Неточные совпадения
Новое строится не так легко, как разрушается старое, и защищать не так легко, как нападать; потому очень может быть, что мнение о сущности прекрасного, кажущееся мне справедливым, не для всех покажется удовлетворительным; но если эстетические понятия, выводимые из господствующих ныне воззрений на отношения человеческой мысли к живой действительности, еще остались
в моем изложении неполны, односторонни или шатки, то это, я надеюсь,
недостатки не самых понятий, а только моего изложения.
Но работа не даст разжиреть: если сельская девушка толста, это род болезненности, знак «рыхлого» сложения, и народ считает большую полноту
недостатком; у сельской красавицы не может быть маленьких ручек и ножек, потому что она много работает, — об этих принадлежностях красоты и не упоминается
в наших песнях.
Определяя прекрасное как полное проявление идеи
в отдельном существе, мы необходимо придем к выводу: «прекрасное
в действительности только призрак, влагаемый
в нее нашею фантазиею»; из этого будет следовать, что «собственно говоря, прекрасное создается нашею фантазиею, а
в действительности (или, [по Гегелю]:
в природе) истинно прекрасного нет»; из того, что
в природе нет истинно прекрасного, будет следовать, что «искусство имеет своим источником стремление человека восполнить
недостатки прекрасного
в объективной действительности» и что «прекрасное, создаваемое искусством, выше прекрасного
в объективной действительности», — все эти мысли составляют сущность [гегелевской эстетики и являются
в ней] не случайно, а по строгому логическому развитию основного понятия о прекрасном.
[Гегелевская эстетика] решает его так: прекрасное
в объективной действительности имеет
недостатки, уничтожающие красоту его, и наша фантазия поэтому принуждена прекрасное, находимое
в объективной действительности, переделывать для того, чтобы, освободив его от
недостатков, неразлучных с реальным его существованием, сделать его истинно прекрасным.
Фишер полнее и резче других эстетиков входит
в анализ
недостатков объективного прекрасного.
Для избежания упрека
в том, что преднамеренно смягчил я
недостатки, выставляемые на вид немецкими эстетиками
в объективном прекрасном, я должен буквально привести здесь фишерову критику прекрасного
в действительности (Aesthetik, II Theil, Seite 299 und folg.).
Но мало того, что через это скрывается от нас мелочное и мешающее красоте; при внимательном рассмотрении даже
в прекраснейшем, по-видимому, предмете мы ясно замечаем очень много важных и неважных
недостатков.
Прежде нежели подвергнем критике отдельные упреки, делаемые прекрасному
в действительности, смело можно сказать, что оно истинно прекрасно и вполне удовлетворяет здорового человека, несмотря на все свои
недостатки, как бы ни были они велики.
Мнение, будто человеку непременно нужно «совершенство», — мнение фантастическое, если под «совершенством» понимать такой вид предмета, который бы совмещал все возможные достоинства и был чужд всех
недостатков, какие от нечего делать может отыскать
в предмете фантазия человека с холодным или пресыщенным сердцем.
А между тем даже и
в отделке формы у всех этих поэтов есть значительные
недостатки...
Потому, если бы
в действительном прекрасном было очень много важных
недостатков, мы все-таки удовлетворялись бы им.
Как же объяснить жалобу Рафаэля на
недостаток красавиц
в Италии, классической стране красоты?
Обыкновенно говорится, что если один предмет больше другого, то превосходство первого над вторым есть
недостаток другого: вовсе нет;
в действительности
недостаток есть нечто положительное, а не нечто вытекающее из превосходства других предметов.
Но нами не рассмотрены еще главнейшие, существеннейшие
недостатки, открываемые господствующими эстетическими воззрениями
в прекрасном действительного мира.
После этих указаний можно сказать, не боясь сильного противоречия, что и
в области прекрасного действительной жизни мы довольствуемся тем, когда находим очень хорошее, но не ищем совершенства математического, изъятого от всех мелких
недостатков.
Вероятно, никому еще из людей, любовавшихся морем, не приходило
в голову, что море могло бы быть лучше, нежели оно есть; а если математически строго смотреть на море, то
в нем действительно есть
недостатки, и первый недостаток-оно не плоская, а выпуклая поверхность.
Правда, этого
недостатка не видно, его открывает не глаз, а вычисление; можио поэтому прибавить, что смешно и говорить об этом
недостатке, которого невозможно заметить, о котором можно только знать, но таковы большею частью
недостатки прекрасного
в действительности: их не видео, они нечувствительны, они открываются только исследованию, а не воззрению.
Но
в самом ли деле
недостатки прекрасного
в действительности большею частью нечувствительны для воззрения?
Но что же особенно важного, когда
в прекрасном предмете и заметны для воззрения
недостатки?
По господствующим эстетическим понятиям, «искусство имеет своим источником стремление человека освободить прекрасное от
недостатков (нами рассмотренных), мешающих прекрасному на степени своего реального существования
в действительности быть вполне удовлетворительным для человека.
Прекрасное, создаваемое искусством, свободно от
недостатков прекрасного
в действительности».
Мы готовы, однако же, согласиться, что преднамеренности больше
в прекрасных произведениях искусства, нежели
в прекрасных созданиях природы, и что
в этом отношении искусство стояло бы выше природы, если б его преднамеренность была свободна от
недостатков, от которых свободна природа.
Все
недостатки индивидуальности неразлучны
в искусстве с преднамеренностью.
Укажите произведение искусства,
в котором нельзя было бы найти
недостатков.
