С самого рождения я живу в Москве, но ей-богу не знаю, откуда пошла Москва, зачем она, к чему, почему, что ей нужно. В думе, на заседаниях, я вместе с другими толкую о городском хозяйстве, но я не знаю, сколько верст в Москве, сколько в ней народу, сколько родится и умирает, сколько мы получаем и тратим, на сколько и с кем торгуем… Какой город богаче: Москва или Лондон? Если Лондон богаче, то почему?
А шут его знает! И когда в думе поднимают какой-нибудь вопрос, я вздрагиваю и первый начинаю кричать...
—
А шут их знает. Бакланишки, надо быть! На жиганов тоже смахивают по виду-то… Думаю так, что из городу, а кто именно — сказать не могу… Где их всех-то узнаешь… А ты, господин, ночуешь, что ли?
Неточные совпадения
Какие вещи — рублей пятьсот стоят. «Положите, говорит, завтра поутру в ее комнату и не говорите, от кого».
А ведь
знает, плутишка, что я не утерплю — скажу. Я
его просила посидеть, не остался; с каким-то иностранцем ездит, город
ему показывает. Да ведь
шут он, у
него не разберешь, нарочно
он или вправду. «Надо, говорит, этому иностранцу все замечательные трактирные заведения показать!» Хотел к нам привезти этого иностранца. (Взглянув в окно.)
А вот и Мокий Парменыч! Не выходи, я лучше одна с
ним потолкую.
«Черт
его знает,
а ну как обманывает!» — остановился в раздумье Миусов, следя недоумевающим взглядом за удалявшимся
шутом. Тот обернулся и, заметив, что Петр Александрович за
ним следит, послал
ему рукою поцелуй.
— Все. То есть, конечно, где же
их прочитать? Фу, сколько ты исписал бумаги, я думаю, там более двух тысяч писем…
А знаешь, старик, я думаю, у вас было одно мгновение, когда она готова была бы за тебя выйти? Глупейшим ты образом упустил! Я, конечно, говорю с твоей точки зрения, но все-таки ж лучше, чем теперь, когда чуть не сосватали на «чужих грехах», как
шута для потехи, за деньги.
«Женится — слюбится (продолжал раздумывать старый рыбак). Давно бы и дело сладили, кабы не стройка, не новая изба… Надо, видно, дело теперь порешить. На Святой же возьму
его да схожу к Кондратию: просватаем,
а там и делу конец! Авось будет тогда повеселее. Через эвто, думаю я, более и скучает
он, что один, без жены, живет: таких парней видал я не раз! Сохнут да сохнут,
а женил, так и беда прошла.
А все вот так-то задумываться не с чего…
Шут его знает! Худеет, да и полно!.. Ума не приложу…»
К русскому дереву —
а l'Arble russe — обычным порядком собирались наши любезные соотечественники и соотечественницы; подходили
они пышно, небрежно, модно, приветствовали друг друга величественно, изящно, развязно, как
оно и следует существам, находящимся на самой высшей вершине современного образования, но, сойдясь и усевшись, решительно не
знали, что сказать друг другу, и пробавлялись либо дрянненьким переливанием из пустого в порожнее, либо затасканными, крайне нахальными и крайне плоскими выходками давным-давно выдохшегося французского экс-литератора, в жидовских башмачонках на мизерных ножках и с презренною бородкой на паскудной мордочке,
шута и болтуна.