Неточные совпадения
На
этом остановилось
дело на мосту ночью.
Этот удовлетворительный для всех результат особенно прочен был именно потому, что восторжествовали консерваторы: в самом
деле, если бы только пошалил выстрелом на мосту, то ведь, в сущности, было бы еще сомнительно, дурак ли, или только озорник.
Платья не пропали даром: хозяйкин сын повадился ходить к управляющему и, разумеется, больше говорил с дочерью, чем с управляющим и управляющихой, которые тоже, разумеется, носили его на руках. Ну, и мать делала наставления дочери, все как следует, —
этого нечего и описывать,
дело известное.
— Знаю: коли не о свадьбе, так известно о чем. Да не на таковских напал. Мы его в бараний рог согнем. В мешке в церковь привезу, за виски вокруг налоя обведу, да еще рад будет. Ну, да нечего с тобой много говорить, и так лишнее наговорила: девушкам не следует
этого знать,
это материно
дело. А девушка должна слушаться, она еще ничего не понимает. Так будешь с ним говорить, как я тебе велю?
Странен показался Верочке голос матери: он в самом
деле был мягок и добр, —
этого никогда не бывало. Она с недоумением посмотрела на мать. Щеки Марьи Алексевны пылали, и глаза несколько блуждали.
— Да, — сказал статский, лениво потягиваясь: — ты прихвастнул, Сторешников; у вас
дело еще не кончено, а ты уж наговорил, что живешь с нею, даже разошелся с Аделью для лучшего заверения нас. Да, ты описывал нам очень хорошо, но описывал то, чего еще не видал; впрочем,
это ничего; не за неделю до нынешнего
дня, так через неделю после нынешнего
дня, —
это все равно. И ты не разочаруешься в описаниях, которые делал по воображению; найдешь даже лучше, чем думаешь. Я рассматривал: останешься доволен.
— В первом-то часу ночи? Поедем — ка лучше спать. До свиданья, Жан. До свиданья, Сторешников. Разумеется, вы не будете ждать Жюли и меня на ваш завтрашний ужин: вы видите, как она раздражена. Да и мне, сказать по правде,
эта история не нравится. Конечно, вам нет
дела до моего мнения. До свиданья.
Он справился о здоровье Веры Павловны — «я здорова»; он сказал, что очень рад, и навел речь на то, что здоровьем надобно пользоваться, — «конечно, надобно», а по мнению Марьи Алексевны, «и молодостью также»; он совершенно с
этим согласен, и думает, что хорошо было бы воспользоваться нынешним вечером для поездки за город:
день морозный, дорога чудесная.
Кокетство, — я говорю про настоящее кокетство, а не про глупые, бездарные подделки под него: они отвратительны, как всякая плохая подделка под хорошую вещь, — кокетство —
это ум и такт в применении к
делам женщины с мужчиною.
Оказалось, что она не осуществит их в звания любовницы, — ну, пусть осуществляет в звании жены;
это все равно, главное
дело не звание, а позы, то есть обладание.
Пошли обедать. Обедали молча. После обеда Верочка ушла в свою комнату. Павел Константиныч прилег, по обыкновению, соснуть. Но
это не удалось ему: только что стал он дремать, вошла Матрена и сказала, что хозяйский человек пришел; хозяйка просит Павла Константиныча сейчас же пожаловать к ней. Матрена вся дрожала, как осиновый лист; ей-то какое
дело дрожать?
Видя, что сын ушел, Анна Петровна прекратила обморок. Сын решительно отбивается от рук! В ответ на «запрещаю!» он объясняет, что дом принадлежит ему! — Анна Петровна подумала, подумала, излила свою скорбь старшей горничной, которая в
этом случае совершенно
разделяла чувства хозяйки по презрению к дочери управляющего, посоветовалась с нею и послала за управляющим.
Если бы я хотел сочинять эффектные столкновения, я б и дал
этому положению трескучую развязку: но ее не было на
деле; если б я хотел заманивать неизвестностью, я бы не стал говорить теперь же, что ничего подобного не произошло; но я пишу без уловок, и потому вперед говорю: трескучего столкновения не будет, положение развяжется без бурь, без громов и молний.
По денежным своим
делам Лопухов принадлежал к тому очень малому меньшинству медицинских вольнослушающих, то есть не живущих на казенном содержании, студентов, которое не голодает и не холодает. Как и чем живет огромное большинство их —
это богу, конечно, известно, а людям непостижимо. Но наш рассказ не хочет заниматься людьми, нуждающимися в съестном продовольствии; потому он упомянет лишь в двух — трех словах о времени, когда Лопухов находился в таком неприличном состоянии.
Через два
дня учитель опять нашел семейство за чаем и опять отказался от чаю и тем окончательно успокоил Марью Алексевну. Но в
этот раз он увидел за столом еще новое лицо — офицера, перед которым лебезила Марья Алексевна. «А, жених!»
