Неточные совпадения
Пробавляются поставками рыбы
на Сахалин, золотым хищничеством, эксплуатацией инородцев, продажей понтов,
то есть оленьих рогов, из которых китайцы приготовляют возбудительные пилюли.
Рыцарское обращение с женщиной возводится почти в культ и в
то же время не считается предосудительным уступить за деньги приятелю свою жену; или вот еще лучше: с одной стороны, отсутствие сословных предрассудков — здесь и с ссыльным держат себя, как с ровней, а с другой — не грех подстрелить в лесу китайца-бродягу, как собаку, или даже поохотиться тайком
на горбачиков.
Между
тем уже заходит солнце, и волны
на Амуре темнеют.
На этом и
на том берегу неистово воют гиляцкие собаки.
Была, между прочим, одна каторжная, обращавшая
на себя внимание
тем, что за нею добровольно следовал
на каторгу ее муж.
День был тихий и ясный.
На палубе жарко, в каютах душно; в воде +18°. Такую погоду хоть Черному морю впору.
На правом берегу горел лес; сплошная зеленая масса выбрасывала из себя багровое пламя; клубы дыма слились в длинную, черную, неподвижную полосу, которая висит над лесом… Пожар громадный, но кругом тишина и спокойствие, никому нет дела до
того, что гибнут леса. Очевидно, зеленое богатство принадлежит здесь одному только богу.
Затем, плывя дальше
на север вдоль западного берега, он рассчитывал, что найдет выход из Северо-Японского моря в Охотское и
тем значительно сократит свой путь в Камчатку; но чем выше подвигался он,
тем пролив становился всё мельче и мельче.
Когда он начертил им
на бумаге остров, отделенный от материка,
то один из них взял у него карандаш и, проведя через пролив черту, пояснил, что через этот перешеек гилякам приходится иногда перетаскивать свои лодки и что
на нем даже растет трава, — так понял Лаперуз.
[Тут кстати привести одно наблюдение Невельского: туземцы проводят обыкновенно между берегами черту для
того, чтобы показать, что от берега к берегу можно проплыть
на лодке,
то есть что существует между берегами пролив.]
Остановившись
на глубине двух сажен, он послал к северу для промера своего помощника; этот
на пути своем встречал среди мелей глубины, но они постепенно уменьшались и приводили его
то к сахалинскому берегу,
то к низменным песчаным берегам другой стороны, и при этом получалась такая картина, как будто оба берега сливались; казалось, залив оканчивался здесь и никакого прохода не было.
Возвращался он назад, по-видимому, с неспокойною душой: когда в Китае впервые попались ему
на глаза записки Браутона,
то он «обрадовался немало».
Между
тем барк уже лежал
на боку…» Дальше Бошняк пишет, что, часто находясь в обществе г-жи Невельской, он с товарищами не слыхал ни одной жалобы или упрека, — напротив, всегда замечалось в ней спокойное и гордое сознание
того горького, но высокого положения, которое предназначило ей провидение.
Теперешние карты неудовлетворительны, что видно хотя бы из
того, что суда, военные и коммерческие, часто садятся
на мель и
на камни, гораздо чаще, чем об этом пишут в газетах.
Если бы птица полетела напрямик с моря через горы,
то, наверное, не встретила бы ни одного жилья, ни одной живой души
на расстоянии пятисот верст и больше…
То, что было вчера мрачно и темно и так пугало воображение, теперь утопало в блеске раннего утра; толстый, неуклюжий Жонкьер с маяком, «Три брата» и высокие крутые берега, которые видны
на десятки верст по обе стороны, прозрачный туман
на горах и дым от пожара давали при блеске солнца и моря картину недурную.
Про него рассказывают, что когда он, идучи морем
на Сахалин, захотел в Сингапуре купить своей жене шёлковый платок и ему предложили разменять русские деньги
на доллары,
то он будто бы обиделся и сказал: «Вот еще, стану я менять наши православные деньги
на какие-то эфиопские!» И платок не был куплен.
Доктор пригласил меня переехать к нему, и в
тот же день вечером я поселился
на главной улице поста, в одном из домов, ближайших к присутственным местам.
Он образован, начитан и, кроме
того, обладает большою практическою опытностью, так как до своего назначения
на Сахалин в продолжение 18 лет заведовал каторгой
на Каре; он красиво говорит и красиво пишет и производит впечатление человека искреннего, проникнутого гуманными стремлениями.
К
тому же здесь
на небольшом пространстве сгруппированы: тюрьма более чем
на тысячу и военные казармы
на 500 человек.
Высыпав песок
на площадке перед домом генерала, кандальные возвращаются
тою же дорогой назад, и звон кандалов слышится непрерывно.
Говорили каждый за себя или один за всё селение, и так как ораторское искусство процветает
на Сахалине,
то дело не обошлось и без речей; в Дербинском поселенец Маслов в своей речи несколько раз назвал начальство «всемилостивейшим правительством».
В одном селении, говоря о
том, что крестьяне из ссыльных теперь уже имеют право переезда
на материк, он сказал: «А потом можете и
на родину, в Россию».]
Когда в Аркове помощник смотрителя тюрьмы отрапортовал: «В селении Аркове всё обстоит благополучно», барон указал ему
на озимые и яровые всходы и сказал: «Всё благополучно, кроме только
того, что в Аркове нет хлеба».
В
тот же день я присутствовал
на торжественном обеде в квартире начальника острова.
