Неточные совпадения
Жизнь вселенной
есть процесс осуществления абсолютной идеи.
«прекрасно то существо, в котором видим мы
жизнь такою, какова должна
быть она по нашим понятиям; прекрасен тот предмет, который выказывает в себе
жизнь или напоминает нам о
жизни», — кажется, что это определение удовлетворительно объясняет все случаи, возбуждающие в нас чувство прекрасного. Проследим главные проявления прекрасного в различных областях действительности, чтобы проверить это.
«Хорошая
жизнь», «
жизнь, как она должна
быть», у простого народа состоит в том, чтобы сытно
есть, жить в хорошей избе, спать вдоволь; но вместе с этим у поселянина в понятии «
жизнь» всегда заключается понятие о работе: жить без работы нельзя; да и скучно
было бы.
Следствием
жизни в довольстве при большой работе, не доходящей, однако, до изнурения сил, у молодого поселянина или сельской девушки
будет чрезвычайно свежий цвет лица и румянец во всю щеку — первое условие красоты по простонародным понятиям.
Одним словом, в описаниях красавицы в народных песнях не найдется ни одного признака красоты, который не
был бы выражением цветущего здоровья и равновесия сил в организме, всегдашнего следствия
жизни в довольстве при постоянной и нешуточной, но не чрезмерной работе.
Совершенно другое дело светская красавица: уже несколько поколений предки ее жили, не работая руками; при бездейственном образе
жизни крови льется в оконечности мало; с каждым новым поколением мускулы рук и ног слабеют, кости делаются тоньше; необходимым следствием всего этого должны
быть маленькие ручки и ножки — они признак такой
жизни, которая одна и кажется
жизнью для высших классов общества, —
жизни без физической работы; если у светской женщины большие руки и ноги, это признак или того, что она дурно сложена, или того, что она не из старинной хорошей фамилии.
Здоровье, правда, никогда не может потерять своей цены в глазах человека, потому что и в довольстве и в роскоши плохо жить без здоровья — вследствие того румянец на щеках и цветущая здоровьем свежесть продолжают
быть привлекательными и для светских людей; не болезненность, слабость, вялость, томность также имеют в глазах их достоинство красоты, как скоро кажутся следствием роскошно-бездейственного образа
жизни.
Такой вопрос рождается тем естественнее, что под «идеею» [у Гегеля] понимается «общее понятие так, как оно определяется всеми подробностями своего действительного существования», и потому между понятием идеи и понятием
жизни (или, точнее, понятием жизненной силы)
есть прямая связь.
Господствующие ныне в науке понятия о трагическом играют очень важную роль не только в эстетике, но и во многих других науках (напр., в истории), даже сливаются с обиходными понятиями о
жизни. Поэтому я считаю неизлишним довольно подробно изложить их, чтобы дать основание своей критике. В изложении
буду я строго следовать Фишеру, которого эстетика ныне считается наилучшею в Германии.
Вот как понимают ход
жизни человеческой народы, имеющие неподдельное понятие о судьбе: если я не
буду принимать никаких предосторожностей против несчастия, я могу уцелеть, и почти всегда уцелею; но если я приму предосторожности, я непременно погибну, и погибну именно оттого, в чем искал спасения.
Подобный взгляд на человеческую
жизнь так мало подходит к нашим понятиям, что имеет для нас интерес только фантастического; трагедия, основанная на идее восточной или старинной греческой судьбы, для нас
будет иметь значение сказки, обезображенной переделкою.
Это введение понятия о судьбе в науку посредством эстетического воззрения на сущность трагического
было сделано с чрезвычайным глубокомыслием, свидетельствующим о великой силе умов, трудившихся над примирением чуждых науке воззрений на
жизнь с понятиями науки; но эта глубокомысленная попытка служит решительным доказательством того, что подобные стремления никогда не могут
быть успешны: наука может только объяснить происхождение фантастических мнений полудикого человека, но не примирить их с истиною.
Трагична или не трагична судьба великого человека, зависит от обстоятельств; и в истории менее можно встретить великих людей, участь которых
была трагична, нежели таких, в
жизни которых много
было драматизма, но не
было трагичности.
