Неточные совпадения
Самойленко только немногих помнил по фамилии, а про
тех, кого забыл, говорил со вздохом: «Прекраснейший, величайшего ума человек!» Покончив с альбомом,
фон Корен брал с этажерки пистолет и, прищурив левый глаз, долго прицеливался в портрет князя Воронцова или же становился перед зеркалом и рассматривал свое смуглое лицо, большой лоб и черные, курчавые, как у негра, волоса, и свою рубаху из тусклого ситца с крупными цветами, похожего
на персидский ковер, и широкий кожаный пояс вместо жилетки.
— Я не настаиваю
на смертной казни, — сказал
фон Корен. — Если доказано, что она вредна,
то придумайте что-нибудь другое. Уничтожить Лаевского нельзя, ну так изолируйте его, обезличьте, отдайте в общественные работы…
Если же Самойленко, находящийся под очевидным влиянием
фон Корена, совершенно откажет в деньгах или предложит какие-нибудь новые условия,
то он, Лаевский, сегодня же уедет
на грузовом пароходе или даже
на паруснике, в Новый Афон или Новороссийск, пошлет оттуда матери унизительную телеграмму и будет жить там до
тех пор, пока мать не вышлет ему
на дорогу.
Лаевский говорил, и ему было неприятно, что
фон Корен серьезно и внимательно слушает его и глядит
на него внимательно, не мигая, точно изучает; и досадно ему было
на себя за
то, что, несмотря
на свою нелюбовь к
фон Корену, он никак не мог согнать со своего лица заискивающей улыбки.
После обеда сели играть в карты. Лаевский играл, пил вино и думал, что дуэль вообще глупа и бестолкова, так как она не решает вопроса, а только осложняет его, но что без нее иногда нельзя обойтись. Например, в данном случае: ведь не подашь же
на фон Корена мировому! И предстоящая дуэль еще
тем хороша, что после нее ему уж нельзя будет оставаться в городе. Он слегка опьянел, развлекся картами и чувствовал себя хорошо.
Все это сплеталось и звенело
на фоне того особенного глубокого и расширяющего сердце ощущения, которое вызывается в душе таинственным говором природы и которому так трудно подыскать настоящее определение…
Неточные совпадения
Обе фигурки
на фоне огромного дворца и над этой тысячеглавой, ревущей толпой были игрушечно маленькими, и Самгину казалось, что чем лучше видят люди игрушечность своих владык,
тем сильнее становится восторг людей.
Она,
то во весь рост,
то сидя, рисовалась
на темном
фоне комнаты.
От нечего делать он рассматривал красивую ореховую мебель, мраморные вазы, красивые драпировки
на дверях и окнах, пестрый ковер, лежавший у дивана, концертную рояль у стены, картины, — все было необыкновенно изящно и подобрано с большим вкусом; каждая вещь была поставлена так, что рекомендовала сама себя с самой лучшей стороны и еще служила в
то же время необходимым
фоном, объяснением и дополнением других вещей.
— А Алешку-то я все-таки из монастыря возьму, несмотря
на то, что вам это очень неприятно будет, почтительнейший Карл
фон Мор.
— Нет, ты
фон Зон. Ваше преподобие, знаете вы, что такое
фон Зон? Процесс такой уголовный был: его убили в блудилище — так, кажется, у вас сии места именуются, — убили и ограбили и, несмотря
на его почтенные лета, вколотили в ящик, закупорили и из Петербурга в Москву отослали в багажном вагоне, за нумером. А когда заколачивали,
то блудные плясавицы пели песни и играли
на гуслях,
то есть
на фортоплясах. Так вот это
тот самый
фон Зон и есть. Он из мертвых воскрес, так ли,
фон Зон?