Неточные совпадения
Поэтому возникли прогрессисты, отвергнувшие прежнее предположение: «А
может быть, и
не было никакого тела?
может быть, пьяный, или просто озорник, подурачился, — выстрелил, да и убежал, — а то, пожалуй, тут же стоит в хлопочущей толпе да подсмеивается над тревогою, какую наделал».
Я продаю свои вещи; на эти деньги я
могу прожить несколько времени, — где? в Твери, в Нижнем, я
не знаю, все равно.
Я бы ничего
не имела возразить, если бы вы покинули Адель для этой грузинки, в ложе которой были с ними обоими; но променять француженку на русскую… воображаю! бесцветные глаза, бесцветные жиденькие волосы, бессмысленное, бесцветное лицо… виновата,
не бесцветное, а, как вы говорите, кровь со сливками, то есть кушанье, которое
могут брать в рот только ваши эскимосы!
— Бюст очень хорош, — сказал Сторешников, ободрявшийся выгодными отзывами о предмете его вкуса, и уже замысливший, что
может говорить комплименты Жюли, чего до сих пор
не смел: — ее бюст очарователен, хотя, конечно, хвалить бюст другой женщины здесь — святотатство.
— Ну, Вера, хорошо. Глаза
не заплаканы. Видно, поняла, что мать говорит правду, а то все на дыбы подымалась, — Верочка сделала нетерпеливое движение, — ну, хорошо,
не стану говорить,
не расстраивайся. А я вчера так и заснула у тебя в комнате,
может, наговорила чего лишнего. Я вчера
не в своем виде была. Ты
не верь тому, что я с пьяных-то глаз наговорила, — слышишь?
не верь.
— Я говорю с вами, как с человеком, в котором нет ни искры чести. Но,
может быть, вы еще
не до конца испорчены. Если так, я прошу вас: перестаньте бывать у нас. Тогда я прощу вам вашу клевету. Если вы согласны, дайте вашу руку, — она протянула ему руку: он взял ее, сам
не понимая, что делает.
— Да,
могу благодарить моего создателя, — сказала Марья Алексевна: — у Верочки большой талант учить на фортепьянах, и я за счастье почту, что она вхожа будет в такой дом; только учительница-то моя
не совсем здорова, — Марья Алексевна говорила особенно громко, чтобы Верочка услышала и поняла появление перемирия, а сама, при всем благоговении, так и впилась глазами в гостей: —
не знаю, в силах ли будет выйти и показать вам пробу свою на фортепьянах. — Верочка, друг мой,
можешь ты выйти, или нет?
— Да, ваша мать
не была его сообщницею и теперь очень раздражена против него. Но я хорошо знаю таких людей, как ваша мать. У них никакие чувства
не удержатся долго против денежных расчетов; она скоро опять примется ловить жениха, и чем это
может кончиться, бог знает; во всяком случае, вам будет очень тяжело. На первое время она оставит вас в покое; но я вам говорю, что это будет
не надолго. Что вам теперь делать? Есть у вас родные в Петербурге?
Между тем надобно увидеться еще с вами, быть
может, и
не раз, — то есть, если вы доверяете мне, Да?
Может быть, Верочка в своем смятении ничего
не поймет и согласится посидеть в незнакомой компании, а если и сейчас уйдет, — ничего, это извинят, потому что она только вступила на поприще авантюристки и, натурально, совестится на первых порах.
— Итак (после паузы), вы подобно мне полагаете, что никто другой
не в состоянии помочь вам, — выслушайте же, что я
могу и хочу сделать для вас; если предлагаемое мною пособие покажется вам достаточно, я выскажу условия, на которых согласна оказать его.
В таком случае, — продолжает Жюли все тем же длинным, длинным тоном официальных записок, — она отправит письмо на двух условиях — «вы
можете принять или
не принять их, — вы принимаете их, — я отправляю письмо; вы отвергаете их, — я жгу письмо», и т. д., все в этой же бесконечной манере, вытягивающей душу из спасаемого.