Борьбы в
жизни этих людей
было много; но, говоря вообще, надобно сознаться, что удача и счастие
были на их стороне.
Нам говорят: «чисто случайная погибель — нелепость в трагедии», — в трагедиях, писанных авторами, может
быть; в действительной
жизни — нет.
В поэзии автор считает необходимою обязанностью «выводить развязку из самой завязки»; в
жизни развязка часто совершенно случайна, и трагическая участь может
быть совершенно случайною, не переставая
быть трагическою.
кажется,
будет совершенно полным определением трагического в
жизни и в искусстве.
В одно время личность бывает исполнена сознанием своей нравственной цели, является так, как
есть, прекрасною в глубочайшем смысле слова; но в другое время человек занят бывает чем-нибудь имеющим только посредственную связь с целью
жизни его, и при этом истинное содержание характера не проявляется в выражении лица; иногда человек бывает занят делом, возлагаемым на него только житейскою или жизненною необходимостью, и при этом всякое высшее выражение погребено под равнодушием или скукою, неохотою.
Отдаленность во времени действует так же, как отдаленность в пространстве: история и воспоминание передают нам не все мелкие подробности о великом человеке или великом событии; они умалчивают о мелких, второстепенных мотивах великого явления, о его слабых сторонах; они умалчивают о том, сколько времени в
жизни великих людей
было потрачено на одеванье и раздеванье, еду, питье, насморк и т. п.
Если даже согласимся, что в Виттории
были совершенны все основные формы, то кровь, теплота, процесс
жизни с искажающими красоту подробностями, следы которых остаются на коже, — все эти подробности
были бы достаточны, чтобы поставить живое существо, о котором говорит Румор, несравненно ниже тех высоких произведений искусства, которые имеют только воображаемую кровь, теплоту, процесс
жизни на коже и т. д.
Но если красота в природе в строгом смысле не может назваться преднамеренною, как и все действование сил природы, то, с другой стороны, нельзя сказать, чтобы вообще природа не стремилась к произведению прекрасного; напротив, понимая прекрасное, как полноту
жизни, мы должны
будем признать, что стремление к
жизни, проникающее всю природу,
есть вместе и стремление к произведению прекрасного.
Величественное в
жизни человека встречается не беспрестанно; но сомнительно, согласился ли бы сам человек, чтобы оно
было чаще: великие минуты
жизни слишком дорого обходятся человеку, слишком истощают его; а кто имеет потребность искать и силу выносить их влияние на душу, тот может найти случаи к возвышенным ощущениям на каждом шагу: путь доблести, самоотвержения и высокой борьбы с низким и вредным, с бедствиями и пороками людей не закрыт никому и никогда.
И
были всегда, везде тысячи людей, вся
жизнь которых
была непрерывным рядом возвышенных чувств и дел.
Пуста и бесцветна бывает
жизнь только у бесцветных людей, которые толкуют о чувствах и потребностях, на самом деле не
будучи способны иметь никаких особенных чувств и потребностей, кроме потребности рисоваться.
Река, имеющая один фут глубины в некоторых местах, не потому считается мелкою, что
есть реки гораздо глубже ее; она мелка без всяких сравнений, сама по себе, мелка потому, что неудобна для судоходства; канал, имеющий тридцать футов глубины, не мелок в действительной
жизни, потому что совершенно удобен для судоходства; никому не приходит и в голову называть его мелким, хотя всякому известно, что Па-де-Кале далеко превосходит его своею глубиною.
Отвлеченное математическое сравнение не
есть взгляд действительной
жизни.
Быть может, неуместно
было бы здесь также вдаваться в подробные доказательства того, что желание «не стареть» — фантастическое желание, что на самом деле пожилой человек и хочет
быть пожилым человеком, если только его
жизнь прошла нормальным образом и если он не принадлежит к числу людей поверхностных.
