Неточные совпадения
В пятидесятые и шестидесятые годы, когда по Амуру,
не щадя солдат, арестантов и переселенцев, насаждали культуру, в Николаевске имели свое пребывание чиновники, управлявшие краем, наезжало сюда много всяких русских и иностранных авантюристов, селились поселенцы, прельщаемые необычайным изобилием рыбы и зверя, и, по-видимому, город
не был чужд человеческих интересов,
так как был даже случай, что один заезжий ученый нашел нужным и возможным прочесть здесь в клубе публичную лекцию.
Пока я плыл по Амуру, у меня было
такое чувство, как будто я
не в России, а где-то в Патагонии или Техасе;
не говоря уже об оригинальной,
не русской природе, мне всё время казалось, что склад нашей русской жизни совершенно чужд коренным амурцам, что Пушкин и Гоголь тут непонятны и потому
не нужны, наша история скучна и мы, приезжие из России, кажемся иностранцами.
Читатель пусть
не удивляется
такому изобилию интеллигентных людей здесь, в пустыне.
Судно у него было небольшое, сидевшее в воде
не глубже 9 фут.,
так что ему удалось пройти несколько выше Лаперуза.
Остановившись на глубине двух сажен, он послал к северу для промера своего помощника; этот на пути своем встречал среди мелей глубины, но они постепенно уменьшались и приводили его то к сахалинскому берегу, то к низменным песчаным берегам другой стороны, и при этом получалась
такая картина, как будто оба берега сливались; казалось, залив оканчивался здесь и никакого прохода
не было.
Авторитет его предшественников, однако, был еще
так велик, что когда он донес о своих открытиях в Петербург, то ему
не поверили, сочли его поступок дерзким и подлежащим наказанию и «заключили» его разжаловать, и неизвестно, к чему бы это повело, если бы
не заступничество самого государя, который нашел его поступок молодецким, благородным и патриотическим.
Он слегка подернут синеватою мглой: это дым от далеких лесных пожаров, который здесь, как говорят, бывает иногда
так густ, что становится опасен для моряков
не меньше, чем туман.
Офицер, сопровождавший солдат, узнав, зачем я еду на Сахалин, очень удивился и стал уверять меня, что я
не имею никакого права подходить близко к каторге и колонии,
так как я
не состою на государственной службе.
Конечно, я знал, что он
не прав, но всё же от слов его становилось мне жутко, и я боялся, что и на Сахалине, пожалуй, я встречу точно
такой же взгляд.
Возле пристани по берегу, по-видимому без дела, бродило с полсотни каторжных: одни в халатах, другие в куртках или пиджаках из серого сукна. При моем появлении вся полсотня сняла шапки —
такой чести до сих пор, вероятно,
не удостоивался еще ни один литератор. На берегу стояла чья-то лошадь, запряженная в безрессорную линейку. Каторжные взвалили мой багаж на линейку, человек с черною бородой, в пиджаке и в рубахе навыпуск, сел на козлы. Мы поехали.
И в самом деле неинтересно глядеть: в окно видны грядки с капустною рассадой, около них безобразные канавы, вдали маячит тощая, засыхающая лиственница. Охая и держась за бока, вошел хозяин и стал мне жаловаться на неурожаи, холодный климат, нехорошую, землю. Он благополучно отбыл каторгу и поселение, имел теперь два дома, лошадей и коров, держал много работников и сам ничего
не делал, был женат на молоденькой, а главное, давно уже имел право переселиться на материк — и все-таки жаловался.
За обедом же была рассказана
такая легенда: когда русские заняли остров и затем стали обижать гиляков, то гиляцкий шаман проклял Сахалин и предсказал, что из него
не выйдет никакого толку.
— Отсюда все бегут, — сказал он, — и каторжные, и поселенцы, и чиновники. Мне еще
не хочется бежать, но я уже чувствую утомление от мозговой работы, которой требуется здесь
так много, благодаря, главным образом, разбросанности дела.
Говорили каждый за себя или один за всё селение, и
так как ораторское искусство процветает на Сахалине, то дело
не обошлось и без речей; в Дербинском поселенец Маслов в своей речи несколько раз назвал начальство «всемилостивейшим правительством».
У меня в кармане был корреспондентский бланок, но
так как я
не имел в виду печатать что-либо о Сахалине в газетах, то,
не желая вводить в заблуждение людей, относившихся ко мне, очевидно, с полным доверием, я ответил: нет.
