Неточные совпадения
Дома он пошел к сестре. Нина Федоровна
была еще крепка на вид и производила впечатление хорошо сложенной, сильной женщины, но резкая бледность делала ее похожей на мертвую, особенно когда она, как теперь, лежала на спине, с закрытыми
глазами; возле нее сидела ее старшая дочь, Саша, десяти лет, и читала ей что-то из своей хрестоматии.
Раз — это еще в деревне
было — застала я его в саду с одною дамой, и ушла я… ушла, куда
глаза мои глядят, и не знаю, как очутилась на паперти, упала на колени: «Царица, говорю, небесная!» А на дворе ночь, месяц светит…
И Панауров стал объяснять, что такое рак. Он
был специалистом по всем наукам и объяснял научно все, о чем бы ни зашла речь. Но объяснял он все как-то по-своему. У него
была своя собственная теория кровообращения, своя химия, своя астрономия. Говорил он медленно, мягко, убедительно и слова «вы не можете себе представить» произносил умоляющим голосом, щурил
глаза, томно вздыхал и улыбался милостиво, как король, и видно
было, что он очень доволен собой и совсем не думает о том, что ему уже 50 лет.
— Да, все на этом свете имеет конец, — тихо говорил он, щуря свои темные
глаза. — Вы влюбитесь и
будете страдать, разлюбите,
будут вам изменять, потому что нет женщины, которая бы не изменяла, вы
будете страдать, приходить в отчаяние и сами
будете изменять. Но настанет время, когда все это станет уже воспоминанием и вы
будете холодно рассуждать и считать это совершенными пустяками…
Ему уж
было все равно, он ничего не хотел и мог холодно рассуждать, но в лице, особенно под
глазами,
была какая-то тяжесть, лоб напрягался, как резина, — вот-вот брызнут слезы.
Свадьба
была в сентябре. Венчание происходило в церкви Петра и Павла, после обедни, и в тот же день молодые уехали в Москву. Когда Лаптев и его жена, в черном платье со шлейфом, уже по виду не девушка, а настоящая дама, прощались с Ниной Федоровной, все лицо у больной покривилось, но из сухих
глаз не вытекло ни одной слезы. Она сказала...
Сыновья и приказчики определяли этот доход приблизительно в триста тысяч и говорили, что он
был бы тысяч на сто больше, если бы старик «не раскидывался», то
есть не отпускал в кредит без разбору; за последние десять лет одних безнадежных векселей набралось почти на миллион, и старший приказчик, когда заходила речь об этом, хитро подмигивал
глазом и говорил слова, значение которых
было не для всех ясно...
Она
была очень худа и некрасива, с длинным носом, и лицо у нее всегда
было утомленное, замученное, и казалось, что ей стоило больших усилий, чтобы держать
глаза открытыми и не упасть.
У нее
были прекрасные темные
глаза и умное, доброе, искреннее выражение, но движения угловатые, резкие.
Кухарка принесла самовар. Полина Николаевна заварила чай и, все еще дрожа, — в комнате
было холодно, — стала бранить певцов, которые
пели в Девятой симфонии. У нее закрывались
глаза от утомления. Она
выпила один стакан, потом другой, потом третий.
Когда она кончила хохотать,
глаза у нее
были заплаканные.
Она закрыла
глаза и побледнела, и длинный нос ее стал неприятного воскового цвета, как у мертвой, и Лаптев все еще не мог разжать ее пальцев. Она
была в обмороке. Он осторожно поднял ее и положил на постель и просидел возле нее минут десять, пока она очнулась. Руки у нее
были холодные, пульс слабый, с перебоями.
О чем?» Он в мыслях оскорблял ее и себя, говоря, что, ложась с ней спать и принимая ее в свои объятия, он берет то, за что платит, но это выходило ужасно;
будь это здоровая, смелая, грешная женщина, но ведь тут молодость, религиозность, кротость, невинные, чистые
глаза…
Когда приехали домой, Нина Федоровна сидела обложенная подушками, со свечой в руке. Лицо потемнело, и
глаза были уже закрыты. В спальне стояли, столпившись у двери, няня, кухарка, горничная, мужик Прокофий и еще какие-то незнакомые простые люди. Няня что-то приказывала шепотом, и ее не понимали. В глубине комнаты у окна стояла Лида, бледная, заспанная, и сурово глядела оттуда на мать.