—
Это моя тайна, которой Федя не расскажет вам. Я совершенно
разделяю желание бедных, чтоб их не было, и когда-нибудь
это желание исполнится: ведь раньше или позже мы сумеем же устроить жизнь так, что не будет бедных; но…
Я говорю: «я спокойна, мне сносно» — разве
это в самом
деле так?
Как же они не знают, что без
этого нельзя, что
это в самом
деле надобно так сделать и что
это непременно сделается, чтобы вовсе никто не был ни беден, ни несчастен.
Если бы они
это говорили, я бы знала, что умные и добрые люди так думают; а то ведь мне все казалось, что
это только я так думаю, потому что я глупенькая девочка, что кроме меня, глупенькой, никто так не думает, никто
этого в самом
деле не ждет.
Через два
дня учитель пришел на урок. Подали самовар, —
это всегда приходилось во время урока. Марья Алексевна вышла в комнату, где учитель занимался с Федею; прежде звала Федю Матрена: учитель хотел остаться на своем месте, потому что ведь он не пьет чаю, и просмотрит в
это время федину тетрадь, но Марья Алексевна просила его пожаловать посидеть с ними, ей нужно поговорить с ним. Он пошел, сел за чайный стол.
Что
это? учитель уж и позабыл было про свою фантастическую невесту, хотел было сказать «не имею на примете», но вспомнил: «ах, да ведь она подслушивала!» Ему стало смешно, — ведь какую глупость тогда придумал! Как
это я сочинил такую аллегорию, да и вовсе не нужно было! Ну вот, подите же, говорят, пропаганда вредна — вон, как на нее подействовала пропаганда, когда у ней сердце чисто и не расположено к вредному; ну, подслушала и поняла, так мне какое
дело?
Ну,
этот, можно сказать, умеет свои
дела вести.
— Да.
Это украшение; оно и полезно для успеха
дела; но
дело обыкновенно бывает и без
этого украшения, а без расчета не бывает. Любовь к науке была только результатом, возникавшим из
дела, а не причиною его, причина была одна — выгода.
— Благодарю вас. Теперь мое личное
дело разрешено. Вернемся к первому, общему вопросу. Мы начали с того, что человек действует по необходимости, его действия определяются влияниями, под которыми происходят; более сильные влияния берут верх над другими; тут мы и оставили рассуждение, что когда поступок имеет житейскую важность,
эти побуждения называются выгодами, игра их в человеке — соображением выгод, что поэтому человек всегда действует по расчету выгод. Так я передаю связь мыслей?
Вот именно
этот подслушанный разговор и привел Марью Алексевну к убеждению, что беседы с Дмитрием Сергеичем не только не опасны для Верочки, —
это она и прежде думала, — а даже принесут ей пользу, помогут ее заботам, чтобы Верочка бросила глупые неопытные девические мысли и поскорее покончила венчаньем
дело с Михаилом Иванычем.
Конечно, и то правда, что, подписывая на пьяной исповеди Марьи Алексевны «правда», Лопухов прибавил бы: «а так как, по вашему собственному признанию, Марья Алексевна, новые порядки лучше прежних, то я и не запрещаю хлопотать о их заведении тем людям, которые находят себе в том удовольствие; что же касается до глупости народа, которую вы считаете помехою заведению новых порядков, то, действительно, она помеха
делу; но вы сами не будете спорить, Марья Алексевна, что люди довольно скоро умнеют, когда замечают, что им выгодно стало поумнеть, в чем прежде не замечалась ими надобность; вы согласитесь также, что прежде и не было им возможности научиться уму — разуму, а доставьте им
эту возможность, то, пожалуй, ведь они и воспользуются ею».
В
этих поисках прошло недели две. На пятый
день поисков, когда Лопухов, возвратившись из хождений по Петербургу, лежал на своей кушетке, Кирсанов сказал...
Им, видите ли, обоим думалось, что когда
дело идет об избавлении человека от дурного положения, то нимало не относится к
делу, красиво ли лицо у
этого человека, хотя бы он даже был и молодая девушка, а о влюбленности или невлюбленности тут нет и речи.
— Нынче поутру Кирсанов дал мне адрес дамы, которая назначила мне завтра быть у нее. Я лично незнаком с нею, но очень много слышал о ней от нашего общего знакомого, который и был посредником. Мужа ее знаю я сам, — мы виделись у
этого моего знакомого много раз. Судя по всему
этому, я уверен, что в ее семействе можно жить. А она, когда давала адрес моему знакомому, для передачи мне, сказала, что уверена, что сойдется со мною в условиях. Стало быть, мой друг,
дело можно считать почти совершенно конченным.
— Нет, мой друг,
это возбудит подозрения. Ведь я бываю у вас только для уроков. Мы сделаем вот что. Я пришлю по городской почте письмо к Марье Алексевне, что не могу быть на уроке во вторник и переношу его на среду. Если будет написано: на среду утро — значит,
дело состоялось; на среду вечер — неудача. Но почти несомненно «на утро». Марья Алексевна
это расскажет и Феде, и вам, и Павлу Константинычу.