— Я разрешаю вам бывать, где и у кого угодно, — сказал барон. — Нам скрывать нечего. Вы осмотрите здесь всё, вам дадут свободный пропуск во все тюрьмы и поселения, вы будете пользоваться документами, необходимыми для вашей работы, — одним словом, вам двери будут открыты всюду.
Не могу я разрешить вам только одного: какого бы то ни было общения с политическими,
так как разрешать вам это я
не имею никакого права.
Его похвальное слово
не мирилось в сознании с
такими явлениями, как голод, повальная проституция ссыльных женщин, жестокие телесные наказания, но слушатели должны были верить ему: настоящее в сравнении с тем, что происходило пять лет назад, представлялось чуть ли
не началом золотого века.
Чтобы облегчить мой труд и сократить время, мне любезно предлагали помощников, но
так как, делая перепись, я имел главною целью
не результаты ее, а те впечатления, которые дает самый процесс переписи, то я пользовался чужою помощью только в очень редких случаях.
Я
не спрашивал ссыльных о прежнем их звании,
так как по этому пункту в канцеляриях имеется достаточно сведений.
Обыкновенно вопрос предлагают в
такой форме: «Знаешь ли грамоте?» — я же спрашивал
так: «Умеешь ли читать?» — и это во многих случаях спасало меня от неверных ответов, потому что крестьяне,
не пишущие и умеющие разбирать только по-печатному, называют себя неграмотными.
Слова «женат, вдов, холост» на Сахалине еще
не определяют семейного положения; здесь очень часто женатые бывают обречены на одинокую безбрачную жизнь,
так как супруги их живут на родине и
не дают им развода, а холостые и вдовые живут семейно и имеют по полдюжине детей; поэтому ведущих холостую жизнь
не формально, а на самом деле, хотя бы они значились женатыми, я считал
не лишним отмечать словом «одинок».
Нигде в другом месте России незаконный брак
не имеет
такого широкого и гласного распространения и нигде он
не облечен в
такую оригинальную форму, как на Сахалине.
Ссыльное население смотрело на меня, как на лицо официальное, а на перепись — как на одну из тех формальных процедур, которые здесь
так часты и обыкновенно ни к чему
не ведут. Впрочем, то обстоятельство, что я
не здешний,
не сахалинский чиновник, возбуждало в ссыльных некоторое любопытство. Меня спрашивали...
Одни говорили, что, вероятно, высшее начальство хочет распределить пособие между ссыльными, другие — что, должно быть, уж решили наконец переселять всех на материк, — а здесь упорно и крепко держится убеждение, что рано или поздно каторга с поселениями будет переведена на материк, — третьи, прикидываясь скептиками, говорили, что они
не ждут уже ничего хорошего,
так как от них сам бог отказался, и это для того, чтобы вызвать с моей стороны возражение.
Каторжные в течение трех лет корчевали, строили дома, осушали болота, проводили дороги и занимались хлебопашеством, но по отбытии срока
не пожелали остаться здесь и обратились к генерал-губернатору с просьбой о переводе их на материк,
так как хлебопашество
не давало ничего, а заработков
не было.
Из 22 семей, живущих здесь, только 4 незаконные. И по возрастному составу населения Слободка приближается к нормальной деревне; рабочий возраст
не преобладает
так резко, как в других селениях; тут есть и дети, и юноши, и старики старше 65 и даже 75 лет.
Чем же, спрашивается, объяснить
такое сравнительно благополучное состояние Слободки даже в виду заявлений самих же местных хозяев, что «хлебопашеством здесь
не проживешь»?
Женщин сравнительно достаточно,
так что одиноко живущих только 9, причем ни один
не живет бобылем.
Спирт привозили и в жестянках, имевших форму сахарной головы, и в самоварах, и чуть ли
не в поясах, а чаще всего просто в бочках и в обыкновенной посуде,
так как мелкое начальство было подкуплено, а крупное смотрело сквозь пальцы.
Не брезговали ею и горькие пьяницы из чиновников; я знаю одного
такого, который во время запоя за бутылку спирта отдавал арестантам буквально последнее.
Почва вокруг, а также и колодец с водой были постоянно загрязняемы человеческими испражнениями и всякими отбросами,
так как отхожих мест и мусорных ям
не было вовсе.
Виноваты в этом главным образом естественные условия Александровской долины: двигаться назад к морю нельзя,
не годится здесь почва, с боков пост ограничен горами, а вперед он может расти теперь только в одном направлении, вверх по течению Дуйки, по
так называемой Корсаковской дороге: здесь усадьбы тянутся в один ряд и тесно жмутся друг к другу.
