Неточные совпадения
Однажды, — Вера Павловна была еще тогда
маленькая; при взрослой дочери Марья Алексевна
не стала бы делать этого, а тогда почему было
не сделать? ребенок ведь
не понимает! и точно, сама Верочка
не поняла бы, да, спасибо, кухарка растолковала очень вразумительно; да и кухарка
не стала бы толковать, потому что дитяти этого знать
не следует, но так уже случилось, что душа
не стерпела после одной из сильных потасовок от Марьи Алексевны за гульбу с любовником (впрочем, глаз у Матрены был всегда подбитый,
не от Марьи Алексевны, а от любовника, — а это и хорошо, потому что кухарка с подбитым глазом дешевле!).
— Это удивительно! но она великолепна! Почему она
не поступит на сцену? Впрочем, господа, я говорю только о том, что я видела. Остается вопрос, очень важный: ее нога? Ваш великий поэт Карасен, говорили мне, сказал, что в целой России нет пяти пар
маленьких и стройных ног.
— Экая бешеная француженка, — сказал статский, потягиваясь и зевая, когда офицер и Жюли ушли. — Очень пикантная женщина, но это уж чересчур. Очень приятно видеть, когда хорошенькая женщина будирует, но с нею я
не ужился бы четыре часа,
не то что четыре года. Конечно, Сторешников, наш ужин
не расстраивается от ее каприза. Я привезу Поля с Матильдою вместо них. А теперь пора по домам. Мне еще нужно заехать к Берте и потом к
маленькой Лотхен, которая очень мила.
— Хорошо, хорошо. Татьяна! — Вошла старшая горничная. — Найди мое синее бархатное пальто. Это я дарю вашей жене. Оно стоит 150 р. (85 р.), я его только 2 раза (гораздо более 20) надевала. Это я дарю вашей дочери, Анна Петровна подала управляющему очень
маленькие дамские часы, — я за них заплатила 300 р. (120 р.). Я умею награждать, и вперед
не забуду. Я снисходительна к шалостям молодых людей.
— Или, потом: а я ему, сестрица, сказал, какие у вас ручки
маленькие, а он, сестрица, сказал: «вам болтать хочется, так разве
не о чем другом, полюбопытнее».
По денежным своим делам Лопухов принадлежал к тому очень
малому меньшинству медицинских вольнослушающих, то есть
не живущих на казенном содержании, студентов, которое
не голодает и
не холодает. Как и чем живет огромное большинство их — это богу, конечно, известно, а людям непостижимо. Но наш рассказ
не хочет заниматься людьми, нуждающимися в съестном продовольствии; потому он упомянет лишь в двух — трех словах о времени, когда Лопухов находился в таком неприличном состоянии.
Марья Алексевна хотела сделать большой вечер в день рождения Верочки, а Верочка упрашивала, чтобы
не звали никаких гостей; одной хотелось устроить выставку жениха, другой выставка была тяжела. Поладили на том, чтоб сделать самый
маленький вечер, пригласить лишь несколько человек близких знакомых. Позвали сослуживцев (конечно, постарше чинами и повыше должностями) Павла Константиныча, двух приятельниц Марьи Алексевны, трех девушек, которые были короче других с Верочкой.
Тотчас же составилась партия, и Лопухов уселся играть. Академия на Выборгской стороне — классическое учреждение по части карт. Там
не редкость, что в каком-нибудь нумере (т, е. в комнате казенных студентов) играют полтора суток сряду. Надобно признаться, что суммы, находящиеся в обороте на карточных столах, там гораздо
меньше, чем в английском клубе, но уровень искусства игроков выше. Сильно игрывал в свое-то есть в безденежное — время и Лопухов.
Она настаивала, чтобы вечера вовсе
не было, но вечер устроился,
маленький, без выставки, стало быть, неотяготительный для нее, и она, — чего никак
не ожидала, — забыла свое горе: в эти годы горевать так
не хочется, бегать, хохотать и веселиться так хочется, что малейшая возможность забыть заставляет забыть на время горе.
