Неточные совпадения
День был тихий и ясный. На палубе жарко, в каютах душно; в воде +18°. Такую погоду хоть Черному морю впору. На правом берегу горел лес; сплошная зеленая масса выбрасывала
из себя багровое пламя; клубы дыма слились в длинную, черную, неподвижную полосу, которая висит над лесом… Пожар громадный, но кругом тишина и спокойствие, никому нет дела до того, что гибнут леса. Очевидно, зеленое богатство принадлежит здесь
одному только богу.
Один местный чиновник, приезжавший к нам на пароход обедать, скучный и скучающий господин, много говорил за обедом, много пил и рассказал нам старый анекдот про гусей, которые, наевшись ягод из-под наливки и опьяневши, были приняты за мертвых, ощипаны и выброшены вон и потом, проспавшись, голые вернулись домой; при этом чиновник побожился, что история с гусями происходила в де-Кастри в его собственном дворе.
Возле пристани по берегу, по-видимому без дела, бродило с полсотни каторжных:
одни в халатах, другие в куртках или пиджаках
из серого сукна. При моем появлении вся полсотня сняла шапки — такой чести до сих пор, вероятно, не удостоивался еще ни
один литератор. На берегу стояла чья-то лошадь, запряженная в безрессорную линейку. Каторжные взвалили мой багаж на линейку, человек с черною бородой, в пиджаке и в рубахе навыпуск, сел на козлы. Мы поехали.
В нем нет ни
одной каменной постройки, а всё сделано
из дерева, главным образом
из лиственницы: и церковь, и дома, и тротуары.
Мимо открытых окон по улице, не спеша, с мерным звоном проходили кандальные; против нашей квартиры в военной казарме солдаты-музыканты разучивали к встрече генерал-губернатора свои марши, и при этом флейта играла
из одной пьесы, тромбон
из другой, фагот
из третьей, и получался невообразимый хаос.
Один корреспондент пишет, что вначале он трусил чуть не каждого куста, а при встречах на дороге и тропинках с арестантом ощупывал под пальто револьвер, потом успокоился, придя к заключению, что «каторга в общем — стадо баранов, трусливых, ленивых, полуголодных и заискивающих». Чтобы думать, что русские арестанты не убивают и не грабят встречного только
из трусости и лени, надо быть очень плохого мнения о человеке вообще или не знать человека.
В
одном селении, говоря о том, что крестьяне
из ссыльных теперь уже имеют право переезда на материк, он сказал: «А потом можете и на родину, в Россию».]
Я ходил
из избы в избу
один; иногда сопровождал меня какой-нибудь каторжный или поселенец, бравший на себя от скуки роль проводника.
Если есть собаки, то вялые, не злые, которые, как я говорил уже, лают на
одних только гиляков, вероятно, потому, что те носят обувь
из собачьей шкуры.
По составу своих хозяев Слободка считается аристократическим селением:
один надворный советник, женатый на дочери поселенца,
один свободный, прибывший на остров за матерью каторжною, семь крестьян
из ссыльных, четыре поселенца и только два каторжных.
Не брезговали ею и горькие пьяницы
из чиновников; я знаю
одного такого, который во время запоя за бутылку спирта отдавал арестантам буквально последнее.
Но по какой-то счастливой случайности Александровск не увековечил еще ни
одного чиновника, и улицы его сохранили до сих пор названия слободок,
из которых они образовались: Кирпичная, Пейсиковская, Касьяновская.
В Южном Сахалине, где урожай бывает ежегодно, есть селения, в которых нет ни
одной женщины, между тем в сахалинском Париже
одних лишь женщин свободного состояния, прибывших за мужьями добровольно
из России, живет 158.
Из тех, которые сели на участок в 1881 г., не осталось ни
одного; с 1882 г. сидят только 6, с 1883 г. — 4, с 1884 г. — 13, с 1885 г.
На руках у нее кандалы; на нарах
одна только шубейка
из серой овчины, которая служит ей и теплою одеждой и постелью.
А вот цифры
из медицинского отчета за 1888 г.: «Кубическая вместимость арестантских помещений в Александровской тюрьме 970 саж.; числилось арестантов: наибольшее 1950, наименьшее 1623, среднее годовое 1785; помещалось на ночлег 740; приходилось на
одного человека воздуха 1,31 саж.».
У него была только
одна прислуга, старуха-хохлушка, каторжная, и изредка, этак раз в день, наведывался к нему каторжный Егор, дровотаск, который прислугою его не считался, но «
из уважения» приносил дров, убирал помои на кухне и вообще исполнял обязанности, которые были не под силу старушке.
По составу своих хозяев,
из которых 26 имеют крестьянское звание и только 9 — каторжные, по количеству женщин, сенокоса, скота и проч., Корсаковка мало отличается от зажиточной Александровской слободки, 8 хозяев имеют по два дома и на каждые 9 домов приходится
одна баня.
Поляков пишет про июнь 1881 г., что не было ни
одного ясного дня в течение всего месяца, а
из отчета инспектора сельского хозяйства видно, что за четырехлетний период в промежуток от 18 мая по 1 сентября число ясных дней в среднем не превышает 8.
В
одной избе уже в сумерках я застал человека лет сорока, одетого в пиджак и в брюки навыпуск; бритый подбородок, грязная, некрахмаленная сорочка, подобие галстука — по всем видимостям привилегированный. Он сидел на низкой скамеечке и
из глиняной чашки ел солонину и картофель. Он назвал свою фамилию с окончанием на кий, и мне почему-то показалось, что я вижу перед собой
одного бывшего офицера, тоже на кий, который за дисциплинарное преступление был прислан на каторгу.