Население здесь перебивается кое-как, но оно тем
не менее все-таки каждый день пьет чай, курит турецкий табак, ходит в вольном платье, платит за квартиры; оно покупает дома у крестьян, отъезжающих на материк, и строит новые.
Глядя на нее,
не верится, что еще недавно она была красива до
такой степени, что очаровывала своих тюремщиков, как, например, в Смоленске, где надзиратель помог ей бежать и сам бежал вместе с нею.
Около тюрьмы есть колодец, и по нему можно судить о высоте почвенной воды. Вследствие особого строения здешней почвы почвенная вода даже на кладбище, которое расположено на горе у моря, стоит
так высоко, что я в сухую погоду видел могилы, наполовину заполненные водою. Почва около тюрьмы и во всем посту дренирована канавами, но недостаточно глубокими, и от сырости тюрьма совсем
не обеспечена.
Его белье, пропитанное насквозь кожными отделениями,
не просушенное и давно
не мытое, перемешанное со старыми мешками и гниющими обносками, его портянки с удушливым запахом пота, сам он, давно
не бывший в бане, полный вшей, курящий дешевый табак, постоянно страдающий метеоризмом; его хлеб, мясо, соленая рыба, которую он часто вялит тут же в тюрьме, крошки, кусочки, косточки, остатки щей в котелке; клопы, которых он давит пальцами тут же на нарах, — всё это делает казарменный воздух вонючим, промозглым, кислым; он насыщается водяными парами до крайней степени,
так что во время сильных морозов окна к утру покрываются изнутри слоем льда и в казарме становится темно; сероводород, аммиачные и всякие другие соединения мешаются в воздухе с водяными парами и происходит то самое, от чего, по словам надзирателей, «душу воротит».
Надо или признать общие камеры уже отжившими и заменить их жилищами иного типа, что уже отчасти и делается,
так как многие каторжные живут
не в тюрьме, а в избах, или же мириться с нечистотой как с неизбежным, необходимым злом, и измерения испорченного воздуха кубическими саженями предоставить тем, кто в гигиене видит одну только пустую формальность.
Генерал Кононович в 1888 г. отменил приказ своего предшественника, определив: «ссыльнокаторжных, как мужчин,
так и женщин, в прислугу к чиновникам
не назначать и платы за женщин никакой
не взыскивать.
А
так как казенные здания и службы при них
не могут оставаться без надзора и без удовлетворения, то к каждому таковому зданию разрешаю назначать потребное число мужчин и женщин, показывая их по наряду по этим назначениям как сторожей, дровотасков, поломоек и проч., смотря по потребности» (приказ № 276).
Но
так как казенные здания и службы при них в громадном большинстве составляют
не что иное, как квартиры чиновников, то этот приказ понимается как разрешение иметь каторжную прислугу, и притом бесплатную.
Отдача каторжных в услужение частным лицам находится в полном противоречии со взглядом законодателя на наказание: это —
не каторга, а крепостничество,
так как каторжный служит
не государству, а лицу, которому нет никакого дела до исправительных целей или до идеи равномерности наказания; он —
не ссыльнокаторжный, а раб, зависящий от воли барина и его семьи, угождающий их прихотям, участвующий в кухонных дрязгах.
[Власов в своем отчете пишет: «
Такое странное отношение лиц: офицера, каторжной в качестве его любовницы и солдата в роли ее кучера, —
не может
не вызвать удивления и сожаления».
Обходится он здесь
не дешево,
так как в шахтах работает постоянный штат рабочих под наблюдением особого горного инженера.
Существование местных копей
не вызывается необходимостью,
так как до Дуэ недалеко и оттуда во всякое время можно получать превосходный уголь.
Мы все
так и думали, что Сергуха, и начали глядеть за ним, чтобы
не сделал себе чего.
Я на суде говорил то, что тебе вот сказываю, как есть, а суд
не верит: «Тут все
так говорят и глазы крестят, а всё неправда».
Любителей
так называемой заборной литературы много и на воле, но на каторге цинизм превосходит всякую меру и
не идет в сравнение ни с чем.
В честь первого названо маленькое селение из десяти дворов, бедное и недолговечное, а в честь второго — селение, которое уже имело старое и прочное местное название Сиянцы,
так что только на бумагах, да и то
не на всех, оно называется Галкино-Враское.
Но, в отличие от Александровской слободки, здесь главною причиной зажиточности являются все-таки
не продажа спирта,
не фаворитизм или близость сахалинского Парижа, а несомненные успехи в хлебопашестве.
Но я
не успел побывать в этом средневековом учреждении,
так как в сентябре оно было закрыто молодым военным врачом, исправлявшим временно должность тюремного врача.