Если кто заводит разговор о своем прошлом,
то обыкновенно начинает так: «Когда я жил
на воле…» и т. д.
Что касается фамилий,
то по какой-то странной случайности
на Сахалине много Богдановых и Беспаловых.
Год прибытия
на Сахалин — год страшного несчастья, а между
тем его не знают или не помнят.
Гладкий первого сплава, а первый сплав,
то есть первый «Доброволец», пришел
на Сахалин в 1879 г.
Если женат,
то где:
на родине,
на Сахалине?
Свободные пары составляют хозяйства
на тех же основаниях, как и законные; они рождают для колонии детей, а потому нет причин при регистрации создавать для них особые правила.
Кроме этих официально признанных пенсионеров, я отметил живущими
на счет казны также и
тех ссыльных, которые получают от нее жалованье за разные услуги, например: учителя, писаря, надзиратели и т. п.
Каждую женскую карточку я перечеркивал вдоль красным карандашом и нахожу, что это удобнее, чем иметь особую рубрику для отметки пола. Я записывал только наличных членов семьи; если мне говорили, что старший сын уехал во Владивосток
на заработки, а второй служит в селении Рыковском в работниках,
то я первого не записывал вовсе, а второго заносил
на карточку в месте его жительства.
На Сахалине попадаются избы всякого рода, смотря по
тому, кто строил — сибиряк, хохол или чухонец, но чаще всего — это небольшой сруб, аршин в шесть, двух — или трехоконный, без всяких наружных украшений, крытый соломой, корьем и редко тесом.
Если есть собаки,
то вялые, не злые, которые, как я говорил уже, лают
на одних только гиляков, вероятно, потому, что
те носят обувь из собачьей шкуры.
Если есть свинья,
то с колодкой
на шее.
Чаще всего я встречал в избе самого хозяина, одинокого, скучающего бобыля, который, казалось, окоченел от вынужденного безделья и скуки;
на нем вольное платье, но по привычке шинель накинута
на плечи по-арестантски, и если он недавно вышел из тюрьмы,
то на столе у него валяется фуражка без козырька.
Пока говоришь с ним, в избу собираются соседи и начинается разговор
на равные
темы: о начальстве, климате, женщинах…
Если я заставал дома одну только сожительницу,
то обыкновенно она лежала в постели, отвечала
на мои вопросы, зевая и потягиваясь, и, когда я уходил, опять ложилась.
Ссыльное население смотрело
на меня, как
на лицо официальное, а
на перепись — как
на одну из
тех формальных процедур, которые здесь так часты и обыкновенно ни к чему не ведут. Впрочем,
то обстоятельство, что я не здешний, не сахалинский чиновник, возбуждало в ссыльных некоторое любопытство. Меня спрашивали...
Одни говорили, что, вероятно, высшее начальство хочет распределить пособие между ссыльными, другие — что, должно быть, уж решили наконец переселять всех
на материк, — а здесь упорно и крепко держится убеждение, что рано или поздно каторга с поселениями будет переведена
на материк, — третьи, прикидываясь скептиками, говорили, что они не ждут уже ничего хорошего, так как от них сам бог отказался, и это для
того, чтобы вызвать с моей стороны возражение.
Исследователи, когда отправляются в глубь острова, в тайгу,
то берут с собой американские консервы, красное вино, тарелки, вилки, подушки и всё, что только можно взвалить
на плечи каторжным, заменяющим
на Сахалине вьючных животных.
Я начну с Александровской долины, с селений, расположенных
на реке Дуйке.
На Северном Сахалине эта долина была первая избрана для поселений не потому, что она лучше всех исследована или отвечает целям колонизации, а просто случайно, благодаря
тому обстоятельству, что она была ближайшей к Дуэ, где впервые возникла каторга.
Они обрабатывали землю киркой и заступом, сеяли, случалось, весной вместо яровых озимые и кончили
тем, что стали проситься
на материк.
Не говоря о надворном советнике, занимающем
на Сахалине должность землемера, почему хозяева свободного состояния и крестьяне из ссыльных не уходят
на материк, если имеют
на то право?
Один чиновник, который живет
на Сахалине уже 10 лет, говорил мне, что когда он в первый раз приехал в Александровский пост,
то едва не утонул в болоте.
В настоящее время Александровск занимает
на плане площадь около двух квадратных верст; но так как он уже слился со Слободкой и одною своею улицей подходит к селению Корсаковскому, чтобы в самом недалеком будущем слиться с ним,
то размеры его в самом деле более внушительны.
Если не считать квартир чиновников и офицеров и Солдатской слободки, где живут солдаты, женатые
на свободных, — элемент подвижной, меняющийся здесь ежегодно, —
то всех хозяйств в Александровске 298.
Из
тех, которые сели
на участок в 1881 г., не осталось ни одного; с 1882 г. сидят только 6, с 1883 г. — 4, с 1884 г. — 13, с 1885 г.
Судя по очень малому числу крестьян, — их только 19, — нужно заключить, что каждый хозяин сидит
на участке столько времени, сколько нужно ему для получения крестьянских прав,
то есть права бросить хозяйство и уехать
на материк.
Допустим, что хозяева со своими женами и детьми, как ирландцы, питаются одним картофелем и что им хватает его
на круглый год; но что едят
те 241 поселенцев и 358 каторжных обоего пола, которые проживают в избах в качестве сожителей, сожительниц, жильцов и работников?