Неточные совпадения
Лопахин. Я весной посеял маку
тысячу десятин, и теперь заработал сорок
тысяч чистого. А когда мой мак цвел, что это была за
картина! Так вот я, говорю, заработал сорок
тысяч и, значит, предлагаю тебе взаймы, потому что могу. Зачем же нос драть? Я мужик… попросту.
Да тут тридцать, триста, три
тысячи картин, если хочешь, но я из них выбираю одну и напишу ее; умру, а напишу!
Неточные совпадения
Пред ним, одна за другой, мелькали, точно падая куда-то, полузабытые
картины: полиция загоняет московских студентов в манеж, мужики и бабы срывают замок с двери хлебного «магазина», вот поднимают колокол на колокольню; криками ура встречают голубовато-серого царя
тысячи обывателей Москвы, так же встречают его в Нижнем Новгороде,
тысяча людей всех сословий стоит на коленях пред Зимним дворцом, поет «Боже, царя храни», кричит ура.
Хотя кашель мешал Дьякону, но говорил он с великой силой, и на некоторых словах его хриплый голос звучал уже по-прежнему бархатно. Пред глазами Самгина внезапно возникла мрачная
картина: ночь, широчайшее поле, всюду по горизонту пылают огромные костры, и от костров идет во главе
тысяч крестьян этот яростный человек с безумным взглядом обнаженных глаз. Но Самгин видел и то, что слушатели, переглядываясь друг с другом, похожи на зрителей в театре, на зрителей, которым не нравится приезжий гастролер.
Алексеев стал ходить взад и вперед по комнате, потом остановился перед
картиной, которую видел
тысячу раз прежде, взглянул мельком в окно, взял какую-то вещь с этажерки, повертел в руках, посмотрел со всех сторон и положил опять, а там пошел опять ходить, посвистывая, — это все, чтоб не мешать Обломову встать и умыться. Так прошло минут десять.
Я, впрочем, не знаю, что мне именно снилось: точно так, как и в
картине, — уголок Греческого архипелага, причем и время как бы перешло за три
тысячи лет назад; голубые, ласковые волны, острова и скалы, цветущее прибрежье, волшебная панорама вдали, заходящее зовущее солнце — словами не передашь.
Это был спорт: угадать знаменитость, все равно что выиграть двести
тысяч. Был один год (кажется, выставка 1897 года), когда все лучшие
картины закупили московские «иностранцы»: Прове, Гутхейль, Клоп, Катуар, Брокар, Гоппер, Мориц, Шмидт…