«
Жизнь стремится вперед и уносит красоту действительности в своем течении», говорят [Гегель и Фишер]-правда, но вместе с
жизнью стремятся вперед, т. е. изменяются в своем содержании, наши желания, и, следовательно, фантастичны сожаления о том, что прекрасное явление исчезает, — оно исчезает, исполнив свое дело, доставив ньше столько эстетического наслаждения, сколько мог вместить ньшешний день; завтра
будет новый день, с новыми потребностями, и только новое прекрасное может удовлетворить их.
Искать совершенства в какой бы то ни
было сфере
жизни — дело отвлеченной, болезненной или праздной фантазии.
«Действительный предмет не может
быть прекрасен уже потому, что он живой предмет, в котором совершается действительный процесс
жизни со всею своею грубостью, со всеми своими антиэстетическими подробностями».
Произведения поэзии живее, нежели произведения живописи, архитектуры и ваяния; но и они пресыщают нас довольно скоро: конечно, не найдется человека, который
был бы в состоянии перечитать роман пять раз сряду; между тем
жизнь, живые лица и действительные события увлекательны своим разнообразием.
«Живой предмет не может
быть прекрасен уже и потому, что в нем совершается тяжелый, грубый процесс
жизни».
Вообще говоря, произведения искусства страдают всеми недостатками, какие могут
быть найдены в прекрасном живой действительности; но если искусство вообще не имеет никаких прав на предпочтение природе и
жизни, то,
быть может, некоторые искусства в частности обладают какими-нибудь особенными преимуществами, ставящими их произведения выше соответствующих явлений живой действительности?
быть может даже, то или другое искусство производит нечто, не имеющее себе соответствия в реальном мире?
Но несправедливо так ограничивать поле искусства, если под «произведениями искусства» понимаются «предметы, производимые человеком под преобладающим влиянием его стремления к прекрасному» —
есть такая степень развития эстетического чувства в народе, или, вернее оказать, в кругу высшего общества, когда под преобладающим влиянием этого стремления замышляются и исполняются почти все предметы человеческой производительности: вещи, нужные для удобства домашней
жизни (мебель, посуда, убранство дома), платье, сады и т. п.
Общий недостаток произведений скульптуры и живописи, по которому они стоят ниже произведений природы и
жизни, — их мертвенность, их неподвижность; в этом все признаются, и потому
было бы излишне распространяться относительно этого пункта. Посмотрим же лучше на мнимые преимущества этих искусств перед природою.
Лучше других оттенков
жизни удается живописи изображать судорожные искажения лица при разрушительно-сильных аффектах, напр., выражение гнева, ужаса, свирепости, буйного разгула, физической боли или нравственного страдания, переходящего в физическое страдание; потому что в этих случаях с чертами лица происходят резкие изменения, которые достаточно могут
быть изображены довольно грубыми взмахами кисти, и мелочная неверность или неудовлетворительность подробностей исчезает среди крупных штрихов: самый грубый намек здесь понятен для зрителя.
Спешим прибавить, что композитор может в самом деле проникнуться чувством, которое должно выражаться в его произведении; тогда он может написать нечто гораздо высшее не только по внешней красивости, но и по внутреннему достоинству, нежели народная песня; но в таком случае его произведение
будет произведением искусства или «уменья» только с технической стороны, только в том смысле, в котором и все человеческие произведения, созданные при помощи глубокого изучения, соображений, заботы о том, чтобы «выело как возможно лучше», могут назваться произведениями искусства.; в сущности же произведение композитора, написанное под преобладающим влиянием непроизвольного чувства,
будет создание природы (
жизни) вообще, а не искусства.
После этого мы имеем право сказать, что в музыке искусство
есть только слабое воспроизведение явлений
жизни, независимых от стремления нашего к искусству.
С одной стороны, приличия, с другой — обыкновенное стремление человека к самостоятельности, к «творчеству, а не списыванию копий» заставляют поэта видоизменять характеры, им списываемые с людей, которые встречались ему в
жизни, представлять их до некоторой степени неточными; кроме того, списанному с действительного человека лицу обыкновенно приходится в романе действовать совершенно не в той обстановке, какой оно
было окружено на самом деле, и от этого внешнее сходство теряется.
