Неточные совпадения
Начитавшись о бурях и льдах Татарского пролива, я ожидал встретить
на «Байкале» китобоев с хриплыми голосами, брызгающих при разговоре табачною жвачкой, в действительности же нашел
людей вполне интеллигентных.
Судя по описанию, которое он оставил,
на берегу застал он не одних только живших здесь айно, но и приехавших к ним торговать гиляков,
людей бывалых, хорошо знакомых и с Сахалином и с Татарским берегом.
Берег весело зеленеет
на солнце и, по-видимому, прекрасно обходится без
человека.
Возле пристани по берегу, по-видимому без дела, бродило с полсотни каторжных: одни в халатах, другие в куртках или пиджаках из серого сукна. При моем появлении вся полсотня сняла шапки — такой чести до сих пор, вероятно, не удостоивался еще ни один литератор.
На берегу стояла чья-то лошадь, запряженная в безрессорную линейку. Каторжные взвалили мой багаж
на линейку,
человек с черною бородой, в пиджаке и в рубахе навыпуск, сел
на козлы. Мы поехали.
С первых же слов этот офицер произвел
на меня впечатление очень доброго
человека и большого патриота.
Он образован, начитан и, кроме того, обладает большою практическою опытностью, так как до своего назначения
на Сахалин в продолжение 18 лет заведовал каторгой
на Каре; он красиво говорит и красиво пишет и производит впечатление
человека искреннего, проникнутого гуманными стремлениями.
К тому же здесь
на небольшом пространстве сгруппированы: тюрьма более чем
на тысячу и военные казармы
на 500
человек.
Один корреспондент пишет, что вначале он трусил чуть не каждого куста, а при встречах
на дороге и тропинках с арестантом ощупывал под пальто револьвер, потом успокоился, придя к заключению, что «каторга в общем — стадо баранов, трусливых, ленивых, полуголодных и заискивающих». Чтобы думать, что русские арестанты не убивают и не грабят встречного только из трусости и лени, надо быть очень плохого мнения о
человеке вообще или не знать
человека.
Каторга и при бенгальском освещении остается каторгой, а музыка, когда ее издали слышит
человек, который никогда уже не вернется
на родину, наводит только смертную тоску.
Выбрать именно это место, а не какое-нибудь другое, побудили, как пишет Мицуль, роскошные луга, хороший строевой лес, судоходная река, плодородная земля… «По-видимому, — пишет этот фанатик, видевший в Сахалине обетованную землю, — нельзя было и сомневаться в успешном исходе колонизации, но из 8
человек, высланных с этою целью
на Сахалин в 1862 г., только 4 поселились около реки Дуйки».
Места для каторжных не нумерованы, ничем не отделены одно от другого, и потому
на нарах можно поместить 70
человек и 170.
Гремит висячий замок, громадный, неуклюжий, точно купленный у антиквария, и мы входим в небольшую камеру, где
на этот раз помещается
человек 20, недавно возвращенных с бегов.
В 1872 г.
на Каре, как писал г. Власов в своем отчете, при одной из казарм совсем не было отхожего места, и преступники выводились для естественной надобности
на площадь, и это делалось не по желанию каждого из них, а в то время, когда собиралось несколько
человек.
А вот цифры из медицинского отчета за 1888 г.: «Кубическая вместимость арестантских помещений в Александровской тюрьме 970 саж.; числилось арестантов: наибольшее 1950, наименьшее 1623, среднее годовое 1785; помещалось
на ночлег 740; приходилось
на одного
человека воздуха 1,31 саж.».
Наименьшее скопление каторжных в тюрьме бывает в летние месяцы, когда они командируются в округ
на дорожные и полевые работы, и наибольшее — осенью, когда они возвращаются с работ и «Доброволец» привозит новую партию в 400–500
человек, которые живут в Александровской тюрьме впредь до распределения их по остальным тюрьмам.
Люди, живущие в тюремной общей камере, — это не община, не артель, налагающая
на своих членов обязанности, а шайка, освобождающая их от всяких обязанностей по отношению к месту, соседу и предмету.
Для администрации плотницкие работы представляются тоже нелегкими, потому что
людей, способных
на систематический тяжкий труд,
на Сахалине вообще мало и недостаток работников — явление здесь обычное, хотя каторжные считаются тысячами.