Но четвертью часа вы еще
можете располагать, и я воспользуюсь ею, чтобы сказать вам несколько слов; вы последуете или
не последуете совету, в них заключающемуся, но вы зрело обдумаете его.
Словом, Сторешников с каждым днем все тверже думал жениться, и через неделю, когда Марья Алексевна, в воскресенье, вернувшись от поздней обедни, сидела и обдумывала, как ловить его, он сам явился с предложением. Верочка
не выходила из своей комнаты, он
мог говорить только с Марьею Алексевною. Марья Алексевна, конечно, сказала, что она с своей стороны считает себе за большую честь, но, как любящая мать, должна узнать мнение дочери и просит пожаловать за ответом завтра поутру.
— Что ты говоришь, Вера? — закричал Павел Константиныч; дело было так ясно, что и он
мог кричать,
не осведомившись у жены, как ему поступать.
— Я была до сих пор очень довольна вами, Павел Константиныч: но теперь интриги, в которых вы,
может быть, и
не участвовали,
могут заставить меня поссориться с вами.
— Вы увидите, что нисколько
не странно; подумайте,
может быть, и отгадаете.
— Я и
не употребляла б их, если бы полагала, что она будет вашею женою. Но я и начала с тою целью, чтобы объяснить вам, что этого
не будет и почему
не будет. Дайте же мне докончить. Тогда вы
можете свободно порицать меня за те выражения, которые тогда останутся неуместны по вашему мнению, но теперь дайте мне докончить. Я хочу сказать, что ваша любовница, это существо без имени, без воспитания, без поведения, без чувства, — даже она пристыдила вас, даже она поняла все неприличие вашего намерения…
Обстоятельства были так трудны, что Марья Алексевна только махнула рукою. То же самое случилось и с Наполеоном после Ватерлооской битвы, когда маршал Груши оказался глуп, как Павел Константиныч, а Лафайет стал буянить, как Верочка: Наполеон тоже бился, бился, совершал чудеса искусства, — и остался
не при чем, и
мог только махнуть рукой и сказать: отрекаюсь от всего, делай, кто хочет, что хочет и с собою, и со мною.
— Судите сами,
могу ли
не отказать вам!
— Но если так, я прошу у вас одной пощады: вы теперь еще слишком живо чувствуете, как я оскорбил вас…
не давайте мне теперь ответа, оставьте мне время заслужить ваше прощение! Я кажусь вам низок, подл, но посмотрите, быть
может, я исправлюсь, я употреблю все силы на то, чтоб исправиться! Помогите мне,
не отталкивайте меня теперь, дайте мне время, я буду во всем слушаться вас! Вы увидите, как я покорен; быть
может, вы увидите во мне и что-нибудь хорошее, дайте мне время.
По всей вероятности, негодная Верка
не хочет выходить замуж, — это даже несомненно, — здравый смысл был слишком силен в Марье Алексевне, чтобы обольститься хитрыми ее же собственными раздумьями о Верочке, как о тонкой интриганке; но эта девчонка устраивает все так, что если выйдет (а чорт ее знает, что у ней на уме,
может быть, и это!), то действительно уже будет полной госпожей и над мужем, и над его матерью, и над домом, — что ж остается?
Было перемирие, было спокойствие, но с каждым днем
могла разразиться гроза, и у Верочки замирало сердце от тяжелого ожидания —
не нынче, так завтра или Михаил Иваныч, или Марья Алексевна приступят с требованием согласия, — ведь
не век же они будут терпеть.
— Этого я один
не умею сказать; это умеет рассказывать только моя невеста; я здесь один, без нее,
могу сказать только: она заботится об этом, а она очень сильная, она сильнее всех на свете.
— Ничего. Я думала об этом и решилась. Я тогда
не останусь здесь. Я
могу быть актрисою. Какая это завидная жизнь! Независимость! Независимость!
