Неточные совпадения
Человек должен трудиться, работать в поте лица, кто бы он ни
был, и в этом одном заключается смысл и цель его
жизни, его счастье, его восторги.
И интересно, мы теперь совсем не можем знать, что, собственно,
будет считаться высоким, важным и что жалким, смешным. Разве открытие Коперника или, положим, Колумба не казалось в первое время ненужным, смешным, а какой-нибудь пустой вздор, написанный чудаком, не казался истиной? И может статься, что наша теперешняя
жизнь, с которой мы так миримся,
будет со временем казаться странной, неудобной, неумной, недостаточно чистой,
быть может, даже грешной…
Тузенбах. Кто знает? А
быть может, нашу
жизнь назовут высокой и вспомнят о ней с уважением. Теперь нет пыток, нет казней, нашествий, но вместе с тем сколько страданий!
Само собою разумеется, вам не победить окружающей вас темной массы; в течение нашей
жизни мало-помалу вы должны
будете уступить и затеряться в стотысячной толпе, вас заглушит
жизнь, но все же вы не исчезнете, не останетесь без влияния; таких, как вы, после вас явится уже,
быть может, шесть, потом двенадцать и так далее, пока наконец такие, как вы, не станут большинством.
Через двести, триста лет
жизнь на земле
будет невообразимо прекрасной, изумительной.
Тузенбах. Через много лет, вы говорите,
жизнь на земле
будет прекрасной, изумительной. Это правда. Но, чтобы участвовать в ней теперь, хотя издали, нужно приготовляться к ней, нужно работать…
Если бы одна
жизнь, которая уже прожита,
была, как говорится, начерно, другая — начисто!
Ирина. Вы говорите: прекрасна
жизнь. Да, но если она только кажется такой! У нас, трех сестер,
жизнь не
была еще прекрасной, она заглушала нас, как сорная трава… Текут у меня слезы. Это не нужно… (Быстро вытирает лицо, улыбается.) Работать нужно, работать. Оттого нам невесело и смотрим мы на
жизнь так мрачно, что не знаем труда. Мы родились от людей, презиравших труд…
Маша(стучит вилкой по тарелке).
Выпью рюмочку винца! Эхма,
жизнь малиновая, где наша не пропадала!
Милый дед, как странно меняется, как обманывает
жизнь! Сегодня от скуки, от нечего делать, я взял в руки вот эту книгу — старые университетские лекции, и мне стало смешно… Боже мой, я секретарь земской управы, той управы, где председательствует Протопопов, я секретарь, и самое большее, на что я могу надеяться, — это
быть членом земской управы! Мне
быть членом здешней земской управы, мне, которому снится каждую ночь, что я профессор Московского университета, знаменитый ученый, которым гордится русская земля!
Вершинин. О чем? Давайте помечтаем… например, о той
жизни, какая
будет после нас, лет через двести — триста.
Тузенбах. Что ж? После нас
будут летать на воздушных шарах, изменятся пиджаки, откроют,
быть может, шестое чувство и разовьют его, но
жизнь останется все та же,
жизнь трудная, полная тайн и счастливая. И через тысячу лет человек
будет так же вздыхать: «Ах, тяжко жить!» — вместе с тем точно так же, как теперь, он
будет бояться и не хотеть смерти.
Вершинин(подумав). Как вам сказать? Мне кажется, все на земле должно измениться мало-помалу и уже меняется на наших глазах. Через двести — триста, наконец тысячу лет, — дело не в сроке, — настанет новая, счастливая
жизнь. Участвовать в этой
жизни мы не
будем, конечно, но мы для нее живем теперь, работаем, ну, страдаем, мы творим ее — и в этом одном цель нашего бытия и, если хотите, наше счастье.
Не то что через двести или триста, но и через миллион лет
жизнь останется такою же, как и
была; она не меняется, остается постоянною, следуя своим собственным законам, до которых вам нет дела или, по крайней мере, которых вы никогда не узнаете.
Маша. Мне кажется, человек должен
быть верующим пли должен искать веры, иначе
жизнь его пуста, пуста… Жить и не знать, для чего журавли летят, для чего дети родятся, для чего звезды на небе… Или знать, для чего живешь, или же все пустяки, трын-трава.
Тузенбах. Все равно… (Встает.) Я некрасив, какой я военный? Ну, да все равно, впрочем…
Буду работать. Хоть один день в моей
жизни поработать так, чтобы прийти вечером домой, в утомлении повалиться в постель и уснуть тотчас же. (Уходя в залу.) Рабочие, должно
быть, спят крепко!