Натурально ли, чтобы молодые люди, если в них есть капля вкуса и хоть
маленький кусочек сердца,
не поинтересовались вопросом о лице, говоря про девушку?
В половине службы пришла Наталья Андреевна, или Наташа, как звал ее Алексей Петрович; по окончании свадьбы попросила молодых зайти к ней; у ней был приготовлен
маленький завтрак: зашли, посмеялись, даже протанцовали две кадрили в две пары, даже вальсировали; Алексей Петрович,
не умевший танцовать, играл им на скрипке, часа полтора пролетели легко и незаметно. Свадьба была веселая.
Через него они и записочками передавались; у его сослуживца на квартире, у столоначальника Филантьева, — женатого человека, ваше превосходительство, потому что хоть я и
маленький человек, но девическая честь дочери, ваше превосходительство, мне дорога; имели при мне свиданья, и хоть наши деньги
не такие, чтобы мальчишке в таких летах учителей брать, но якобы предлог дал, ваше превосходительство, и т. д.
— А если Павлу Константинычу было бы тоже
не угодно говорить хладнокровно, так и я уйду, пожалуй, — мне все равно. Только зачем же вы, Павел Константиныч, позволяете называть себя такими именами? Марья Алексевна дел
не знает, она, верно, думает, что с нами можно бог знает что сделать, а вы чиновник, вы деловой порядок должны знать. Вы скажите ей, что теперь она с Верочкой ничего
не сделает, а со мной и того
меньше.
— А этот Сторешни́к, он две недели кутил ужасно; но потом помирился с Аделью. Я очень рада за Адель: он добрый
малый; только жаль, что Адель
не имеет характера.
В азарт она
не приходила, а впадала больше буколическое настроение, с восторгом вникая во все подробности бедноватого быта Лопуховых и находя, что именно так следует жить, что иначе нельзя жить, что только в скромной обстановке возможно истинное счастье, и даже объявила Сержу, что они с ним отправятся жить в Швейцарию, поселятся в
маленьком домике среди полей и гор, на берегу озера, будут любить друг друга, удить рыбу, ухаживать за своим огородом...
Гром изящной кареты и топот удивительных лошадей Жюли произвели потрясающее впечатление в населении 5–й линии между Средним и
Малым проспектами, где ничего подобного
не было видано, по крайней мере, со времен Петра великого, если
не раньше.
По обыкновению, шел и веселый разговор со множеством воспоминаний, шел и серьезный разговор обо всем на свете: от тогдашних исторических дел (междоусобная война в Канзасе, предвестница нынешней великой войны Севера с Югом, предвестница еще более великих событий
не в одной Америке, занимала этот
маленький кружок: теперь о политике толкуют все, тогда интересовались ею очень немногие; в числе немногих — Лопухов, Кирсанов, их приятели) до тогдашнего спора о химических основаниях земледелия по теории Либиха, и о законах исторического прогресса, без которых
не обходился тогда ни один разговор в подобных кружках, и о великой важности различения реальных желаний, которые ищут и находят себе удовлетворение, от фантастических, которым
не находится, да которым и
не нужно найти себе удовлетворение, как фальшивой жажде во время горячки, которым, как ей, одно удовлетворение: излечение организма, болезненным состоянием которого они порождаются через искажение реальных желаний, и о важности этого коренного различения, выставленной тогда антропологическою философиею, и обо всем, тому подобном и
не подобном, но родственном.
— А мне все
не лучше, Верочка; как-то ты без меня останешься? У отца жалованьишко
маленькое, и сам-то он плохая тебе опора. Ты девушка красивая; злых людей на свете много. Предостеречь тебя будет некому. Боюсь я за тебя. — Верочка плачет.