Часто оттого, что работами заведуют
люди некомпетентные, неспособные и неловкие, затрачивается
на работы больше напряжения, чем бы следовало.
Например, нагрузка и выгрузка пароходов, не требующие в России от рабочего исключительного напряжения сил, в Александровске часто представляются для
людей истинным мучением; особенной команды, подготовленной и выученной специально для работ
на море, нет; каждый раз берутся всё новые
люди, и оттого случается нередко наблюдать во время волнения страшный беспорядок;
на пароходе бранятся, выходят из себя, а внизу,
на баржах, бьющихся о пароход, стоят и лежат
люди с зелеными, искривленными лицами, страдающие от морской болезни, а около барж плавают утерянные весла.
Становясь поселенцем, он является в колонии повторением нашего дворового
человека, умеющего чистить сапоги и жарить котлеты, но неспособного к земледельческому труду, а потому и голодного, брошенного
на произвол судьбы.
Здесь слишком заметно увлечение вещью; гремят колеса и молот и свистят локомобили только во имя качества вещи и сбыта ее; коммерческие и художественные соображения не имеют здесь никакого отношения к наказанию, а между тем
на Сахалине, как и везде
на каторге, всякое предприятие должно иметь своею ближайшею и отдаленною целью только одно — исправление преступника, и здешние мастерские должны стремиться к тому, чтобы сбывать
на материк прежде всего не печные дверцы и не краны, а полезных
людей и хорошо подготовленных мастеров.
Доктор, у которого я квартировал, уехал
на материк вскоре после увольнения от службы, и я поселился у одного молодого чиновника, очень хорошего
человека.
Ему лет под сорок, и представляет он из себя
человека неуклюжего, неповоротливого, как говорится, увальня, с простодушным,
на первый взгляд глуповатым лицом и с широким, как у налима, ртом.
На верхней наре пять
человек нас сидело.
Замечательно, что
человек пишет и вырезывает
на скамье разные мерзости, хотя в то же время чувствует себя потерянным, брошенным, глубоко несчастным.
Переписывая жителей, я встретил 8
человек, которые прибыли
на Сахалин до 1870 г., а один из них прислан даже в 1866 г.
Быть может, под ее влиянием многие холодные
люди стали жестокими и многие добряки и слабые духом, не видя по целым неделям и даже месяцам солнца, навсегда потеряли надежду
на лучшую жизнь.
В одной избе уже в сумерках я застал
человека лет сорока, одетого в пиджак и в брюки навыпуск; бритый подбородок, грязная, некрахмаленная сорочка, подобие галстука — по всем видимостям привилегированный. Он сидел
на низкой скамеечке и из глиняной чашки ел солонину и картофель. Он назвал свою фамилию с окончанием
на кий, и мне почему-то показалось, что я вижу перед собой одного бывшего офицера, тоже
на кий, который за дисциплинарное преступление был прислан
на каторгу.
Не знаю, за что его прислали
на Сахалин, да и не спрашивал я об этом; когда
человек, которого еще так недавно звали отцом Иоанном и батюшкой и которому целовали руку, стоит перед вами навытяжку, в жалком поношенном пиджаке, то думаешь не о преступлении.
На мой вопрос, женат ли он, молодой
человек отвечает, что за ним
на Сахалин прибыла добровольно его жена с дочерью, но что вот уже два месяца, как она уехала с ребенком в Николаевск и не возвращается, хотя он послал ей уже несколько телеграмм.
А так как долина здесь узка и с обеих сторон стиснута горами,
на которых ничего не родится, и так как администрация не останавливается ни перед какими соображениями, когда ей нужно сбыть с рук
людей, и, наверное, ежегодно будет сажать сюда
на участки десятки новых хозяев, то пахотные участки останутся такими же, как теперь, то есть в 1/8, 1/4 и 1/2 дес., а пожалуй, и меньше.
7
человек занимаются каюрством, то есть держат собак,
на которых в зимнее время возят почту и пассажиров.
На этом туннеле превосходно сказалась склонность русского
человека тратить последние средства
на всякого рода выкрутасы, когда не удовлетворены самые насущные потребности.
На вид это самые обыкновенные
люди с добродушными и глуповатыми физиономиями, которые выражали только любопытство и желание ответить мне возможно почтительнее.
