Неточные совпадения
Пока я плыл по Амуру, у меня было такое чувство, как будто я не
в России, а где-то
в Патагонии или Техасе; не говоря уже об оригинальной, не русской природе, мне всё время казалось, что склад нашей русской
жизни совершенно чужд коренным амурцам, что Пушкин и Гоголь тут непонятны и потому не нужны, наша история скучна и мы, приезжие из России, кажемся иностранцами.
В длинные зимние ночи он пишет либеральные повести, но при случае любит дать понять, что он коллежский регистратор и занимает должность Х класса; когда одна баба, придя к нему по делу, назвала его господином Д., то он обиделся и сердито крикнул ей: «Я тебе не господин Д., а ваше благородие!» По пути к берегу я расспрашивал его насчет сахалинской
жизни, как и что, а он зловеще вздыхал и говорил: «А вот вы увидите!» Солнце стояло уже высоко.
Чтобы побывать по возможности во всех населенных местах и познакомиться поближе с
жизнью большинства ссыльных, я прибегнул к приему, который
в моем положении казался мне единственным.
Эта Лукерья задает
в избе общий тон
жизни, и благодаря ей на всей обстановке сказывается близость ошалелого, беспутного бродяги.
На Сахалине каторжные работы разнообразны
в высшей степени; они не специализировались на золоте или угле, а обнимают весь обиход сахалинской
жизни и разбросаны по всем населенным местам острова.
В ответ можно бы указать на несколько причин, которые при обычных условиях располагают к правильной, оседлой, зажиточной
жизни.
— Потому что посылают лес пилить — иду, дают вот эту палку
в руки — беру, велят печи
в канцерярии топить — топлю. Повиноваться надо.
Жизнь, нечего бога гневить, хорошая. Слава тебе господи!
На Сахалине есть манера давать названия улицам
в честь чиновников еще при их
жизни; называют улицы не только по фамилиям, но даже по именам и отчествам.
Тут резко нарушается идея равномерности наказания, но этот беспорядок находит себе оправдание
в тех условиях, из которых сложилась
жизнь колонии, и к тому же он легко устраним: стоит только перевести из тюрьмы
в избы остальных арестантов.
Но чтобы изо дня
в день вести городскую
жизнь, достаточно ли арестантских пайков и мелких заработков, очень жалких?
Сравнительно большое количество семейных объясняется не какими-либо особенностями хозяйств, располагающими к семейной, домовитой
жизни, а случайностями: легкомыслием местной администрации, сажающей семейных на участки
в Александровске, а не
в более подходящем для этого месте, и тою сравнительною легкостью, с какою здешний поселенец, благодаря своей близости к начальству и тюрьме, получает женщину.
Мы идем дальше,
в другие камеры, и здесь та же ужасная нищета, которой так же трудно спрятаться под лохмотьями, как мухе под увеличительным стеклом, та же сарайная
жизнь,
в полном смысле нигилистическая, отрицающая собственность, одиночество, удобства, покойный сон.
Земля здесь не служит приманкой и не располагает к оседлой
жизни. Из тех хозяев, которые сели на участки
в первые четыре года после основания селения, не осталось ни одного; с 1876 г. сидят 9, с 1877 г. — 7, с 1878 г. — 2, с 1879 г. — 4, а все остальные — новички.
С самого основания Дуэ здешняя
жизнь вылилась
в форму, какую можно передать только
в неумолимо-жестоких, безнадежных звуках, и свирепый холодный ветер, который
в зимние ночи дует с моря
в расщелину, только один поет именно то, что нужно.
A priori он признал за Сахалином следующие достоинства: 1) географическое положение, обеспечивающее материк от побегов; 2) наказание получает надлежащую репрессивную силу, так как ссылка на Сахалин может быть признана безвозвратною; 3) простор для деятельности преступника, решившего начать новую, трудовую
жизнь; 4) с точки зрения государственной пользы, сосредоточение ссыльных на Сахалине представляется залогом для упрочения обладания нашего островом; 5) угольные залежи могут быть с выгодою эксплуатируемы ввиду громадной потребности
в угле.
Сколько благодаря этому на каторге пессимистов, угрюмых сатириков, которые с серьезными, злыми лицами толкуют без умолку о людях, о начальстве, о лучшей
жизни, а тюрьма слушает и хохочет, потому что
в самом деле выходит смешно.
Вся
жизнь его как бы ушла
в эту узкую береговую отмель между глинистым берегом и морем.
За недостатком средств армуданцы играют по очень маленькой, но играют зато без передышки, как
в пьесе: «30 лет, или
Жизнь игрока».
У верховьев Тыми,
в самой южной части ее бассейна, мы встречаем более развитую
жизнь.
Построена она по типу, общему для всех сахалинских тюрем: деревянные казармы, камеры
в них и нечистота, нищета и неудобства, свойственные этим предназначаемым для стадной
жизни помещениям.