Было бы слишком длинно и сухо говорить о других сторонах порядка мастерской так же подробно, как о разделе и употреблении прибыли; о многом придется вовсе
не говорить, чтобы
не наскучить, о другом лишь слегка упомянуть; например, что мастерская завела свое агентство продажи готовых вещей, работанных во время,
не занятое заказами, — отдельного магазина она еще
не могла иметь, но вошла в сделку с одною из лавок Гостиного двора, завела
маленькую лавочку в Толкучем рынке, — две из старух были приказчицами в лавочке.
Тут всего было: танцовали в 16 пар, и только в 12 пар, зато и в 18, одну кадриль даже в 20 пар; играли в горелки, чуть ли
не в 22 пары, импровизировали трое качелей между деревьями; в промежутках всего этого пили чай, закусывали; с полчаса, — нет,
меньше, гораздо
меньше, чуть ли
не половина компании даже слушала спор Дмитрия Сергеича с двумя студентами, самыми коренными его приятелями из всех младших его приятелей; они отыскивали друг в друге неконсеквентности, модерантизм, буржуазность, — это были взаимные опорочиванья; но, в частности, у каждого отыскивался и особенный грех.
Проходит месяц. Вера Павловна нежится после обеда на своем широком,
маленьком, мягком диванчике в комнате своей и мужа, то есть в кабинете мужа. Он присел на диванчик, а она обняла его, прилегла головой к его груди, но она задумывается; он целует ее, но
не проходит задумчивость ее, и на глазах чуть ли
не готовы навернуться слезы.
Но он был слишком ловкий артист в своей роли, ему
не хотелось вальсировать с Верою Павловною, но он тотчас же понял, что это было бы замечено, потому от недолгого колебанья,
не имевшего никакого видимого отношения ни к Вере Павловне, ни к кому на свете, остался в ее памяти только
маленький, самый легкий вопрос, который сам по себе остался бы незаметен даже для нее, несмотря на шепот гостьи — певицы, если бы та же гостья
не нашептывала бесчисленное множество таких же самых
маленьких, самых ничтожных вопросов.
— Безостановочно продолжает муж после вопроса «слушаешь ли», — да, очень приятные для меня перемены, — и он довольно подробно рассказывает; да ведь она три четверти этого знает, нет, и все знает, но все равно: пусть он рассказывает, какой он добрый! и он все рассказывает: что уроки ему давно надоели, и почему в каком семействе или с какими учениками надоели, и как занятие в заводской конторе ему
не надоело, потому что оно важно, дает влияние на народ целого завода, и как он кое-что успевает там делать: развел охотников учить грамоте, выучил их, как учить грамоте, вытянул из фирмы плату этим учителям, доказавши, что работники от этого будут
меньше портить машины и работу, потому что от этого пойдет уменьшение прогулов и пьяных глаз, плату самую пустую, конечно, и как он оттягивает рабочих от пьянства, и для этого часто бывает в их харчевнях, — и мало ли что такое.
Кроме Маши и равнявшихся ей или превосходивших ее простотою души и платья, все немного побаивались Рахметова: и Лопухов, и Кирсанов, и все,
не боявшиеся никого и ничего, чувствовали перед ним, по временам, некоторую трусоватость. С Верою Павловною он был очень далек: она находила его очень скучным, он никогда
не присоединялся к ее обществу. Но он был любимцем Маши, хотя
меньше всех других гостей был приветлив и разговорчив с нею.
Только она и давала некоторую возможность отбиваться от него: если уж начнет слишком доезжать своими обличениями, доезжаемый скажет ему: «да ведь совершенство невозможно — ты же куришь», — тогда Рахметов приходил в двойную силу обличения, но большую половину укоризн обращал уже на себя, обличаемому все-таки доставалось
меньше, хоть он
не вовсе забывал его из — за себя.
Конногвардейский бульвар и Маша, Рахель и Гороховая улица, так ведь о них и сказано по пяти слов или того
меньше, потому что действие их такое, которое больше пяти слов
не стоит, а посмотрите — ко, сколько страниц отдано Рахметову.