— А что же, и в самом
деле, кажется,
это можно. Дайте подумать.
Вы, профессор N (она назвала фамилию знакомого, через которого получен был адрес) и ваш товарищ, говоривший с ним о вашем
деле, знаете друг друга за людей достаточно чистых, чтобы вам можно было говорить между собою о дружбе одного из вас с молодою девушкою, не компрометируя
эту девушку во мнении других двух.
На нее в самом
деле было жалко смотреть: она не прикидывалась. Ей было в самом
деле больно. Довольно долго ее слова были бессвязны, — так она была сконфужена за себя; потом мысли ее пришли в порядок, но и бессвязные, и в порядке, они уже не говорили Лопухову ничего нового. Да и сам он был также расстроен. Он был так занят открытием, которое она сделала ему, что не мог заниматься ее объяснениями по случаю
этого открытия. Давши ей наговориться вволю, он сказал...
—
Это другое
дело, Дмитрий Сергеич, — всех не наградишь, надо меру знать,
это точно. Ежели так, то есть по деньгам ссора, не могу вас осуждать.
«А когда бросишься в окно, как быстро, быстро полетишь, — будто не падаешь, а в самом
деле летишь, —
это, должно быть, очень приятно. Только потом ударишься о тротуар — ах, как жестко! и больно? нет, я думаю, боли не успеешь почувствовать, — а только очень жестко!
«И я бы оставила ему записку, в которой бы все написала. Ведь я ему тогда сказала: «нынче
день моего рождения». Какая смелая тогда я была. Как
это я была такая? Да ведь я тогда была глупенькая, ведь я тогда не понимала.
«Какой он веселый, в самом
деле! Неужели в самом
деле есть средство? И как
это он с нею так подружился? А на меня и не смотрит, — ах, какой хитрый!»
«Неужели он в самом
деле это говорит?» — думает Верочка.
— Прекрасно. Приходит ко мне знакомый и говорит, что в два часа будет у меня другой знакомый; а я в час ухожу по
делам; я могу попросить тебя передать
этому знакомому, который зайдет в два часа, ответ, какой ему нужен, — могу я просить тебя об
этом, если ты думаешь оставаться дома?
— Да, милая Верочка, шутки шутками, а ведь в самом
деле лучше всего жить, как ты говоришь. Только откуда ты набралась таких мыслей? Я-то их знаю, да я помню, откуда я их вычитал. А ведь до ваших рук
эти книги не доходят. В тех, которые я тебе давал, таких частностей не было. Слышать? — не от кого было. Ведь едва ли не первого меня ты встретила из порядочных людей.
Я всегда смотрю и думаю: отчего с посторонними людьми каждый так деликатен? отчего при чужих людях все стараются казаться лучше, чем в своем семействе? — и в самом
деле, при посторонних людях бывают лучше, — отчего
это?
— А я когда тебя полюбил? в тот же
день,
это уж я говорил, только когда?
— Да, мой друг,
это правда: не следует так спрашивать.
Это дурно. Я стану спрашивать только тогда, когда в самом
деле не знаю, что ты хочешь сказать. А ты хотела сказать, что ни у кого не следует целовать руки.
Думал, что если она успеет уйти из семейства, то отложить
дело года на два; в
это время успел бы стать профессором, денежные
дела были бы удовлетворительны.
— Что, кончил хлопоты по
делу этой девушки?
Он сказал, что его
дела устроятся в начале июля, — положим, 10–го: ведь
это уж не начало.
Нынешнего числа уж нечего считать, — остается только пять часов его; в апреле остается 2
дня; май — 31 да 2, 33; июнь — 30 да 33, 63; из июля 10
дней, — всего только 73
дня, — много ли
это, только 73
дня? и тогда свободна!
— Друг мой, миленький мой, как я рада, что опять с тобою, хоть на минуточку! Знаешь, сколько мне осталось сидеть в
этом подвале? Твои
дела когда кончатся? к 10-му июля кончатся?
— Скоро? Нет, мой милый. Ах какие долгие стали
дни! В другое время, кажется, успел бы целый месяц пройти, пока шли
эти три
дня. До свиданья, мой миленький, нам ведь не надобно долго говорить, — ведь мы хитрые, — да? — До свиданья. Ах, еще 66
дней мне осталось сидеть в подвале!
— Ах, мой миленький, еще 64
дня осталось! Ах, какая тоска здесь!
Эти два
дня шли дольше тех трех
дней. Ах, какая тоска! Гадость какая здесь, если бы ты знал, мой миленький. До свиданья, мой милый, голубчик мой, — до вторника; а
эти три
дня будут дольше всех пяти
дней. До свиданья, мой милый. («Гм, гм! Да! Гм! — Глаза не хороши. Она плакать не любит.
Это нехорошо. Гм! Да!»)