Неточные совпадения
Детство
было длинное, скучное;
отец обходился сурово и даже раза три наказывал ее розгами, а мать чем-то долго болела и умерла; прислуга
была грязная, грубая, лицемерная; часто приходили в дом попы и монахи, тоже грубые и лицемерные; они
пили и закусывали и грубо льстили ее
отцу, которого не любили.
Лет 17 назад, когда ей
было 22 года, она на даче в Химках познакомилась с теперешним своим мужем Панауровым, помещиком, влюбилась и вышла за него замуж против воли
отца, тайно.
Чтобы не встречаться с ним, Лаптев вышел в столовую, потом спустился к себе вниз. Для него
было ясно, что сойтись с доктором покороче и бывать в его доме запросто — дело невозможное; и встречаться с этим «одром», как называл его Панауров,
было неприятно. И оттого он так редко виделся с Юлией Сергеевной. Он сообразил теперь, что
отца нет дома, что если понесет теперь Юлии Сергеевне ее зонтик, то, наверное, он застанет дома ее одну, и сердце у него сжалось от радости. Скорей, скорей!
Матери у нее не
было уже давно,
отца считала она странным человеком и не могла говорить с ним серьезно.
Подали самовар. Юлия Сергеевна, очень бледная, усталая, с беспомощным видом, вышла в столовую, заварила чай — это
было на ее обязанности — и налила
отцу стакан. Сергей Борисыч, в своем длинном сюртуке ниже колен, красный, не причесанный, заложив руки в карманы, ходил по столовой, не из угла в угол, а как придется, точно зверь в клетке. Остановится у стола, отопьет из стакана с аппетитом и опять ходит, и о чем-то все думает.
— Что ж, я очень рад, — сказал он и пожал плечами. — От души тебя поздравляю. Теперь представляется тебе прекрасный случай расстаться со мной, к великому твоему удовольствию. И я вполне тебя понимаю. Жить у старика-отца, человека больного, полоумного, в твои годы, должно
быть, очень тяжело. Я тебя прекрасно понимаю. И если бы я околел поскорей, и если бы меня черти взяли, то все
были бы рады. От души поздравляю.
Но немного погодя ей уже
было жаль
отца, и когда он уходил в клуб, она проводила его вниз и сама заперла за ним дверь.
Он представлял себе, как вчера вечером и ночью
отец и дочь долго советовались,
быть может, долго спорили и потом пришли к соглашению, что Юлия поступила легкомысленно, отказавши богатому человеку.
Они ехали в отдельном купе. Обоим
было грустно и неловко. Она сидела в углу, не снимая шляпы, и делала вид, что дремлет, а он лежал против нее на диване, и его беспокоили разные мысли: об
отце, об «особе», о том, понравится ли Юлии его московская квартира. И, поглядывая на жену, которая не любила его, он думал уныло: «Зачем это произошло?»
— Что ж, и барышню свою привез? — спросил старик и, не дожидаясь ответа, сказал, обращаясь к покупателю: — Сим извещаю вас, папаша, вступаю я в брак с девицей такой-то. Да. А того, чтоб у папаши попросить благословения и совета, нету в правилах. Теперь они своим умом. Когда я женился, мне больше сорока
было, а я в ногах у
отца валялся и совета просил. Нынче уже этого нету.
Отец женился на моей матери, когда ему
было 45 лет, а ей только 17.
Я помню,
отец начал учить меня или, попросту говоря, бить, когда мне не
было еще пяти лет.
— Глупо, Полина! — крикнул Лаптев. — Она берет у меня деньги потому, что для нее решительно все равно,
есть они у нее или нет. Она честный, чистый человек. Вышла она за меня просто потому, что ей хотелось уйти от
отца, вот и все.
— Я и Федор богаты, наш
отец капиталист, миллионер, с нами нужно бороться! — проговорил Лаптев и потер ладонью лоб. — Бороться со мной — как это не укладывается в моем сознании! Я богат, но что мне дали до сих пор деньги, что дала мне эта сила? Чем я счастливее вас? Детство
было у меня каторжное, и деньги не спасали меня от розог. Когда Нина болела и умирала, ей не помогли мои деньги. Когда меня не любят, то я не могу заставить полюбить себя, хотя бы потратил сто миллионов.
Перед обедом приезжал прощаться Панауров. Юлии неудержимо захотелось домой на родину; хорошо бы уехать, думала она, и отдохнуть от семейной жизни, от этого смущения и постоянного сознания, что она поступила дурно. Решено
было за обедом, что она уедет с Панауровым и погостит у
отца недели две-три, пока не соскучится.
А Юлия Сергеевна привыкла к своему горю, уже не ходила во флигель плакать. В эту зиму она уже не ездила по магазинам, не бывала в театрах и на концертах, а оставалась дома. Она не любила больших комнат и всегда
была или в кабинете мужа, или у себя в комнате, где у нее
были киоты, полученные в приданое, и висел на стене тот самый пейзаж, который так понравился ей на выставке. Денег на себя она почти не тратила и проживала теперь так же мало, как когда-то в доме
отца.
— Почему же незаконные? Ведь
отец и мать их
были повенчаны.
— Скажите мне откровенно, начистоту, сколько мы получали и получаем дохода и как велико наше состояние? Нельзя же ведь в потемках ходить. У нас
был недавно счет амбара, но, простите, я этому счету не верю; вы находите нужным что-то скрывать от меня и говорите правду только
отцу. Вы с ранних лет привыкли к политике и уже не можете обходиться без нее. А к чему она? Так вот, прошу вас,
будьте откровенны. В каком положении наши дела?
— Каждый человек должен помнить, что он
есть, и чувствовать свое звание. Вы, по милости божией, наш
отец и благодетель, а мы ваши рабы.
— Все это, наконец, мне надоело! — рассердился Лаптев. — Пожалуйста, теперь
будьте вы моим благодетелем, объясните, в каком положении наши дела. Не извольте считать меня мальчишкой, иначе я завтра же закрою амбар.
Отец ослеп, брат в сумасшедшем доме, племянницы мои еще молоды; это дело я ненавижу, я охотно бы ушел, но заменить меня некому, вы сами знаете. Бросьте же политику, ради бога!