снег. Над ним нагнулись, подняли его и понесли, а он слабо барахтался в несущих его руках. Отчего он не кричал? Вероятно, забыл, что у него есть голос.
Вернер ответил и крепче сжал руку эстонца. Хотелось сказать что-то особенно дружеское, ласковое этому маленькому сонному человеку, и уже любил он его так, как никого в жизни.
— Да, — сказала Муся. — Да,
Вернер.
— Хоть бы поскорее! — сказал
Вернер устало.
— Тоже! — неожиданно весело, почти со смехом ответил
Вернер и как-то особенно развязно и легко махнул рукою. Точно речь шла о какой-то нелепой и вздорной шутке, которую хотят проделать над ними милые, но страшно смешливые люди.
— Я
Вернер, присужден к повешению за покушение на NN. А вы?
— Мою любовь, широкую, как море… — повторил
Вернер и вдруг весело удивился: — Муська! Как ты еще молода!
— Вот и приехали! — сказал
Вернер любопытно и весело, когда карета остановилась, и выпрыгнул легко. Но с Янсоном дело затянулось: молча и как-то очень вяло он упирался и не хотел выходить. Схватится за ручку — жандарм разожмет бессильные пальцы и отдерет руку; схватится за угол, за дверь, за высокое колесо — и тотчас же, при слабом усилии со стороны жандарма, отпустит. Даже не хватался, а скорее сонно прилипал ко всякому предмету молчаливый Янсон — и отдирался легко и без усилий. Наконец встал.
— Вася, что с тобою? — рванулся к нему
Вернер.
Вернер понимал, что казнь не есть просто смерть, а что-то другое, — но во всяком случае решил встретить ее спокойно, как нечто постороннее: жить до конца так, как будто ничего не произошло и не произойдет.
Вернер оглянулся: действительно, в фонаре сильно коптела лампа, и уже почернели вверху стекла.
— Погоди, еще приговор будут читать, — ответил
Вернер. — А где Янсон?
Солдат молчал. Действительно, в углу кареты, в темноте, прижималось что-то маленькое, неподвижное, но живое — при косом луче от фонаря блеснул открытый глаз. Усаживаясь,
Вернер толкнул ногою его колено.
Вернер указал на Янсона, который уже стоял на ногах, поддерживаемый двумя жандармами...
— Что странно? — обернулся
Вернер. — Что странно?
Он быстро перескакивал глазами и непрестанно, с шипением сплевывал набегающую сладкую слюну. Янсон, неподвижным комочком прижавшийся в углу, слегка шевельнул крыльями своей облезлой меховой шапки, но ничего не ответил. Ответил за него
Вернер...
Раз или два
Вернер тихо прикасался рукою к его колену, и каждый раз он отвечал одним словом...
— Ничего, Вася. Кончится скоро все, — сказал
Вернер.
— Плохо, — так же тихо ответила Муся. — Он уже умер.
Вернер, скажи мне, разве есть смерть?
— Так и нужно было ожидать, — ответил
Вернер спокойно.
— Милые вы мои! — вдруг неожиданно улыбнулся
Вернер и сразу потерял всю внушительность своей позы, снова стал арестантом, которому и тесно, и неудобно взаперти, и скучно немного от надоевшего пытливого глаза, торчащего в плоскости двери.
— Ничего, Вася, повяжи, повяжи, теплее будет, — посоветовал
Вернер, потом обернулся к Янсону и нежно спросил...
По голосу казалось, что Янсон засыпает. В темноте
Вернер нашел его вялую руку и пожал. Янсон так же вяло отобрал руку.
Здесь важно,
Вернер, что мы сами готовы умереть.
— Ты, Муся, с ним, — показал
Вернер на Василия, стоявшего неподвижно.
С тем удивительным просветлением духа, которое в редкие минуты осеняет человека и поднимает его на высочайшие вершины созерцания,
Вернер вдруг увидел и жизнь и смерть и поразился великолепием невиданного зрелища.
Они замолчали.
Вернер снова нашел руку эстонца и крепко зажал между своими сухими и горячими ладонями. Лежала она неподвижно, дощечкой, но отобрать ее Янсон больше не пытался.
— Не знаю, Муся, но думаю, что нет, — ответил
Вернер серьезно и вдумчиво.
— Пойдем, Вася, я поддержу тебя, — сказал
Вернер и хотел взять его за руку. Но Василий отдернул руку опять и еще громче крикнул...
Так, еще утром во вторник, когда они надевали с Василием на пояса разрывные снаряды, которые через несколько часов должны были взорвать их самих, у Тани Ковальчук руки дрожали от волнения и ее пришлось отстранить, а Василий шутил, паясничал, вертелся, был так неосторожен даже, что
Вернер строго сказал...
— Ты напрасно смеешься,
Вернер. Я окончательно убедился…
Чего же теперь он испугался? Но так чужд душе Муси был этот непонятный страх, что скоро она перестала думать о нем и разыскивать причину, — вдруг отчаянно захотелось увидеть Сережу Головина и о чем-то посмеяться с ним. Подумала — и еще отчаяннее захотелось увидеть Вернера и в чем-то убедить его. И, представляя, что
Вернер ходит рядом с нею своею четкой, размеренной, вбивающей каблуки в землю походкой, Муся говорила ему...
Бессознательным движением
Вернер шагнул к столу и оперся на него правой рукою. Гордый и властный от природы, никогда еще не принимал он такой гордой, свободной и властной позы, не поворачивал шеи так, не глядел так, — ибо никогда еще не был свободен и властен, как здесь, в тюрьме, на расстоянии нескольких часов от казни и смерти.
Предложения со словом «вернер»
- – Ты заблуждаешься, Вернер. Просто удивительно, до чего вы все ограниченны!
- Вернер неохотно поднялся на ноги и удалился с крайне недовольным видом.
- – Напрасно ты так думаешь, Вернер. Мы знаем…
- (все предложения)