Жизнь идет все вперед и вперед, культура делает громадные успехи на наших
глазах, и, очевидно, настанет время, когда, например, нынешнее положение фабричных рабочих
будет представляться таким же абсурдом, как нам теперь крепостное право, когда меняли девок на собак.
— Меня не признают, — продолжал он, как бы засыпая. — Конечно, я не гениальный администратор, но зато я порядочный, честный человек, а по нынешним временам и это редкость. Каюсь, иногда женщин я обманывал слегка, но по отношению к русскому правительству я всегда
был джентльменом. Но довольно об этом, — сказал он, открывая
глаза, —
будем говорить о вас. Что это вам вздумалось вдруг ехать к папаше?
Тон, каким это
было сказано, и равнодушные
глаза Рассудиной окончательно смутили его. У нее уже не
было никаких чувств к нему, кроме желания, чтобы он поскорее ушел, — и как это не
было похоже на прежнюю любовь! Он вышел, не пожав ей руки, и казалось ему, что она окликнет его и позовет назад, но послышались опять гаммы, и он, медленно спускаясь по лестнице, понял, что он уже чужой для нее.
Он пошел в гостиную и как ни в чем не бывало
пел романсы, а Лаптев сидел у себя в кабинете, закрывши
глаза, старался понять, почему Рассудина сошлась с Ярцевым. А потом он все грустил, что нет прочных, постоянных привязанностей, и ему
было досадно, что Полина Николаевна сошлась с Ярцевым, и досадно на себя, что чувство его к жене
было уже совсем не то, что раньше.
Вернувшись домой, Лаптев застал жену в сильном нервном возбуждении. Происшествие с Федором потрясло ее, и она никак не могла успокоиться. Она не плакала, но
была очень бледна и металась в постели и цепко хваталась холодными пальцами за одеяло, за подушку, за руки мужа.
Глаза у нее
были большие, испуганные.
Она о чем-то думала, и на ее лице
было грустное, очаровательное выражение, и на
глазах блестели слезы.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ему всё бы только рыбки! Я не иначе хочу, чтоб наш дом
был первый в столице и чтоб у меня в комнате такое
было амбре, чтоб нельзя
было войти и нужно бы только этак зажмурить
глаза. (Зажмуривает
глаза и нюхает.)Ах, как хорошо!
Хлестаков. Оробели? А в моих
глазах точно
есть что-то такое, что внушает робость. По крайней мере, я знаю, что ни одна женщина не может их выдержать, не так ли?
Городничий (в сторону).Славно завязал узелок! Врет, врет — и нигде не оборвется! А ведь какой невзрачный, низенький, кажется, ногтем бы придавил его. Ну, да постой, ты у меня проговоришься. Я тебя уж заставлю побольше рассказать! (Вслух.)Справедливо изволили заметить. Что можно сделать в глуши? Ведь вот хоть бы здесь: ночь не спишь, стараешься для отечества, не жалеешь ничего, а награда неизвестно еще когда
будет. (Окидывает
глазами комнату.)Кажется, эта комната несколько сыра?
Марья Антоновна. Нейдет, я что угодно даю, нейдет: для этого нужно, чтоб
глаза были совсем темные.
Вздрогнула я, одумалась. // — Нет, — говорю, — я Демушку // Любила, берегла… — // «А зельем не
поила ты? // А мышьяку не сыпала?» // — Нет! сохрани Господь!.. — // И тут я покорилася, // Я в ноги поклонилася: // —
Будь жалостлив,
будь добр! // Вели без поругания // Честному погребению // Ребеночка предать! // Я мать ему!.. — Упросишь ли? // В груди у них нет душеньки, // В
глазах у них нет совести, // На шее — нет креста!