Еще южнее, по линии проектированного почтового тракта, есть селение Вальзы, основанное
в 1889 г. Тут 40 мужчин и ни одной женщины. За неделю до моего приезда, из Рыковского были посланы три семьи еще южнее, для основания селения Лонгари, на одном из притоков реки Пороная. Эти два селения,
в которых
жизнь едва только начинается, я оставлю на долю того автора, который будет иметь возможность проехать к ним по хорошей дороге и видеть их близко.
Оба они кончили
жизнь не совсем обыкновенно: утонули
в Неве, через которую торопились перейти
в то самое время, когда разводили мост.
Предполагают, что когда-то родиной гиляков был один только Сахалин и что только впоследствии они перешли оттуда на близлежащую часть материка, теснимые с юга айнами, которые двигались из Японии,
в свою очередь теснимые японцами.] селения старые, и те их названия, какие упоминаются у старых авторов, сохранились и по сие время, но
жизнь все-таки нельзя назвать вполне оседлой, так как гиляки не чувствуют привязанности к месту своего рождения и вообще к определенному месту, часто оставляют свои юрты и уходят на промыслы, кочуя вместе с семьями и собаками по Северному Сахалину.
И старых зданий и старожилов среди служащих
в Корсаковске относительно больше, чем на севере, а это, быть может, значит, что здешний юг более располагает к оседлой и покойной
жизни, чем оба северных округа.
Консул потом рассказывал мне, что это была ночь самая страшная
в его
жизни.
В течение зимы, весны и конца лета тут кипела бойкая ярмарочная
жизнь.
Виноваты ли
в этом естественные условия, которые на первых же норах встретили крестьян так сурово и недружелюбно, или же всё дело испортили неумелость и неряшливость чиновников, решить трудно, так как опыт был непродолжителен, и к тому же еще приходилось производить эксперимент над людьми, по-видимому, неусидчивыми, приобревшими
в своих долгих скитаниях по Сибири вкус к кочевой
жизни.
Собственно для ссыльной колонии неудавшийся опыт пока может быть поучителен
в двух отношениях: во-первых, вольные поселенцы сельским хозяйством занимались недолго и
в последние десять лет до переезда на материк промышляли только рыбною ловлей и охотой; и
в настоящее время Хомутов, несмотря на свой преклонный возраст, находит для себя более подходящим и выгодным ловить осетров и стрелять соболей, чем сеять пшеницу и сажать капусту; во-вторых, удержать на юге Сахалина свободного человека, когда ему изо дня
в день толкуют, что только
в двух днях пути от Корсаковска находится теплый и богатый Южно-Уссурийский край, — удержать свободного человека, если, к тому же, он здоров и полон
жизни, невозможно.
Занявши Южный Сахалин, русские освободили их и до последнего времени охраняли их свободу, защищая от обид и избегая вмешиваться
в их внутреннюю
жизнь.
Кончивши обзор населенных мест Сахалина, перехожу теперь к частностям, важным и неважным, из которых
в настоящее время слагается
жизнь колонии.
Жизнь в общих камерах порабощает и с течением времени перерождает арестанта; инстинкты оседлого человека, домовитого хозяина, семьянина заглушаются
в нем привычками стадной
жизни, он теряет здоровье, старится, слабеет морально, и чем позже он покидает тюрьму, тем больше причин опасаться, что из него выйдет не деятельный, полезный член колонии, а лишь бремя для нее.
Но действительная
жизнь в этом направлении пошла еще дальше «Устава».
Белый и Ярцев на юге, или же это недавно поступившие,
в лучшем случае филологи, юристы и пехотные поручики и
в худшем — совершенно необразованные люди, раньше нигде не служившие,
в большинстве молодые, не знающие
жизни горожане.
Шаховской, заведовавший
в семидесятых годах дуйскою каторгой, высказывает мнение, которое следовало бы теперешним администраторам принять и к сведению и к руководству: «Вознаграждение каторжных за работы дает хотя какую-нибудь собственность арестанту, а всякая собственность прикрепляет его к месту; вознаграждение позволяет арестантам по взаимном соглашении улучшать свою пищу, держать
в большей чистоте одежду и помещение, а всякая привычка к удобствам производит тем большее страдание
в лишении их, чем удобств этих более; совершенное же отсутствие последних и всегда угрюмая, неприветливая обстановка вырабатывает
в арестантах такое равнодушие к
жизни, а тем более к наказаниям, что часто, когда число наказываемых доходило до 80 % наличного состава, приходилось отчаиваться
в победе розог над теми пустыми природными потребностями человека, ради выполнения которых он ложится под розги; вознаграждение каторжных, образуя между ними некоторую самостоятельность, устраняет растрату одежды, помогает домообзаводству и значительно уменьшает затраты казны
в отношении прикрепления их к земле по выходе на поселение».
