Неточные совпадения
Княжна
Маруся, девушка лет двадцати, хорошенькая, как героиня английского романа, с чудными кудрями льняного цвета, с большими умными
глазами цвета южного неба, умоляла брата Егорушку с неменьшей энергией.
У княгини порвалось на плечах платье и что-то оторвалось в животе, у
Маруси позеленело в
глазах и страшно заболели руки, — так был тяжел Егорушка!
Маруся подняла на брата
глаза, полные благодарности.
Маруся выслушала со вниманием, точно интересную сказку, глядя прямо в
глаза ученому человеку.
Топорков кашлянул, взялся за шляпу и кивнул головой.
Маруся и Егорушка впились
глазами в мать.
Маруся даже покраснела.
Егорушка и
Маруся опустили
глаза.
Княгиня,
Маруся и Егорушка впились
глазами в докторскую спину, и все трое разом почувствовали, что у них сжимается сердце.
Глаза их затеплились хорошим чувством: этот человек уходил и больше не придет, а они уже привыкли к его мерным шагам, отчеканивающему голосу и серьезному лицу. В голове матери мелькнула маленькая идейка. Ей вдруг захотелось приласкать этого деревянного человека.
Топорков положил шляпу и сел; сел прямо, как манекен, которому согнули колени и выпрямили плечи и шею. Княгиня и
Маруся засуетились. У
Маруси сделались большие
глаза, озабоченные, точно ей задали неразрешимую задачу. Никифор, в черном поношенном фраке и серых перчатках, забегал по всем комнатам. Во всех концах дома застучала чайная посуда и посыпались со звоном чайные ложки. Егорушку зачем-то вызвали на минуту из залы, вызвали потихоньку, таинственно.
Шествие замыкали княгиня, с вспотевшим лбом, и
Маруся, с большими
глазами.
Княгиня и
Маруся переглянулись: какой он умница! Егорушка замигал
глазами и вытянул свою рыбью физиономию. Он, бедняга, не понял доктора.
Маруся не отрывала
глаз от его рта и ловила каждое слово.
И все трое посмотрели в окно на коляску, в которую садилась знаменитость в большой медвежьей шубе. Княгиня покраснела от зависти, а Егорушка значительно подмигнул
глазом и свистнул.
Маруся не видела коляски. Ей некогда было видеть ее: она рассматривала доктора, который произвел на нее сильнейшее впечатление. На кого не действует новизна?
Маруся крепче закрыла
глаза. Ей было стыдно. В то же время ей было очень приятно, что ее брат симпатизирует Топоркову.
Маруся вдруг открыла
глаза, вздрогнула всем телом, быстро поднялась и села, забыв даже прикрыть свои плечи одеялом.
Глаза ее заискрились и щеки запылали.
Топорков величественно покачнулся, сел на другое кресло, vis-а-vis, и впился своими вопросительными
глазами в лицо
Маруси.
Когда она вошла к нему в кабинет, он сидел в кресле, по-прежнему красивый и величественный… На этот раз лицо его было сильно утомлено…
Глаза мигали, как у человека, которому не дают спать. Он, не глядя на
Марусю, указал подбородком на кресло vis-а-vis. Она села.
Прежние посетители дома Приклонских, знакомые
Маруси, теперь в
глаза величали его «сиятельным шулером».
А впрочем… Кто знает? Иногда мне вспоминалось время, проведенное нами на заимке, рассказ Тимофея, горящие
глаза Маруси и почти страдальческое участие ее к этому рассказу. И мне приходило в голову, что, быть может, в ней, стремившейся восстановить в себе крестьянку, этот Тимоха, так полно сохранивший в себе все особенности пахаря, мог задеть и другие сердечные струны…
Неточные совпадения
Ясные дни миновали, и
Марусе опять стало хуже. На все наши ухищрения с целью занять ее она смотрела равнодушно своими большими потемневшими и неподвижными
глазами, и мы давно уже не слышали ее смеха. Я стал носить в подземелье свои игрушки, но и они развлекали девочку только на короткое время. Тогда я решился обратиться к своей сестре Соне.
Валек, вообще очень солидный и внушавший мне уважение своими манерами взрослого человека, принимал эти приношения просто и по большей части откладывал куда-нибудь, приберегая для сестры, но
Маруся всякий раз всплескивала ручонками, и
глаза ее загорались огоньком восторга; бледное лицо девочки вспыхивало румянцем, она смеялась, и этот смех нашей маленькой приятельницы отдавался в наших сердцах, вознаграждая за конфеты, которые мы жертвовали в ее пользу.
— Отчего она такая? — спросил я, наконец, указывая
глазами на
Марусю.
На время небо опять прояснилось; с него сбежали последние тучи, и над просыхающей землей, в последний раз перед наступлением зимы, засияли солнечные дни. Мы каждый день выносили
Марусю наверх, и здесь она как будто оживала; девочка смотрела вокруг широко раскрытыми
глазами, на щеках ее загорался румянец; казалось, что ветер, обдававший ее своими свежими взмахами, возвращал ей частицы жизни, похищенные серыми камнями подземелья. Но это продолжалось так недолго…
Я всегда боялся отца, а теперь тем более. Теперь я носил в себе целый мир смутных вопросов и ощущений. Мог ли он понять меня? Мог ли я в чем-либо признаться ему, не изменяя своим друзьям? Я дрожал при мысли, что он узнает когда-либо о моем знакомстве с «дурным обществом», но изменить этому обществу, изменить Валеку и
Марусе я был не в состоянии. К тому же здесь было тоже нечто вроде «принципа»: если б я изменил им, нарушив данное слово, то не мог бы при встрече поднять на них
глаз от стыда.