— Очень много; правда, что многие из действительных событий неправдоподобны, основаны на слишком редких, исключительных положениях или сцеплениях обстоятельств и потому в настоящем своем виде имеют вид сказки или натянутой выдумки (из этого можно видеть, что действительная
жизнь часто бывает слишком драматична для драмы, слишком поэтична для поэзии); но очень много
есть событий, в которых, при всей их замечательности, нет ничего эксцентрического, невероятного, все сцепление происшествий, весь ход и развязка того, что в поэзии называется интригою, просты, естественны.
Мы не менее других готовы смеяться над реторикою; но, признавая законными все потребности человеческого сердца, как скоро замечаем их всеобщность, мы признаем важность этих поэтических распространений, потому что всегда и везде видим стремление к ним в поэзии: в
жизни всегда
есть эти подробности, не нужные для сущности дела, но необходимые для сто действительного развития; должны они
быть и в поэзии.
Действительно, его краткость кажется недостаткам, когда вспомним о том, до какой степени укоренилось мнение, будто бы красота произведений искусства выше красоты действительных предметов, событий и людей; но когда посмотришь на шаткость этого мнения, когда вспомнишь, как люди, его выставляющие, противоречат сами себе на каждом шагу, то покажется, что
было бы довольно, изложив мнение о превосходстве искусства над действительностью, ограничиться прибавлением слов: это несправедливо, всякий чувствует, что красота действительной
жизни выше красоты созданий «творческой» фантазии.
Тот же самый недостаток в произведении искусства во сто раз больше, грубее и окружен еще сотнями других недостатков, — и мы не видим всего этого, а если видим, то прощаем и восклицаем: «И на солнце
есть пятна!» Собственно говоря, произведения искусства могут
быть сравниваемы только друг с другом при определении относительного их достоинства; некоторые из них оказываются выше всех остальных; и в восторге от их красоты (только относительной) мы восклицаем: «Они прекраснее самой природы и
жизни!
Мы очень хорошо понимаем, как искусственны
были нравы, привычки, весь образ мыслей времен Людовика XIV; мы приблизились к природе, гораздо лучше донимаем и ценим ее, нежели понимало и ценило общество XVII века; тем не менее мы еще очень далеки от природы; наши привычки, нравы, весь образ
жизни и вследствие того весь образ мыслей еще очень искусственны.
Природа и
жизнь выше искусства; но искусство старается угодить нашим наклонностям, а действительность не может
быть подчинена стремлению нашему видеть все в том цвете и в том порядке, какой нравится нам или соответствует нашим понятиям, часто односторонним.
На жизненном пути нашем разбросаны золотые монеты; но мы не замечаем их, потому что думаем о цели пути, не обращаем внимания на дорогу, лежащую под нашими ногами; заметив, мы не можем нагнуться, чтобы собрать их, потому что «телега
жизни» неудержимо уносит нас вперед, — вот наше отношение к действительности; но мы приехали на станцию и прохаживаемся в скучном ожидании лошадей — тут мы со вниманием рассматриваем каждую жестяную бляху, которая,
быть может, не стоит и внимания, — вот наше отношение к искусству.
Сила искусства
есть сила общих мест.
Есть еще в произведениях искусства сторона, по которой они в неопытных или недальновидных глазах выше явлений
жизни и действительности; — в них все выставлено напоказ, объяснено самим автором, между тем как природу и
жизнь надобно разгадывать собственными силами. Сила искусства — сила комментария; но об этом должны
будем говорить мы ниже.
Море прекрасно; смотря на него, мы не думаем
быть им недовольны в эстетическом отношении; но не все люди живут близ моря; многим не удается ни разу в
жизни взглянуть на него; а им хотелось бы полюбоваться на море — и для них являются картины, изображающие море.
Такое повторение должно
быть признано излишним, так как природа и
жизнь уже представляют нам то, что по этому понятию должно представить искусство.
Он применяется и к произведениям искусства: художник (сознательно или беосознательно, все равно) стремится воспроизвести пред нами известную сторону
жизни; само собою разумеется, что достоинство его произведения
будет зависеть от того, как он выполнил свое дело.