Неточные совпадения
Дня через два меня уволили. Итак, за все время, пока я считаюсь взрослым, к великому огорчению моего отца, городского архитектора, я переменил девять должностей. Я служил по различным ведомствам, но все эти девять должностей
были похожи одна на
другую, как капли воды: я должен
был сидеть, писать, выслушивать глупые или грубые замечания и ждать, когда меня уволят.
Прежде, когда я
был помоложе, мои родные и знакомые знали, что со мною делать: одни советовали мне поступить в вольноопределяющиеся,
другие — в аптеку, третьи — в телеграф; теперь же, когда мне уже минуло двадцать пять, и показалась даже седина в висках, и когда я побывал уже и в вольноопределяющихся, и в фармацевтах, и на телеграфе, все земное для меня, казалось,
было уже исчерпано, и уже мне не советовали, а лишь вздыхали или покачивали головами.
— И пускай несут!
Другого они ничего не умеют делать! Физическим трудом может заниматься всякий, даже набитый дурак и преступник, этот труд
есть отличительное свойство раба и варвара, между тем как огонь дан в удел лишь немногим!
Должно
быть, идея у него
была неясная, крайне спутанная, куцая; всякий раз, точно чувствуя, что чего-то не хватает, он прибегал к разного рода пристройкам, присаживая их одну к
другой, и я, как сейчас, вижу узкие сенцы, узкие коридорчики, кривые лестнички, ведущие в антресоли, где можно стоять только согнувшись и где вместо пола — три громадных ступени вроде банных полок; а кухня непременно под домом, со сводами и с кирпичным полом.
По сторонам дома, направо и налево, стояли два одинаковых флигеля; у одного окна
были забиты досками, около
другого, с открытыми окнами, висело на веревке белье и ходили телята.
Теперь, для начала нашей беседы, скажите, не находите ли вы, что если бы силу воли, это напряжение, всю эту потенцию, вы затратили на что-нибудь
другое, например, на то, чтобы сделаться со временем великим ученым или художником, то ваша жизнь захватывала бы шире и глубже и
была бы продуктивнее во всех отношениях?
Он
был простосердечен и умел сообщать свое оживление
другим. Моя сестра, подумав минуту, рассмеялась и повеселела вдруг, внезапно, как тогда на пикнике. Мы пошли в поле и, расположившись на траве, продолжали наш разговор и смотрели на город, где все окна, обращенные на запад, казались ярко-золотыми оттого, что заходило солнце.
Все малярные работы на участке
были сданы подрядчику, этот сдал
другому, и уже этот сдал Редьке, выговорив себе процентов двадцать.
Опять у меня стала бывать сестра; оба они, увидев
друг друга, всякий раз удивлялись, но по радостному, виноватому лицу ее видно
было, что встречи эти
были не случайны. Как-то вечером, когда мы играли на бильярде, доктор сказал мне...
— Счастливый человек! — вздохнула она. — В жизни все зло, мне кажется, от праздности, от скуки, от душевной пустоты, а все это неизбежно, когда привыкаешь жить на счет
других. Не подумайте, что я рисуюсь, искренно вам говорю: неинтересно и неприятно
быть богатым. Приобретайте
друзей богатством неправедным — так сказано, потому что вообще нет и не может
быть богатства праведного.
Тишина, наивная работа живописцев и позолотчиков, рассудительность Редьки и то, что я наружно ничем не отличался от
других мастеровых и работал, как они, в одной жилетке и в опорках, и что мне говорили ты — это
было ново для нее и трогало ее.
В первый год я
буду приглядываться к делу и привыкать, а на
другой год уже сама стану работать по-настоящему, не щадя, как говорится, живота.
И мы стали говорить так, как будто
были близки
друг другу уже давно-давно…
Провожая ее, я и Маша прошли пешком версты три; потом, возвращаясь, мы шли тихо и молча, точно отдыхали. Маша держала меня за руку, на душе
было легко, и уже не хотелось говорить о любви; после венчания мы стали
друг другу еще ближе и родней, и нам казалось, что уже ничто не может разлучить нас.
Около него стоял и мял в руках свою шапку генеральшин работник Моисей, парень лет двадцати пяти, худой, рябоватый, с маленькими наглыми глазами; одна щека у него
была больше
другой, точно он отлежал ее.
Стало
быть, женился, а на
другой день сели обедать, приказал я еще ложку подать, а она подает ложку и, гляжу, пальцем ее вытерла.