—
Может быть…
может быть! Если вы
не ошиблись, хорошо для меня.
А ты заснешь так тихо, как ребенок, и
не будут ни смущать, ни волновать тебя никакие сны, — разве приснятся веселые детские игры, фанты, горелки или,
может быть, танцы, только тоже веселые, беззаботные.
Ты добрая девушка: ты
не глупая девушка; но ты меня извини, я ничего удивительного
не нахожу в тебе;
может быть, половина девушек, которых я знал и знаю, а
может быть, и больше, чем половина, — я
не считал, да и много их, что считать-то —
не хуже тебя, а иные и лучше, ты меня прости.
— Это было для Верочки и для Дмитрия Сергеича, — он теперь уж и в мыслях Марьи Алексевны был
не «учитель», а «Дмитрий Сергеич»; — а для самой Марьи Алексевны слова ее имели третий, самый натуральный и настоящий смысл: «надо его приласкать; знакомство
может впоследствии пригодиться, когда будет богат, шельма»; это был общий смысл слов Марьи Алексевны для Марьи Алексевны, а кроме общего, был в них для нее и частный смысл: «приласкавши, стану ему говорить, что мы люди небогатые, что нам тяжело платить по целковому за урок».
— Люди, говорящие разные пустяки,
могут говорить о нем, как им угодно; люди, имеющие правильный взгляд на жизнь, скажут, что вы поступили так, как следовало вам поступить; если вы так сделали, значит, такова была ваша личность, что нельзя вам было поступить иначе при таких обстоятельствах, они скажут, что вы поступили по необходимости вещей, что, собственно говоря, вам и
не было другого выбора.
Ошибаться
может каждый, ошибки
могут быть нелепы, если человек судит о вещах, чуждых его понятиям; но было бы несправедливо выводить из нелепых промахов Марьи Алексевны, что ее расположение к Лопухову основывалось лишь на этих вздорах: нет, никакие фантазии о богатой невесте и благочестии Филиппа Эгалите ни на минуту
не затмили бы ее здравого смысла, если бы в действительных поступках и словах Лопухова было заметно для нее хотя что-нибудь подозрительное.
Но он действительно держал себя так, как, по мнению Марьи Алексевны,
мог держать себя только человек в ее собственном роде; ведь он молодой, бойкий человек,
не запускал глаз за корсет очень хорошенькой девушки,
не таскался за нею по следам, играл с Марьею Алексевною в карты без отговорок,
не отзывался, что «лучше я посижу с Верою Павловною», рассуждал о вещах в духе, который казался Марье Алексевне ее собственным духом; подобно ей, он говорил, что все на свете делается для выгоды, что, когда плут плутует, нечего тут приходить в азарт и вопиять о принципах чести, которые следовало бы соблюдать этому плуту, что и сам плут вовсе
не напрасно плут, а таким ему и надобно быть по его обстоятельствам, что
не быть ему плутом, —
не говоря уж о том, что это невозможно, — было бы нелепо, просто сказать глупо с его стороны.
Я понимаю, как сильно компрометируется Лопухов в глазах просвещенной публики сочувствием Марьи Алексевны к его образу мыслей. Но я
не хочу давать потачки никому и
не прячу этого обстоятельства, столь вредного для репутации Лопухова, хоть и доказал, что
мог утаить такую дурную сторону отношений Лопухова в семействе Розальских; я делаю даже больше: я сам принимаюсь объяснять, что он именно заслуживал благосклонность Марьи Алексевны.
Как человек, теоретически образованный, он
мог делать из фактов выводы, которых
не умели делать люди, подобные Марье Алексевне,
не знающие ничего, кроме обыденных личных забот да ходячих афоризмов простонародной общечеловеческой мудрости: пословиц, поговорок и тому подобных старых и старинных, древних и ветхих изречений.
