Неточные совпадения
Из этого основного воззрения следуют дальнейшие определения: прекрасное tcnm идея в форме ограниченного проявления; прекрасное есть
отдельный чувственный предмет, который представляется чистым выражением идеи, так что в идее не остается ничего, что не проявлялось бы чувственно в этом
отдельном предмете, а в
отдельном чувственном предмете нет ничего, что не было бы чистым выражением идеи,
Отдельный предмет в этом отношении называется
образом (das Bild).
Что же такое в сущности прекрасное, если нельзя определить его как «единство идеи и
образа» или как «полное проявление идеи в
отдельном предмете»?
Но Румор впадает потом в натурализм, который хочет преследовать, как и ложный идеализм: его положение, что «природа наилучшим
образом выражает все своими формами», становится опасным, когда он прилагает его к
отдельному явлению и, противореча тому, что сам сказал выше, утверждает, будто бы в действительности бывают «совершенные модели», как, напр...
Наконец, ближайшим
образом мысль о том, что прекрасное есть чистая форма, вытекает из понятия, что прекрасное есть чистый призрак; а такое понятие — необходимое следствие определения прекрасного как полноты осуществления идеи в
отдельном предмете и падает вместе с этим определением.
Но вместе с этим говорят нам, что «это, однако же, не
отдельные лица, а общие типы»; после такой фразы было бы излишне доказывать, что самое определенное, наилучшим
образом обрисованное лицо остается в поэтическом произведении только общим, неопределенно очерченным абрисом, которому живая определенная индивидуальность придается только воображением (собственно говоря, воспоминаниями) читателя.
Я отчетливо помню каждое ее движение. Я помню, как она взяла со стола мой стеклянный треугольник и все время, пока я говорил, прижимала его острым ребром к щеке — на щеке выступал белый рубец, потом наливался розовым, исчезал. И удивительно: я не могу вспомнить ее слов — особенно вначале, — и только какие-то
отдельные образы, цвета.
В хаосе безразличия, в котором еще так недавно витал некоторый сам себе довлеющий дух, начинают выясняться
отдельные образы, которые с изумлением смотрят на стену, воздвигнутую вековою русскою готовностью.
Неточные совпадения
Лонгрен, называя девочке имена снастей, парусов, предметов морского обихода, постепенно увлекался, переходя от объяснений к различным эпизодам, в которых играли роль то брашпиль, то рулевое колесо, то мачта или какой-нибудь тип лодки и т. п., а от
отдельных иллюстраций этих переходил к широким картинам морских скитаний, вплетая суеверия в действительность, а действительность — в
образы своей фантазии.
И он усвоил себе все те обычные софизмы о том, что
отдельный разум человека не может познать истины, что истина открывается только совокупности людей, что единственное средство познания ее есть откровение, что откровение хранится церковью и т. п.; и с тех пор уже мог спокойно, без сознания совершаемой лжи, присутствовать при молебнах, панихидах, обеднях, мог говеть и креститься на
образа и мог продолжать служебную деятельность, дававшую ему сознание приносимой пользы и утешение в нерадостной семейной жизни.
Работа между участниками экспедиции распределялась следующим
образом. На Г.И. Гранатмана было возложено заведование хозяйством и фуражное довольствие лошадей. А.И. Мерзлякову давались
отдельные поручения в сторону от главного пути. Этнографические исследования и маршрутные съемки я взял на себя, а Н.А. Пальчевский направился прямо в залив Ольги, где в ожидании отряда решил заняться сбором растений, а затем уже присоединиться к экспедиции и следовать с ней дальше по побережью моря.
Во втором зале этого трактира, в переднем углу, под большим
образом с неугасимой лампадой, за
отдельным столиком целыми днями сидел старик, нечесаный, небритый, редко умывающийся, чуть не оборванный… К его столику подходят очень приличные, даже богатые, известные Москве люди. Некоторым он предлагает сесть. Некоторые от него уходят радостные, некоторые — очень огорченные.
Киреевский, им выражена так: «Внутреннее сознание, что есть в глубине души живое общее сосредоточие для всех
отдельных сил разума, и одно достойное постигать высшую истину — такое сознание постоянно возвышает самый
образ мышления человека: смиряя его рассудочное самомнение, оно не стесняет свободы естественных законов его мышления; напротив, укрепляет его самобытность и вместе с тем добровольно подчиняет его вере».