Маша вернулась из города на
другой день к вечеру. Она
была недовольна чем-то, но скрывала это и только сказала, зачем это вставлены все зимние рамы, — этак задохнуться можно. Я выставил две рамы. Нам
есть не хотелось, но мы сели и поужинали.
Наша встреча, это наше супружество
были лишь эпизодом, каких
будет еще немало в жизни этой живой, богато одаренной женщины. Все лучшее в мире, как я уже сказал,
было к ее услугам и получалось ею совершенно даром, и даже идеи и модное умственное движение служили ей для наслаждения, разнообразя ей жизнь, и я
был лишь извозчиком, который довез ее от одного увлечения к
другому. Теперь уж я не нужен ей, она выпорхнет, и я останусь один.
Это
был тонкий бабий голос, и, точно желая передразнить его, в трубе загудел ветер тоже тонким голосом. Прошло с полминуты, и опять послышалось сквозь шум ветра, но уже как будто с
другого конца двора...
Через два дня она пришла к Ажогиным на репетицию, с тетрадкой. Она
была в черном платье, с коралловою ниткой на шее, с брошью, похожею издали на слоеный пирожок, и в углах
были большие серьги, в которых блестело по брильянту. Когда я взглянул на нее, то мне стало неловко: меня поразила безвкусица. Что она некстати надела серьги и брильянты и
была странно одета, заметили и
другие; я видел на лицах улыбки и слышал, как кто-то проговорил, смеясь...
Она тяжело дышала от волнения. А в стороне стояли три дочери, такие же, как она, худые и плоские, и пугливо жались
друг к
другу. Они
были встревожены, ошеломлены, точно в их доме только что поймали каторжника. Какой позор, как страшно! А ведь это почтенное семейство всю свою жизнь боролось с предрассудками; очевидно, оно полагало, что все предрассудки и заблуждения человечества только в трех свечах, в тринадцатом числе, в тяжелом дне — понедельнике!
То, что я встретила и узнала вас,
было небесным лучом, озарившим мое существование; но то, что я стала вашею женой,
было ошибкой, вы понимаете это, и меня теперь тяготит сознание ошибки, и я на коленях умоляю вас, мой великодушный
друг, скорее-скорее, до отъезда моего в океан, телеграфируйте, что вы согласны исправить нашу общую ошибку, снять этот единственный камень с моих крыльев, и мой отец, который примет на себя все хлопоты, обещает мне не слишком отягощать вас формальностями.
Сестра лежала в одной комнате, Редька, который опять
был болен и уже выздоравливал, — в
другой. Как раз в то время, когда я получил это письмо, сестра тихо прошла к маляру, села возле и стала читать. Она каждый день читала ему Островского или Гоголя, и он слушал, глядя в одну точку, не смеясь, покачивая головой, и изредка бормотал про себя...
Простившись с ним, я подошел к фонарю и еще раз прочел письмо. И я вспомнил, живо вспомнил, как весной, утром, она пришла ко мне на мельницу, легла и укрылась полушубочком — ей хотелось походить на простую бабу. А когда, в
другой раз, — это
было тоже утром, — мы доставали из воды вершу, то на нас с прибрежных ив сыпались крупные капли дождя, и мы смеялись…
Я махнул рукой и вышел. Затем не помню, что
было ночью и на
другой день.
Неточные совпадения
Осип. Давай их, щи, кашу и пироги! Ничего, всё
будем есть. Ну, понесем чемодан! Что, там
другой выход
есть?
Осип. Да что завтра! Ей-богу, поедем, Иван Александрович! Оно хоть и большая честь вам, да все, знаете, лучше уехать скорее: ведь вас, право, за кого-то
другого приняли… И батюшка
будет гневаться, что так замешкались. Так бы, право, закатили славно! А лошадей бы важных здесь дали.
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с
другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (
Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает
есть.)Я думаю, еще ни один человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это не жаркое.
Городничий (в сторону).О, тонкая штука! Эк куда метнул! какого туману напустил! разбери кто хочет! Не знаешь, с которой стороны и приняться. Ну, да уж попробовать не куды пошло! Что
будет, то
будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах или в чем
другом, то я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
Аммос Федорович. Да, нехорошее дело заварилось! А я, признаюсь, шел
было к вам, Антон Антонович, с тем чтобы попотчевать вас собачонкою. Родная сестра тому кобелю, которого вы знаете. Ведь вы слышали, что Чептович с Варховинским затеяли тяжбу, и теперь мне роскошь: травлю зайцев на землях и у того и у
другого.