Если бы, например, он стал объяснять, что такое «выгода», о которой он толкует с Верочкою, быть
может, Марья Алексевна поморщилась бы, увидев, что выгода этой выгоды
не совсем сходна с ее выгодою, но Лопухов
не объяснял этого Марье Алексевне, а в разговоре с Верочкою также
не было такого объяснения, потому что Верочка знала, каков смысл этого слова в тех книгах, по поводу которых они вели свой разговор.
Сострадательные люди,
не оправдывающие его,
могли бы также сказать ему в извинение, что он
не совершенно лишен некоторых похвальных признаков: сознательно и твердо решился отказаться от всяких житейских выгод и почетов для работы на пользу другим, находя, что наслаждение такою работою — лучшая выгода для него; на девушку, которая была так хороша, что он влюбился в нее, он смотрел таким чистым взглядом, каким
не всякий брат глядит на сестру; но против этого извинения его материализму надобно сказать, что ведь и вообще нет ни одного человека, который был бы совершенно без всяких признаков чего-нибудь хорошего, и что материалисты, каковы бы там они ни были, все-таки материалисты, а этим самым уже решено и доказано, что они люди низкие и безнравственные, которых извинять нельзя, потому что извинять их значило бы потворствовать материализму.
Это было еще недавно модным выражением у эстетических литераторов с возвышенными стремлениями: «эстетическая жилка»,
может быть, и теперь остается модным у них движением —
не знаю, я давно их
не видал.
— Держите себя смирно, мой друг: заметят! Вы чуть
не прыгаете от радости. Ведь Марья Алексевна
может сейчас войти за чем-нибудь.
— Нет, здесь,
может быть, нельзя было б и говорить. И, во всяком случае, маменька стала бы подозревать. Нет, лучше так, как я вздумала. У меня есть такой густой вуаль, что никто
не узнает.
И вдруг дверь растворилась, и Верочка очутилась в поле, бегает, резвится и думает: «как же это я
могла не умереть в подвале?» — «это потому, что я
не видала поля; если бы я видала его, я бы умерла в подвале», — и опять бегает, резвится.
— А как стало легко! — вся болезнь прошла, — и Верочка встала, идет, бежит, и опять на поле, и опять резвится, бегает, и опять думает: «как же это я
могла переносить паралич?» — «это потому, что я родилась в параличе,
не знала, как ходят и бегают; а если б знала,
не перенесла бы», — и бегает, резвится.
— Она согласна; она уполномочила меня согласиться за нее. Но теперь, когда мы решили, я должен сказать вам то, о чем напрасно было бы говорить прежде, чем сошлись мы. Эта девушка мне
не родственница. Она дочь чиновника, у которого я даю уроки. Кроме меня, она
не имела человека, которому
могла бы поручить хлопоты. Но я совершенно посторонний человек ей.
Но N
не знал ее имени, теперь, кажется, я
могу уже спросить его, ведь мы кончили, и нынче — завтра она войдет в наше семейство.
Вам
может казаться странным, что я, при своей заботливости о детях, решилась кончить дело с вами,
не видев ту, которая будет иметь такое близкое отношение к моим детям.
— Позвольте же сказать еще только одно; это так неважно для вас, что,
может быть, и
не было бы надобности говорить. Но все-таки лучше предупредить. Теперь она бежит от жениха, которого ей навязывает мать.
Станет ли она напиваться при постороннем человеке, которому хоть и сочувствует во всем, но
не доверяет, потому что кому же она
может доверять?
— Так, так, Верочка. Всякий пусть охраняет свою независимость всеми силами, от всякого, как бы ни любил его, как бы ни верил ему. Удастся тебе то, что ты говоришь, или нет,
не знаю, но это почти все равно: кто решился на это, тот уже почти оградил себя: он уже чувствует, что
может обойтись сам собою, отказаться от чужой опоры, если нужно, и этого чувства уже почти довольно. А ведь какие мы смешные люди, Верочка! ты говоришь: «
не хочу жить на твой счет», а я тебя хвалю за это. Кто же так говорит, Верочка?