Вот картинное изображение этой почти нищенской
жизни, принадлежащее перу официального лица: «
В деревне Лютоге я вошел
в самую бедную лачугу, принадлежащую поселенцу Зерину, по ремеслу плохому портному, уже четыре года устраивающемуся.
Это запрещение, отнимавшее у сахалинца всякую надежду на лучшую
жизнь, внушало людям ненависть к Сахалину и, как репрессивная мера, могло только увеличить число побегов, преступлений и самоубийств; ее призрачной практичности приносилась
в жертву сама справедливость, так как сахалинским ссыльным было запрещаемо то, что позволялось сибирским.
В большинстве это люди, уже утомленные
жизнью, скромные, грустные, и когда глядишь на них, то никак не можешь представить себе их
в роли уголовных преступников.
Не так еще давно одна добровольно следовавшая жена приходилась на 30 преступников,
в настоящее же время присутствие женщин свободного состояния стало типическим для колонии, и уже трудно вообразить, например, Рыковское или Ново-Михайловку без этих трагических фигур, которые «ехали
жизнь мужей поправить и свою потеряли».
Женщины реже попадают на каторгу не потому, что они нравственнее мужчин, а потому, что по самому строю
жизни и отчасти по свойствам своей организации
в меньшей степени, чем мужчины, подвержены внешним влияниям и риску совершать тяжкие уголовные преступления.
Женщин запирают на ночь
в камере, заранее для того приготовленной, и потом всю ночь
в тюрьме и
в посту идут разговоры о новой партии, о прелестях семейной
жизни, о невозможности вести хозяйство без бабы и т. п.
Но эта статья существует только как прикрышка от закона, запрещающего блуд и прелюбодеяние, так как каторжная или поселка, живущая у поселенца, не батрачка прежде всего, а сожительница его, незаконная жена с ведома и согласия администрации;
в казенных ведомостях и приказах
жизнь ее под одною крышей с поселенцем отмечается как «совместное устройство хозяйства» или «совместное домообзаводство», [Например, приказ: «Согласно ходатайства г. начальника Александровского округа, изложенного
в рапорте от 5 января, за № 75, ссыльнокаторжная Александровской тюрьмы Акулина Кузнецова переводится
в Тымовский округ для совместного домообзаводства с поселенцем Алексеем Шараповым» (1889 г., № 25).] он и она вместе называются «свободною семьей».
Во-вторых, на ссыльном острове, при исключительном строе
жизни, эти цифры имеют совсем не то значение, что при обыкновенных условиях
в Череповецком или Московском уезде.
Сравнительно с однородными русскими цифрами [
В Череповецком уезде 37,3,
в Тамбовском около 39 %.] она мала, для ссыльной же колонии, где семейная
жизнь находится
в таких неблагоприятных условиях, она высока.
Дело
в том, что хотя с лишением всех прав состояния поражаются супружеские права осужденного и он уже не существует для семьи, как бы умер, но тем не менее все-таки его брачные права
в ссылке определяются не обстоятельствами, вытекающими из его дальнейшей
жизни, а волею супруга не осужденного, оставшегося на родине.
Сведения о числе браков, совершаемых
в колонии, можно добыть из метрических книг; но так как законный брак здесь составляет роскошь, доступную не для всякого, то эти сведения далеко не определяют истинной потребности населения
в брачной
жизни; здесь венчаются не когда нужно, а когда можно.
Причиной повышенной плодовитости женщин и такой же рождаемости служит, во-первых, праздность ссыльных, живущих
в колонии, вынужденное домоседство мужей и сожителей, вследствие отсутствия у них отхожих промыслов и заработков, и монотонность
жизни, при которой удовлетворение половых инстинктов является часто единственным возможным развлечением, и, во-вторых, то обстоятельство, что большинство женщин принадлежит здесь к производительным возрастам.
Жизнь впроголодь, питание иногда по целым месяцам одною только брюквой, а у достаточных — одною соленою рыбой, низкая температура и сырость убивают детский организм чаще всего медленно, изнуряющим образом, мало-помалу перерождая все его ткани; если бы не эмиграция, то через два-три поколения, вероятно, пришлось бы иметь дело
в колонии со всеми видами болезней, зависящих от глубокого расстройства питания.
Из страха, чтобы их не лишили пособий, не перестали давать зерно
в ссуду, не оставили бы их на Сахалине на всю
жизнь, ссыльные обыкновенно показывали количество разработанной земли и урожаи ниже действительности.
С развитием на Сахалине городской
жизни растет мало-помалу и потребность
в рынке;
в Александровске уже определилось место, где бабы продают овощи, и на улицах не редкость встретить ссыльных, торгующих огурцами и всякою зеленью.
Кета, или кита, рыба из лососевых, имеющая размеры, цвет и вкус нашей семги, населяющая северную часть Великого океана,
в известный период своей
жизни входит
в некоторые реки Северной Америки и Сибири и с неудержимою силой,
в количестве буквально бесчисленном, мчится вверх против течения, доходя до самых верхних, горных потоков.