Неточные совпадения
— Ты удивляешься, мой
друг? — заговорил он. — Хо-хо! Твоего отца побили? Не удивляйся! Его побили не
в первый, а
в сорок первый раз! Пора привыкнуть!
И, схватив
в одну руку арфу, а
другой обхватив плечи Ильки, Цвибуш быстро зашагал обратно к аллее.
В результате получились два рода, ничем не отличающиеся один от
другого.
Ему, говорит архив, страстно хотелось помолиться, но инстинкт бешеной собаки потянул его
в другую сторону, к разрушению, к крови.
— Судья? У нас, барышня, три судьи, — отвечала старуха. — Один из них давно уж никого не судит. Он лежит, разбитый параличом, десять лет.
Другой не занимается теперь делом, а живет помещиком. Он женился на богатой, взял
в приданое землю, — до суда ли ему теперь? Но и он уже старик…Женился лет пятнадцать тому назад, когда у меня помер мой старший сын, помяни, господи, его душу…
Раздался выстрел. Цепляясь за ветви, шелестя и хлопая крыльями, слетела с вербы птица и упала на фартук Ильки. То была молодая орлица. Одна дробина попала ей
в глаз, а
другая раздробила клюв…
Затрещали кусты, и Цвибуш увидал перед собой высокого, статного,
в высшей степени красивого человека, с большой окладистой бородой и смуглым лицом. Он держал
в одной руке ружье, а
в другой соломенную шляпу с широкими полями. Увидев свою дичь на коленях хорошенькой рыдающей девушки, он остановился как вкопанный.
— Впрочем, этот человек уже наказан! — сказал Цвибуш. — Сильно наказан! Его грехи бледнеют перед той карой, какую он несет! Рекомендую тебе, Илька, графа Вунича, барона Зайниц. Здравствуйте, граф и барон! Чего
в вас больше, графства или баронства?
В вашей чертовски красивой фигуре много того и
другого…Вот она, ваша дичь! Моя дочь отпевает ее.
В Праге была
другая любовница,
в Будапеште третья и т. д.
— О, Жорж! Как я счастлива! Как мы с тобой счастливы! Он пообещал
в сто пятьдесят раз больше, а мы учили
в театральном училище, что барон фон Зайниц умеет держать свое слово! Жаль только, что он некрасив! Но…
В сто пятьдесят раз больше!! Пойди, мой
друг, попроси, чтобы объявили публике, что я по болезни продолжать игру не могу!
Запершись
в купе второго класса, он лег на софу лицом вниз и доехал
в таком положении вплоть до самой Вены.
В Вене судьба подставила ему
другую ножку. Приехав домой, он не застал жены дома. Его горячо любимая жена, во время его отсутствия, бежала к любовнику…Она оставила письмо,
в котором просила прощения. Артур был поражен этой изменой, как громом…
Наконец, придя
в себя, он напился страшно пьян и с тех пор, перекинув через плечо двухстволку, застранствовал «диким Зайницем» по окрестностям Зайниц, Гольдауген и
других деревень, выпивая баснословные количества вина и уничтожая дичь.
— Недоставало еще, чтоб вы и мне помочили водой виски! — засмеялся Цвибуш. — Я разучился реветь еще тогда, когда привык к отцовским розгам. Какой вы, однако, сегодня неженка, барон! Не узнаю
в вас сегодня того барона Артура фон Зайниц, который шесть лет тому назад выбил два зуба маркеру
в ресторане «Вороного коня»
в Праге…Помните, ваше сиятельство? Один зуб изволили вы выбить кием, а
другой кулаком…
Улыбаясь и гримасничая, Цвибуш засиял, как будто увидал давно невиданного
друга…Он взял
в обе руки бутылку и торжественно поднес ее к своим жирным губам. Сделав осторожно два-три глотка, он поставил бутылку на траву.
Барон вытащил из своей сумки
другую бутылку и бумажный сверток.
В свертке были пирожки, сыр и колбаса. Фон Зайниц разрезал колбасу пополам; одну половину подал он Цвибушу, а
другую разделил на две части, из которых одну подал Ильке, а
другую оставил себе.
— Хоть на чёрте…За миллион всё! Миллион — это рычаг, которым я переверну ад с его чертями и огнем. Я говорю не про будущий ад, а про тот,
в котором я теперь нахожусь. Если я не сделаю подлости, то этим самым дам возможность
другим натворить тысячу подлостей. Девочка
в тюльпане, — обратился Артур к Ильке, — отчего у тебя нет миллиона? Будь у тебя миллион, у меня была бы хорошенькая жена, а ты была бы графиней, исполнила бы один из советов судьи…
— Не беспокойтесь, Марта! Я пообедаю и
в другом месте.
— Ну, да…Странно немножко, это правда…Но мы, во избежание лишних сплетен, уедем
друг от
друга только тогда, когда наш разрыв окрасится
в казенный сургуч…Я улечу отсюда, когда я буду официально свободна…Впрочем, всё это вам неинтересно…Я так обрадовалась встрече со старым знакомым и…
другом, что готова бессовестно выболтать все свои тайны и не тайны…Поговорим о вас лучше…Вы как живете?