По рассказам арестантов, этот старик убил
на своем веку 60
человек; у него будто бы такая манера: он высматривает арестантов-новичков, какие побогаче, и сманивает их бежать вместе, потом в тайге убивает их и грабит, а чтобы скрыть следы преступления, режет трупы
на части и бросает в реку.
На «Байкале» мне рассказывали, что один пассажир,
человек уже пожилой и чиновный, когда пароход остановился
на дуйском рейде, долго всматривался в берег и наконец спросил: — Скажите, пожалуйста, где же тут
на берегу столб,
на котором вешают каторжников и потом бросают их в воду?
По контракту, заключенному в 1875 г.
на 24 года, общество пользуется участком
на западном берегу Сахалина
на две версты вдоль берега и
на одну версту в глубь острова; ему предоставляются бесплатно свободные удобные места для склада угля в Приморской области я прилегающих к ней островах; нужный для построек и работ строительный материал общество получает также бесплатно; ввоз всех предметов, необходимых для технических и хозяйственных работ и устройства рудников, предоставляется беспошлинно; за каждый пуд угля, покупаемый морским ведомством, общество получает от 15 до 30 коп.; ежедневно в распоряжение общества командируется для работ не менее 400 каторжных; если же
на работы будет выслано меньше этого числа, то за каждого недостающего рабочего казна платит обществу штрафу один рубль в день; нужное обществу число
людей может быть отпускаемо и
на ночь.
Чтоб исполнять принятые
на себя обязательства и охранять интересы общества, казна содержит около рудников две тюрьмы, Дуйскую и Воеводскую, и военную команду в 340
человек, что ежегодно обходится ей в 150 тысяч рублей.
Сколько благодаря этому
на каторге пессимистов, угрюмых сатириков, которые с серьезными, злыми лицами толкуют без умолку о
людях, о начальстве, о лучшей жизни, а тюрьма слушает и хохочет, потому что в самом деле выходит смешно.
По словам врача, ходившего со мной в это утро, здесь 1 куб. саж. воздуха приходится
на 3–4
человека.
Все восемь
человек — рецидивисты, которые
на своем веку судились уже по нескольку раз.
И, заметив, что арестанты не смеются и что эта фраза произвела
на всех неприятное впечатление, он добавил: «Зато я
людей не убивал».
20
человек не живут дома, ушли
на заработки.
Как по наружному виду, так и по количеству семей и женщин, по возрастному составу жителей и вообще по всем относящимся к нему цифрам, это одно из немногих селений
на Сахалине, которое серьезно можно назвать селением, а не случайным сбродом
людей.
Приходит
на ум слово «парии», означающее в обиходе состояние
человека, ниже которого уже нельзя упасть.
За всё время, пока я был
на Сахалине, только в поселенческом бараке около рудника да здесь, в Дербинском, в это дождливое, грязное утро, были моменты, когда мне казалось, что я вижу крайнюю, предельную степень унижения
человека, дальше которой нельзя уже идти.
Один бывший московский купец, торговавший когда-то
на Тверской-Ямской, сказал мне со вздохом: «А теперь в Москве скачки!» — и, обращаясь к поселенцам, стал им рассказывать, что такое скачки и какое множество
людей по воскресеньям движется к заставе по Тверской-Ямской.
Сахалинская администрация сажает
людей на участки как-нибудь, не соображаясь с обстоятельствами и не заглядывая в будущее, а при таком нехитром способе создавать новые населенные пункты и хозяйства, селения, поставленные даже в сравнительно благоприятные условия, как Рыковское, в конце концов все-таки дают картину полного обнищания и доходят до положения Верхнего Армудана.
Так как в районе каждой тюрьмы мне приходилось прежде всего пользоваться канцелярским материалом для справок и услугами грамотных
людей, то во всем Тымовском округе, и особенно в Рыковском, я не мог не заметить
на первых порах того обстоятельства, что здешние писаря хорошо подготовлены и дисциплинированны, как будто прошли специальную школу; подворные описи и алфавиты они ведут в образцовом порядке.
Взрослых женщин только 30, по одной
на 10
человек, и точно в насмешку, чтобы дать сильнее почувствовать печальный смысл этой пропорции, не так давно смерть заглянула в Палево и похитила в короткое время трех сожительниц.