Образ Марины вытеснил неуклюжий, сырой человек
с белым лицом в желтом цыплячьем пухе на щеках и подбородке, голубые, стеклянные глазки, толстые губы, глупый, жадный рот. Но быстро шла отрезвляющая работа
ума, направленного на привычное ему дело защиты человека
от опасностей и ненужных
волнений.
Она сейчас же увидела бы это, как только прошла бы первая горячка благодарности; следовательно, рассчитывал Лопухов, в окончательном результате я ничего не проигрываю оттого, что посылаю к ней Рахметова, который будет ругать меня, ведь она и сама скоро дошла бы до такого же мнения; напротив, я выигрываю в ее уважении: ведь она скоро сообразит, что я предвидел содержание разговора Рахметова
с нею и устроил этот разговор и зачем устроил; вот она и подумает: «какой он благородный человек, знал, что в те первые дни
волнения признательность моя к нему подавляла бы меня своею экзальтированностью, и позаботился, чтобы в
уме моем как можно поскорее явились мысли, которыми облегчилось бы это бремя; ведь хотя я и сердилась на Рахметова, что он бранит его, а ведь я тогда же поняла, что, в сущности, Рахметов говорит правду; сама я додумалась бы до этого через неделю, но тогда это было бы для меня уж не важно, я и без того была бы спокойна; а через то, что эти мысли были высказаны мне в первый же день, я избавилась
от душевной тягости, которая иначе длилась бы целую неделю.
Коврин
от волнения не мог говорить. Он хотел сказать тестю шутливым тоном: «Поздравьте, я, кажется, сошел
с ума», — но пошевелил только губами и горько улыбнулся.
— Ты
с ума сошла! — не своим голосом взвизгнула Павла Артемьевна.
С пылающим лицом, сверкая глазами и трясясь
от злобного
волнения, она стояла
с минуту безмолвно, меря взглядом осмелившуюся так грубо защищать себя воспитанницу.