Я не хочу сказать, что все
недостатки, выставляемые этим анализом, всегда до грубости резко отпечатываются на произведениях искусства. Я хочу только показать, что щепетильной критики, которую направляют на прекрасное
в действительности, никак не может выдержать прекрасное, создаваемое искусством.
Из обзора, нами сделанного, видно, что если б искусство вытекало от недовольства нашего духа
недостатками прекрасного
в живой действительности и от стремления создать нечто лучшее, то вся эстетическая деятельность человека оказалась бы напрасна, бесплодна, и человек скоро отказался бы от нее, видя, что искусство не удовлетворяет его намерениям.
Вообще говоря, произведения искусства страдают всеми
недостатками, какие могут быть найдены
в прекрасном живой действительности; но если искусство вообще не имеет никаких прав на предпочтение природе и жизни, то, быть может, некоторые искусства
в частности обладают какими-нибудь особенными преимуществами, ставящими их произведения выше соответствующих явлений живой действительности? быть может даже, то или другое искусство производит нечто, не имеющее себе соответствия
в реальном мире?
Общий
недостаток произведений скульптуры и живописи, по которому они стоят ниже произведений природы и жизни, — их мертвенность, их неподвижность;
в этом все признаются, и потому было бы излишне распространяться относительно этого пункта. Посмотрим же лучше на мнимые преимущества этих искусств перед природою.
Человек с неиспорченных эстетическим чувством наслаждается природою вполне, не находит
недостатков в ее красоте.
Правда, впоследствии, когда пение становится для высших классов общества преимущественно искусством, когда слушатели начинают быть очень требовательны
в отношении к технике пения, — за
недостатком удовлетворительного пения инструментальная музыка старается заменить его и является как нечто самостоятельное; правда, что она имеет и полное право обнаруживать притязания на самостоятельное значение при усовершенствовании музыкальных инструментов, при чрезвычайном развитии технической стороны игры и при господстве предпочтительного пристрастия к исполнению, а не к содержанию.
Есть очень много таких событий,
в которых строго поэтическое воззрение не находит никаких
недостатков в художественном отношении.
Не говорим пока о том, что следствием подобного обыкновения бывает идеализация
в хорошую и дурную сторону, или просто говоря, преувеличение; потому что мы не говорили еще о значении искусства, и рано еще решать,
недостаток или достоинство эта идеализация; скажем только, что вследствие постоянного приспособления характера людей к значению событий является
в поэзии монотонность, однообразны делаются лица и даже самые события; потому что от разности
в характерах действующих лиц и самые происшествия, существенно сходные, приобретали бы различный оттенок, как это бывает
в жизни, вечно разнообразной, вечно новой, между тем как
в поэтических произведениях очень часто приходится читать повторения.
Русский, говоря по-французски,
в каждом звуке изобличает, что для органов его неуловима полная чистота французского выговора, беспрестанно изобличает свое иностранное происхождение
в выборе слов,
в построении фразы, во всем складе речи, — и мы прощаем ему все эти
недостатки, мы даже не замечаем их, и объявляем, что он превосходно, несравненно говорит по-французски, наконец, мы объявляем, что «этот русский говорит по-французски лучше самих французов», хотя
в сущности мы и не думаем сравнивать его с настоящими французами, сравнивая его только с другими русскими, также усиливающимися говорить по-французски, — он действительно говорит несравненно лучше их, но несравненно хуже французов, — это подразумевается каждым, имеющим понятие о деле; но многих гиперболическая фраза может вводить
в заблуждение.
Точно так же и с приговором эстетики о созданиях природы и искусства: малейший, истинный или мнимый,
недостаток в произведении природы — и эстетика толкует об этом
недостатке, шокируется им, готова забывать о всех достоинствах, о всех красотах: стоит ли ценить их,
в самом деле, когда они явились без всякого усилия!
Тот же самый
недостаток в произведении искусства во сто раз больше, грубее и окружен еще сотнями других
недостатков, — и мы не видим всего этого, а если видим, то прощаем и восклицаем: «И на солнце есть пятна!» Собственно говоря, произведения искусства могут быть сравниваемы только друг с другом при определении относительного их достоинства; некоторые из них оказываются выше всех остальных; и
в восторге от их красоты (только относительной) мы восклицаем: «Они прекраснее самой природы и жизни!
Трудно видеть
недостатки своего века, особенно когда эти
недостатки стали слабее, нежели были
в прежнее время; вместо того, чтобы замечать, как много еще
в нас изысканной искусственности, мы замечаем только, что XIX век стоит
в этом отношении выше XVII, лучше его понимая природу, и забываем, что ослабевшая болезнь не есть еще полное здоровье.
Из многих случаев этого угождения господствующему образу мыслей укажем на один: многие требуют, чтобы
в сатирических произведениях были лица, «на которых могло бы с любовью отдохнуть сердце читателя», — требование очень естественное; но действительность очень часто не удовлетворяет ему, представляя множество событий,
в которых нет «и одного отрадного лица; искусство почти всегда угождает ему; и не знаем, найдется ли, например,
в русской литературе, кроме Гоголя, писатель, который бы «
в подчинялся этому требованию; и у самого Гоголя за
недостаток «отрадных» лиц вознаграждают «высоколирические» отступления.
Мы старались доказать, что это несправедливо, что деятельность нашей фантазии возбуждается не
недостатками прекрасного
в действительности, а его отсутствием; что действительное прекрасное вполне прекрасно, но, к сожалению нашему, не всегда бывает перед нашими глазами.
12) Искусство рождается вовсе не от потребности человека восполнить
недостатки прекрасного
в действительности.