Неточные совпадения
Николай и Ольга с первого взгляда поняли, какая тут жизнь, но ничего не сказали друг другу; молча свалили узлы и вышли на улицу молча. Их
изба была третья с краю и казалась самою бедною, самою старою на вид; вторая — не лучше, зато у крайней — железная крыша и занавески на окнах. Эта
изба, неогороженная, стояла особняком, и
в ней был трактир.
Избы шли в один ряд, и вся деревушка, тихая и задумчивая, с глядевшими из дворов ивами, бузиной и рябиной, имела приятный вид.
Заплакали все дети, сколько их было
в избе, и, глядя на них, Саша тоже заплакала. Послышался пьяный кашель, и
в избу вошел высокий, чернобородый мужик
в зимней шапке и оттого, что при тусклом свете лампочки не было видно его лица, — страшный. Это был Кирьяк. Подойдя к жене, он размахнулся и ударил ее кулаком по лицу, она же не издала ни звука, ошеломленная ударом, и только присела, и тотчас же у нее из носа
пошла кровь.
Испытывая отчаяние, громко плача, Саша
пошла к
избе, чтобы пожаловаться; за нею
шла Мотька, которая тоже плакала, но басом, не вытирая слез, и лицо ее было уже так мокро, как будто она обмакнула его
в воду.
Бабка, вернувшись
в избу, принялась опять за свои корки, а Саша и Мотька, сидя на печи, смотрели на нее, и им было приятно, что она оскоромилась и теперь уж
пойдет в ад. Они утешились и легли спать, и Саша, засыпая, воображала Страшный суд: горела большая печь, вроде гончарной, и нечистый дух с рогами, как у коровы, весь черный, гнал бабку
в огонь длинною палкой, как давеча она сама гнала гусей.
Ему ничего не дали, и он, крякнув, поплелся домой. Ольга потом стояла на краю и смотрела, как обе повозки переезжали реку бродом, как по лугу
шли господа; их на той стороне ожидал экипаж. А придя
в избу, она рассказала мужу с восхищением...
Потом Фекла
пошла на реку мыть белье и всю дорогу бранилась так громко, что было слышно
в избе.
— Да ты
в избу иди! — тихо сказала Ольга, тоже начиная дрожать.
Скоро он уехал; и когда он садился
в свой дешевый тарантас и кашлял, то даже по выражению его длинной худой спины видно было, что он уже не помнил ни об Осипе, ни о старосте, ни о жуковских недоимках, а думал о чем-то своем собственном. Не успел он отъехать и одну версту, как Антип Седельников уже выносил из
избы Чикильдеевых самовар, а за ним
шла бабка и кричала визгливо, напрягая грудь...
Приходская церковь была
в шести верстах,
в Косогорове, и
в ней бывали только по нужде, когда нужно было крестить, венчаться или отпевать; молиться же ходили за реку.
В праздники,
в хорошую погоду, девушки наряжались и уходили толпой к обедне, и было весело смотреть, как они
в своих красных, желтых и зеленых платьях
шли через луг;
в дурную же погоду все сидели дома. Говели
в приходе. С тех, кто
в Великом посту не успевал отговеться, батюшка на Святой, обходя с крестом
избы, брал по 15 копеек.
В полдень Ольга и Саша пришли
в большое село. Тут на широкой улице встретился им повар генерала Жукова, старичок. Ему было жарко, и потная, красная лысина его сияла на солнце. Он и Ольга не узнали друг друга, потом оглянулись
в одно время, узнали и, не сказав ни слова,
пошли дальше каждый своею дорогой. Остановившись около
избы, которая казалась побогаче и новее, перед открытыми окнами, Ольга поклонилась и сказала громко, тонким, певучим голосом...
Неточные совпадения
Шли долго ли, коротко ли, //
Шли близко ли, далеко ли, // Вот наконец и Клин. // Селенье незавидное: // Что ни
изба — с подпоркою, // Как нищий с костылем, // А с крыш солома скормлена // Скоту. Стоят, как остовы, // Убогие дома. // Ненастной, поздней осенью // Так смотрят гнезда галочьи, // Когда галчата вылетят // И ветер придорожные // Березы обнажит… // Народ
в полях — работает. // Заметив за селением // Усадьбу на пригорочке, //
Пошли пока — глядеть.
Чу! конь стучит копытами, // Чу, сбруя золоченая // Звенит… еще беда! // Ребята испугалися, // По
избам разбежалися, // У окон заметалися // Старухи, старики. // Бежит деревней староста, // Стучит
в окошки палочкой. // Бежит
в поля, луга. // Собрал народ:
идут — кряхтят! // Беда! Господь прогневался, // Наслал гостей непрошеных, // Неправедных судей! // Знать, деньги издержалися, // Сапожки притопталися, // Знать, голод разобрал!..
Пред каждою иконою // Иона падал ниц: // «Не спорьте! дело Божие, // Котора взглянет ласковей, // За тою и
пойду!» // И часто за беднейшею // Иконой
шел Ионушка //
В беднейшую
избу.
Несмотря на нечистоту
избы, загаженной сапогами охотников и грязными, облизывавшимися собаками, на болотный и пороховой запах, которым она наполнилась, и на отсутствие ножей и вилок, охотники напились чаю и поужинали с таким вкусом, как едят только на охоте. Умытые и чистые, они
пошли в подметенный сенной сарай, где кучера приготовили господам постели.
Когда дорога понеслась узким оврагом
в чащу огромного заглохнувшего леса и он увидел вверху, внизу, над собой и под собой трехсотлетние дубы, трем человекам
в обхват, вперемежку с пихтой, вязом и осокором, перераставшим вершину тополя, и когда на вопрос: «Чей лес?» — ему сказали: «Тентетникова»; когда, выбравшись из леса, понеслась дорога лугами, мимо осиновых рощ, молодых и старых ив и лоз,
в виду тянувшихся вдали возвышений, и перелетела мостами
в разных местах одну и ту же реку, оставляя ее то вправо, то влево от себя, и когда на вопрос: «Чьи луга и поемные места?» — отвечали ему: «Тентетникова»; когда поднялась потом дорога на гору и
пошла по ровной возвышенности с одной стороны мимо неснятых хлебов: пшеницы, ржи и ячменя, с другой же стороны мимо всех прежде проеханных им мест, которые все вдруг показались
в картинном отдалении, и когда, постепенно темнея, входила и вошла потом дорога под тень широких развилистых дерев, разместившихся врассыпку по зеленому ковру до самой деревни, и замелькали кирченые
избы мужиков и крытые красными крышами господские строения; когда пылко забившееся сердце и без вопроса знало, куды приехало, — ощущенья, непрестанно накоплявшиеся, исторгнулись наконец почти такими словами: «Ну, не дурак ли я был доселе?