Те
из жителей, которые, подобно корсаковцам, имеют большие пахотные участки, от 3 до 6 и даже 8 десятин, не бедствуют, но таких участков мало и с каждым годом становится всё меньше и меньше, и в настоящее время больше половины хозяев владеют участками от 1/8 до 1 1/2 дес., а это значит, что хлебопашество дает им
одни только убытки.
Земля здесь не служит приманкой и не располагает к оседлой жизни.
Из тех хозяев, которые сели на участки в первые четыре года после основания селения, не осталось ни
одного; с 1876 г. сидят 9, с 1877 г. — 7, с 1878 г. — 2, с 1879 г. — 4, а все остальные — новички.
Я спросил его: правду ли говорят, что он угощал
одну важную особу арбузами и дынями
из собственных огородов?
В этом отношении декорацию пополняет еще
одно великолепное растение
из семейства зонтичных, которое, кажется, не имеет на русском языке названия: прямой ствол вышиною до десяти футов и толщиною в основании три дюйма, пурпурово-красный в верхней части, держит на себе зонтик до
одного фута в поперечнике; около этого главного зонта группируются 4–6 зонтов меньшего размера, придающие растению вид канделябра.
Из Александровска в Арковскую долину ведут две дороги:
одна — горная, по которой при мне не было проезда, так как во время лесных пожаров на ней сгорели мосты, и другая — по берегу моря; по этой последней езда возможна только во время отлива.
Когда со временем все три Арково сольются вместе, то Сахалин будет иметь очень большое село, состоящее
из одной только улицы.
Началось со сторожевых пикетов, иногда
из 4–5 человек, с течением же времени, когда
одних этих пикетов оказалось недостаточно, решено было (в 1882 г.) заселить самые большие мысы между Дуэ и Погоби благонадежными, преимущественно семейными поселенцами.
Из Александровска в Дуэ ведут две дороги:
одна — горная, а другая — по берегу моря.
В
одной избе, состоящей чаще всего
из одной комнаты, вы застаете семью каторжного, с нею солдатскую семью, двух-трех каторжных жильцов или гостей, тут же подростки, две-три колыбели по углам, тут же куры, собака, а на улице около избы отбросы, лужи от помоев, заняться нечем, есть нечего, говорить и браниться надоело, на улицу выходить скучно — как всё однообразно уныло, грязно, какая тоска!
Воеводская тюрьма состоит
из трех главных корпусов и
одного малого, в котором помещаются карцеры.
Прибыл он на Сахалин в 1860 г., в ту пору, когда еще только начиналась сахалинская каторга, и
из всех ныне здравствующих сахалинцев только он
один мог бы написать всю ее историю.
Предполагают, что когда-то родиной гиляков был
один только Сахалин и что только впоследствии они перешли оттуда на близлежащую часть материка, теснимые с юга айнами, которые двигались
из Японии, в свою очередь теснимые японцами.] селения старые, и те их названия, какие упоминаются у старых авторов, сохранились и по сие время, но жизнь все-таки нельзя назвать вполне оседлой, так как гиляки не чувствуют привязанности к месту своего рождения и вообще к определенному месту, часто оставляют свои юрты и уходят на промыслы, кочуя вместе с семьями и собаками по Северному Сахалину.
Здешнее гражданское начальство состоит
из одного лишь надзирателя, а военное —
из ефрейтора и трех рядовых.
Капитан К., живший вместе с ним на
одной квартире, тоже не спал; он постучал
из своей комнаты в стену и сказал мне...
Один живет на деньги, которые он привез с собой
из России, и таких большинство, другой — в писарях, третий — в дьячках, четвертый — держит лавочку, хотя по закону не имеет на это права, пятый — променивает арестантский хлам на японскую водку, которую продает, и проч. и проч.
Ударили тревогу,
из всех мастерских тотчас же повыскакивали каторжные без шапок, без верхнего платья, —
одним словом, кто в чем был, — в
одну минуту впряглись и с громом покатили по главной улице к морю.
Затем следует Вторая Падь, в которой шесть дворов. Тут у
одного зажиточного старика крестьянина
из ссыльных живет в сожительницах старуха, девушка Ульяна. Когда-то, очень давно, она убила своего ребенка и зарыла его в землю, на суде же говорила, что ребенка она не убила, а закопала его живым, — этак, думала, скорей оправдают; суд приговорил ее на 20 лет. Рассказывая мне об этом, Ульяна горько плакала, потом вытерла глаза и спросила: «Капустки кисленькой не купите ли?»
На четвертой версте от поста находится Соловьевка, основанная в 1882 году.
Из всех сахалинских селений она занимает наиболее выгодное положение: она при море, и, кроме того, недалеко от нее находится устье рыбной речки Сусуи. Население держит коров и торгует молоком. Занимается также хлебопашеством. Жителей 74: 37 м. и 37 ж. Хозяев 26. Все они имеют пахотную и покосную землю, в среднем по
одной десятине на душу. Земля хороша только около моря, по скатам берега, дальше же она плоха, из-под ели и пихты.
Как сельскохозяйственная колония это селение стоит обоих северных округов, взятых вместе, а между тем
из массы женщин, приходящих на Сахалин за мужьями, свободных и не испорченных тюрьмой, то есть наиболее ценных для колонии, здесь поселена только
одна, да и та недавно заключена в тюрьму по подозрению в убийстве мужа.
Из них живут семейно только 9, и нет ни
одной венчанной пары.
Как-то, прислуживая за обедом мне и
одному чиновнику, он подал что-то не так, как нужно, и чиновник крикнул на него строго: «Дурак!» Я посмотрел тогда на этого безответного старика и, помнится, подумал, что русский интеллигент до сих пор только и сумел сделать
из каторги, что самым пошлым образом свел ее к крепостному праву.