Чебутыкин. Жениться я не успел, потому что
жизнь промелькнула, как молния, да и потому, что безумно любил твою матушку, которая
была замужем…
А пройдет еще немного времени, каких-нибудь двести — триста лет, и на нашу теперешнюю
жизнь так же
будут смотреть и со страхом и с насмешкой, все нынешнее
будет казаться и угловатым, и тяжелым, и очень неудобным, и странным.
Тузенбах(очнувшись). Устал я, однако… Кирпичный завод… Это я не брежу, а в самом деле скоро поеду на кирпичный завод, начну работать… Уже
был разговор. (Ирине, нежно.) Вы такая бледная, прекрасная, обаятельная… Мне кажется, ваша бледность проясняет темный воздух, как свет… Вы печальны, вы недовольны
жизнью… О, поедемте со мной, поедемте работать вместе!..
Тузенбах(смеясь). Вы здесь? Я не вижу. (Целует Ирине руку.) Прощайте, я пойду… Я гляжу на вас теперь, и вспоминается мне, как когда-то давно, в день ваших именин, вы, бодрая, веселая, говорили о радостях труда… И какая мне тогда мерещилась счастливая
жизнь! Где она? (Целует руку.) У вас слезы на глазах. Ложитесь спать, уж светает… начинается утро… Если бы мне
было позволено отдать за вас
жизнь свою!
Как-то мы проживем нашу
жизнь, что из нас
будет…
Чебутыкин. Да и я как-то забыл. Впрочем, скоро увижусь с ними, ухожу завтра. Да… Еще один денек остался. Через год дадут мне отставку, опять приеду сюда и
буду доживать свой век около вас… Мне до пенсии только один годочек остался… (Кладет в карман газету, вынимает другую.) Приеду сюда к вам и изменю
жизнь коренным образом… Стану таким тихоньким, благо… благоугодным, приличненьким…
Ирина. Это не в моей власти. Я
буду твоей женой, и верной и покорной, но любви нет, что же делать! (Плачет.) Я не любила ни разу в
жизни. О, я так мечтала о любви, мечтаю уже давно, дни и ночи, но душа моя как дорогой рояль, который заперт и ключ потерян.
Тузенбах. Какие пустяки, какие глупые мелочи иногда приобретают в
жизни значение вдруг, ни с того ни с сего. По-прежнему смеешься над ними, считаешь пустяками, и все же идешь и чувствуешь, что у тебя нет сил остановиться. О, не
будем говорить об этом! Мне весело. Я точно первый раз в
жизни вижу эти
ели, клены, березы, и все смотрит на меня с любопытством и ждет. Какие красивые деревья и, в сущности, какая должна
быть около них красивая
жизнь!
Надо идти, уже пора… Вот дерево засохло, но все же оно вместе с другими качается от ветра. Так, мне кажется, если я и умру, то все же
буду участвовать в
жизни так или иначе. Прощай, моя милая… (Целует руки.) Твои бумаги, что ты мне дала, лежат у меня на столе, под календарем.
Только
едят,
пьют, спят, потом умирают… родятся другие и тоже
едят,
пьют, спят и, чтобы не отупеть от скуки, разнообразят
жизнь свою гадкой сплетней, водкой, картами, сутяжничеством, и жены обманывают мужей, а мужья лгут, делают вид, что ничего не видят, ничего не слышат, и неотразимо пошлое влияние гнетет детей, и искра божия гаснет в них, и они становятся такими же жалкими, похожими друг на друга мертвецами, как их отцы и матери…
В городе завтра не
будет уже ни одного военного, все станет воспоминанием, и, конечно, для нас начнется новая
жизнь…
Маша. У лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том… Кот зеленый… дуб зеленый… Я путаю… (
Пьет воду.) Неудачная
жизнь… ничего мне теперь не нужно… Я сейчас успокоюсь… Все равно… Что значит у лукоморья? Почему это слово у меня в голове? Путаются мысли.
Ирина(кладет голову на грудь Ольги). Придет время, все узнают, зачем все это, для чего эти страдания, никаких не
будет тайн, а пока надо жить… надо работать, только работать! Завтра я поеду одна,
буду учить в школе и всю свою
жизнь отдам тем, кому она,
быть может, нужна. Теперь осень, скоро придет зима, засыплет снегом, а я
буду работать,
буду работать…