Гримасы его странны и болезненны, но тонкие черты, положенные на его лицо глубоким искренним страданием, разумны и интеллигентны, и в глазах теплый,
здоровый блеск.
Неточные совпадения
Полканов уже успел заметить, что сестра — как он и думал — не особенно огорчена смертью мужа, что она смотрит на него, брата, испытующе и, говоря с ним, что-то скрывает от него. Он ожидал увидеть её нервной, бледной, утомлённой. Но теперь, глядя на её овальное лицо, покрытое
здоровым загаром, спокойное, уверенное и оживлённое умным
блеском светлых глаз, он чувствовал, что приятно ошибся, и, следя за её речами, старался подслушать и понять в них то, о чём она молчала.
«Ясно чувствовалась та строгая, грозная и неуловимая черта, которая разделяет два неприятельских войска. Один шаг за эту черту и — неизвестность, страдания и смерть. И что там? Кто там? Никто не знает, и хочется знать, и страшно перейти эту черту, и хочется перейти ее… А сам силен, здоров, весел и раздражен, и окружен такими же
здоровыми и раздраженно-оживленными людьми. Чувство это придает особенный
блеск и радостную резкость впечатлений всему, происходящему в эти минуты».
На дне ее, ухватясь обеими руками за края, лежал раненый.
Здоровое, широкое лицо его в несколько секунд совершенно изменилось: он как будто похудел и постарел несколькими годами, губа его были тонки, бледны и сжаты с видимым напряжением; торопливое и тупое выражение его взгляда заменил какой-то ясный, спокойный
блеск, и на окровавленных лбу и носу уже лежали черты смерти.
Погоди, товарищ! Снова // Время прежнее вернется, // И опять волной широкой // Песня вольная польется. // Вновь широкой, полной грудью // Ты на родине задышишь. // Вновь чарующие звуки, // Звуки страсти ты услышишь. // Вновь звездою лучезарной // Пред тобой любовь заблещет. // Сердце, счастье предвкушая, // Сладко бьется и трепещет. // Сгинет байронова дума // На челе твоем суровом, // И заря
здоровой жизни // Загорится в
блеске новом.
Ненасытя звали так по роду болезни его. Он ел много, невероятно много, иногда столько, сколько могли бы съесть досыта четверо
здоровых, и все был голоден. Лицо его выражало болезненность глубокую; между тем глаза имели какую-то необыкновенную, двойственную живость и
блеск, как будто через них смотрели два существа, ошибкою природы помещенные в одном теле. Эта двойственность глаз поразила врача. Вот что на спросы его рассказал Ненасыть о своей болезни.