Надобно на той же картинке нарисовать хоть
маленький уголок дворца; он по этому уголку увидит, что дворец — это, должно быть, штука совсем уж
не того масштаба, как строение, изображенное на картинке, и что это строение, действительно, должно быть
не больше, как простой, обыкновенный дом, в каких, или даже получше, всем следовало бы жить.
Нет, хоть и думается все это же, но думаются еще четыре слова, такие
маленькие четыре слова: «он
не хочет этого», и все больше и больше думаются эти четыре
маленькие слова, и вот уж солнце заходит, а все думается прежнее и эти четыре
маленькие слова; и вдруг перед самым тем временем, как опять входит неотвязная Маша и требует, чтобы Вера Павловна пила чай — перед самым этим временем, из этих четырех
маленьких слов вырастают пять других
маленьких слов: «и мне
не хочется этого».
Но и благодетельная Маша ненадолго прогнала эти пять
маленьких слов, сначала они сами
не смели явиться, они вместо себя прислали опровержение себе: «но я должна ехать», и только затем прислали, чтобы самим вернуться, под прикрытием этого опровержения: в один миг с ним опять явились их носители, четыре
маленькие слова, «он
не хочет этого», и в тот же миг эти четыре
маленькие слова опять превратились в пять
маленьких слов: «и мне
не хочется этого».
И думается это полчаса, а через полчаса эти четыре
маленькие слова, эти пять
маленьких слов уже начинают переделывать по своей воле даже прежние слова, самые главные прежние слова: и из двух самых главных слов «я поеду» вырастают три слова: уж вовсе
не такие, хоть и те же самые: «поеду ли я?» — вот как растут и превращаются слова!
И когда она просыпается поздно поутру, уж вместо всех прежних слов все только борются два слова с одним словом: «
не увижусь» — «увижусь» — и так идет все утро; забыто все, забыто все в этой борьбе, и то слово, которое побольше, все хочет удержать при себе
маленькое слово, так и хватается за него, так и держит его: «
не увижусь»; а
маленькое слово все отбегает и пропадает, все отбегает и пропадает: «увижусь»; забыто все, забыто все, в усилиях большего слова удержать при себе
маленькое, да, и оно удерживает его, и зовет на помощь себе другое
маленькое слово, чтобы некуда было отбежать этому прежнему
маленькому слову: «нет,
не увижусь»… «нет,
не увижусь», — да, теперь два слова крепко держат между собою изменчивое самое
маленькое слово, некуда уйти ему от них, сжали они его между собою: «нет,
не увижусь» — «нет,
не увижусь»…
При порядочной прислуге разве
не пошло бы все почти так же, хотя бы я гораздо
меньше занималась сама?
Но больше молодых; стариков мало, старух еще
меньше, детей больше, чем стариков, но все-таки
не очень много.
— «Значит, остались и города для тех, кому нравится в городах?» — «
Не очень много таких людей; городов осталось
меньше прежнего, — почти только для того, чтобы быть центрами сношений и перевозки товаров, у лучших гаваней, в других центрах сообщений, но эти города больше и великолепнее прежних; все туда ездят на несколько дней для разнообразия; большая часть их жителей беспрестанно сменяется, бывает там для труда, на недолгое время».
Ты понимаешь, отчего они получают больше дохода: они работают на свой собственный счет, они сами хозяйки; потому они получают ту долю, которая оставалась бы в прибыли у хозяйки магазина. Но это
не все: работая в свою собственную пользу и на свой счет, они гораздо бережливее и на материал работы и на время: работа идет быстрее, и расходов на нее
меньше.
Если б он был русский, Полозову было бы приятно, чтоб он был дворянин, но к иностранцам это
не прилагается, особенно к французам; а к американцам еще
меньше: у них в Америке человек — ныне работник у сапожника или пахарь, завтра генерал, послезавтра президент, а там опять конторщик или адвокат.
Когда уж была потеряна надежда, выпал снег, совершенно зимний, и
не с оттепелью, а с хорошеньким, легким морозом; небо светлое, вечер будет отличный, — пикник! пикник! наскоро, собирать других некогда, —
маленький без приглашений.