— Merci, — сказал он. — Беру взаймы. Отдам на
другой день после свадьбы. Вы удивляетесь? Какие у вас удивленные глаза! Я не только прошу и беру, но даже еще жалею, что
в вашем портмоне было так мало.
— Я нисколько не удивляюсь, — сказала она. — Что странного и удивительного
в том, что Артур фон Зайниц занимает немного денег у своего
друга? Это дело житейское, обыкновенное…
— Вот как! Гм…Завтра можешь искать себе
другое место. Чтобы завтра
в этом графстве не было ни одного Фрица!
Красивая, точно из мрамора высеченная, вся
в черном, она слонялась
в пестрой толпе пожирателей, от одного артиста к
другому, всеми силами стараясь отделаться от своей томительной скуки.
Никогда
в другое время не был так счастлив и доволен жизнью Артур, как
в эти дни, проведенные с любимой женщиной.
В четверг,
в день своего рождения, Артур вспомнил обещание, данное Терезе, пообедать с нею вместе: он отправился к «Бронзовому оленю». Так называлась маленькая поляна, на которой был убит когда-то королем олень с шерстью бронзового цвета.
Другие же говорят, что здесь во время оно стояла статуя «Охоты» — олень, вылитый из бронзы, заменявший собой Диану. Говорят, что король, по приказанию которого ставилась эта статуя, был целомудрен и на статуи классических женщин смотрел с отвращением.
— Полно лгать, ваше сиятельство! — сказал он. — К чему нам кормить
друг друга ложью? Не нужно мне ваших оправданий…Да и к чему они? Я вижу первый раз
в жизни ваши хорошенькие ножки, и для меня этого совершенно достаточно…Ножки ваши выше всякой критики! Пойдемте, погуляем. Прошу прощения за те дерзости, которыми я угостил вас около «Бронзового оленя». Пьян был…
— Почему не следует? Встречайтесь! Вам скучно и мне скучно…
В ссорах и
в войнах время быстрей течет, чем
в мирное время. Ха-ха! Судьба хорошо сделала, что пустила между нами черную кошку и поселила
в нас неуважение к добродетелям
друг друга. Вы не уважаете меня, потому что видите во мне шарлатана, я не уважаю вас, потому что вижу
в вас только кусок хорошего женского мяса! Ха-ха!
Отдав это письмо мадам Блаухер для отсылки на почту, Артур сел за стол и принялся карандашом рисовать на портрете большой тюльпан. Карандаш был зачинен с обоих концов. Один конец был красный,
другой синий. Ни тот ни
другой цвет не ложились на эмаль карточки. Ильку не удалось посадить
в тюльпане, несмотря на то, что Артур просидел за рисованием до тех пор, пока стало темно…
Репортер поцеловал ее руку и вышел. Через час он уже сидел
в вагоне, а на
другой день был вне Франции.
Ей не хотелось думать, но самые ужасные, беспокойные думы сменяли одна
другую в ее горячей головке.
Илька улыбнулась, показала рукой на горло и вышла, предоставив толстой Бланшар самой ведаться с обманутой публикой. Она пошла
в один из кабинетов ресторана, где обыкновенно ужинала с «
друзьями». За ней последовали ее поклонники.
Один из них — фабрикант из Лиона, Марк Луврер,
другой…
В другом вы не узнаете нашего старого знакомого, скрипача Цвибуша, хотя это и он.
Артур попросил у Блаухер бумаги и, сев на стол, написал Пельцеру письмо. Он написал, что завещание получено и что желательно было бы знать, какая судьба постигла те деньги, которые получались до сих пор с имения, завещанного ему матерью? Письмо было отдано фрау Блаухер, которая на
другой день и отослала его на почтовую станцию. Через неделю был получен от Пельцера ответ. Ответ был довольно странный и загадочный: «Ничего я не знаю, — писал Пельцер. — Не знаю ни завещания, ни денег. Оставьте нас
в покое…»
И Артур на
другой день после получения ответа отправился
в город и протестовал там завещание. Загорелся процесс.
— Честно! — сказал Артур. — Ха-ха-ха!
В другое время я высек бы тебя, но теперь будь баронессой фон Зайниц! Вот тебе моя рука! Завтра же идем к мэру!
На
другой день фон Зайниц и Илька были у мэра. Илька сделалась баронессой фон Зайниц 2-го июня
в половину десятого утра.
На
другой день она была уже
в городском клубе на благотворительном балу и продавала билеты.
В саду под навесом, устроенным из флагов, вьющегося винограда и живых цветов, стояло несколько столиков. На столиках стояли колеса с лотерейными билетами…Восемь очень красивых и очень нарядных аристократок сидели за этими столиками и продавали билеты. Лучше всех торговала графиня Гольдауген. Она, не отдыхая, вращала колесо и сдавала сдачу. Пельцер, который был на балу, купил у нее две тысячи билетов.
Илька была на балу. Она с высоко поднятой головой и гордой, надменной улыбкой уже прошла раз мимо графини. Графиня была занята торговлей и не заметила ее. Она прошла
в другой раз, окруженная толпой любопытных, засматривавших ей прямо
в хорошенькое лицо. Графиня вскинула на нее глаза и, по-видимому, не узнала ее. Когда она проходила третий раз, глаза их встретились.
— Она бежала! — решил репортер и на
другой день поехал опять
в Венгрию, где надеялся получить плату за свою службу.