На пути попадались навстречу извозчичьи пролетки, но такую слабость, как езда на извозчиках, дядя позволял себе только в исключительных случаях и по большим праздникам. Он и Егорушка долго шли по мощеным улицам, потом шли по улицам, где были одни только тротуары, а мостовых не было, и в конце концов попали на такие улицы,
где не было ни мостовых, ни тротуаров. Когда ноги и язык довели их до Малой Нижней улицы, оба они были красны и, сняв шляпы, вытирали пот.
Неточные совпадения
Теснясь и выглядывая друг из-за друга, эти холмы сливаются в возвышенность, которая тянется вправо от дороги до самого горизонта и исчезает в лиловой дали; едешь-едешь и никак
не разберешь,
где она начинается и
где кончается…
Наступила тишина. Слышно было только, как фыркали и жевали лошади да похрапывали спящие; где-то
не близко плакал один чибис и изредка раздавался писк трех бекасов, прилетавших поглядеть,
не уехали ли непрошеные гости; мягко картавя, журчал ручеек, но все эти звуки
не нарушали тишины,
не будили застывшего воздуха, а, напротив, вгоняли природу в дремоту.
Где-то
не близко пела женщина, а
где именно и в какой стороне, трудно было понять.
Еще бы, кажется, небольшое усилие, одна потуга, и степь взяла бы верх. Но невидимая гнетущая сила мало-помалу сковала ветер и воздух, уложила пыль, и опять, как будто ничего
не было, наступила тишина. Облако спряталось, загорелые холмы нахмурились, воздух покорно застыл, и одни только встревоженные чибисы где-то плакали и жаловались на судьбу…
Она тоже имела несколько десятков тысяч десятин, много овец, конский завод и много денег, но
не «кружилась», а жила у себя в богатой усадьбе, про которую знакомые и Иван Иваныч,
не раз бывавший у графини по делам, рассказывали много чудесного; так, говорили, что в графининой гостиной,
где висят портреты всех польских королей, находились большие столовые часы, имевшие форму утеса, на утесе стоял дыбом золотой конь с брильянтовыми глазами, а на коне сидел золотой всадник, который всякий раз, когда часы били, взмахивал шашкой направо и налево.
Холмов уже
не было, а всюду, куда ни взглянешь, тянулась без конца бурая, невеселая равнина; кое-где на ней высились небольшие курганы и летали вчерашние грачи.
Дымову и чернобородому, вероятно, стало совестно, потому что они громко засмеялись и,
не отвечая на ропот, лениво поплелись к своим возам. Когда задняя подвода поравнялась с тем местом,
где лежал убитый уж, человек с подвязанным лицом, стоящий над ужом, обернулся к Пантелею и спросил плачущим голосом...
Обоз расположился в стороне от деревни на берегу реки. Солнце жгло по-вчерашнему, воздух был неподвижен и уныл. На берегу стояло несколько верб, но тень от них падала
не на землю, а на воду,
где пропадала даром, в тени же под возами было душно и скучно. Вода, голубая оттого, что в ней отражалось небо, страстно манила к себе.
Его воображение рисовало, как бабушка вдруг просыпается и,
не понимая,
где она, стучит в крышку, зовет на помощь и в конце концов, изнемогши от ужаса, опять умирает.
— Микола, это, бывает,
не то место,
где косари купцов убили?
А ежели, говорит, кричать станете, то и помолиться
не дадим перед смертью…“
Где уж тут кричать!
Между далью и правым горизонтом мигнула молния, и так ярко, что осветила часть степи и место,
где ясное небо граничило с чернотой. Страшная туча надвигалась
не спеша, сплошной массой; на ее краю висели большие черные лохмотья; точно такие же лохмотья, давя друг друга, громоздились на правом и на левом горизонте. Этот оборванный, разлохмаченный вид тучи придавал ей какое-то пьяное, озорническое выражение. Явственно и
не глухо проворчал гром. Егорушка перекрестился и стал быстро надевать пальто.
Дождь почему-то долго
не начинался. Егорушка в надежде, что туча, быть может, уходит мимо, выглянул из рогожи. Было страшно темно. Егорушка
не увидел ни Пантелея, ни тюка, ни себя; покосился он туда,
где была недавно луна, но там чернела такая же тьма, как и на возу. А молнии в потемках казались белее и ослепительнее, так что глазам было больно.
Что наизусть надо, то учи наизусть, а
где нужно рассказать своими словами внутренний смысл,
не касаясь наружного, там своими словами.
Кажись, неведомая сила подхватила тебя на крыло к себе, и сам летишь, и все летит: летят версты, летят навстречу купцы на облучках своих кибиток, летит с обеих сторон лес с темными строями елей и сосен, с топорным стуком и вороньим криком, летит вся дорога невесть куда в пропадающую даль, и что-то страшное заключено в сем быстром мельканье,
где не успевает означиться пропадающий предмет, — только небо над головою, да легкие тучи, да продирающийся месяц одни кажутся недвижны.
Неточные совпадения
Аммос Федорович (высовывая понемногу вперед сжатый кулак. В сторону).Господи боже!
не знаю,
где сижу. Точно горячие угли под тобою.
Бобчинский. Возле будки,
где продаются пироги. Да, встретившись с Петром Ивановичем, и говорю ему: «Слышали ли вы о новости-та, которую получил Антон Антонович из достоверного письма?» А Петр Иванович уж услыхали об этом от ключницы вашей Авдотьи, которая,
не знаю, за чем-то была послана к Филиппу Антоновичу Почечуеву.
Анна Андреевна. Ну вот! Боже сохрани, чтобы
не поспорить! нельзя, да и полно!
Где ему смотреть на тебя? И с какой стати ему смотреть на тебя?
Хлестаков. Что?
не ушиблись ли вы где-нибудь?
— потому что, случится, поедешь куда-нибудь — фельдъегеря и адъютанты поскачут везде вперед: «Лошадей!» И там на станциях никому
не дадут, все дожидаются: все эти титулярные, капитаны, городничие, а ты себе и в ус
не дуешь. Обедаешь где-нибудь у губернатора, а там — стой, городничий! Хе, хе, хе! (Заливается и помирает со смеху.)Вот что, канальство, заманчиво!