Неточные совпадения
Видно, что молодая
дама не любит поддаваться грусти; только видно, что грусть
не хочет отстать от нее, как ни отталкивает она ее от себя.
— Нет,
не нужно, нельзя! Это было бы оскорблением ему.
Дай руку. Жму ее — видишь, как крепко! Но прости!
Кто теперь живет на самой грязной из бесчисленных черных лестниц первого двора, в 4-м этаже, в квартире направо, я
не знаю; а в 1852 году жил тут управляющий домом, Павел Константиныч Розальский, плотный, тоже видный мужчина, с женою Марьею Алексевною, худощавою, крепкою, высокого роста
дамою, с дочерью, взрослою девицею — она-то и есть Вера Павловна — и 9–летним сыном Федею.
Но из хозяйкина кармана было тут тысячи три,
не больше; остальные наросли к ним от оборотов
не в ущерб хозяйке: Павел Константиныч
давал деньги под ручной залог.
— Счастлив твой бог! — однако
не утерпела Марья Алексевна, рванула дочь за волосы, — только раз, и то слегка. — Ну, пальцем
не трону, только завтра чтоб была весела! Ночь спи, дура!
Не вздумай плакать. Смотри, если увижу завтра, что бледна или глаза заплаканы! Спущала до сих пор…
не спущу.
Не пожалею смазливой-то рожи, уж заодно пропадать будет, так хоть
дам себя знать.
— Мсье Сторешни́к! — Сторешников возликовал: француженка обращалась к нему в третий раз во время ужина: — мсье Сторешни́к! вы позвольте мне так называть вас, это приятнее звучит и легче выговаривается, — я
не думала, что я буду одна
дама в вашем обществе; я надеялась увидеть здесь Адель, — это было бы приятно, я ее так редко ежу.
— Ты напрасно думаешь, милая Жюли, что в нашей нации один тип красоты, как в вашей. Да и у вас много блондинок. А мы, Жюли, смесь племен, от беловолосых, как финны («Да, да, финны», заметила для себя француженка), до черных, гораздо чернее итальянцев, — это татары, монголы («Да, монголы, знаю», заметила для себя француженка), — они все
дали много своей крови в нашу! У нас блондинки, которых ты ненавидишь, только один из местных типов, — самый распространенный, но
не господствующий.
Дай мне силу сделаться опять уличной женщиной в Париже, я
не прошу у тебя ничего другого, я недостойна ничего другого, но освободи меня от этих людей, от этих гнусных людей!
— Я говорю с вами, как с человеком, в котором нет ни искры чести. Но, может быть, вы еще
не до конца испорчены. Если так, я прошу вас: перестаньте бывать у нас. Тогда я прощу вам вашу клевету. Если вы согласны,
дайте вашу руку, — она протянула ему руку: он взял ее, сам
не понимая, что делает.
Матрена в первый раз в жизни устыдилась своей разбитой скулы, узрев мундир Сержа и в особенности великолепие Жюли: такой важной
дамы она еще никогда
не видывала лицом к лицу.
План Сторешникова был
не так человекоубийствен, как предположила Марья Алексевна: она, по своей манере,
дала делу слишком грубую форму, но сущность дела отгадала, Сторешников думал попозже вечером завезти своих
дам в ресторан, где собирался ужин; разумеется, они все замерзли и проголодались, надобно погреться и выпить чаю; он всыплет опиуму в чашку или рюмку Марье Алексевне...
— Я и
не употребляла б их, если бы полагала, что она будет вашею женою. Но я и начала с тою целью, чтобы объяснить вам, что этого
не будет и почему
не будет.
Дайте же мне докончить. Тогда вы можете свободно порицать меня за те выражения, которые тогда останутся неуместны по вашему мнению, но теперь
дайте мне докончить. Я хочу сказать, что ваша любовница, это существо без имени, без воспитания, без поведения, без чувства, — даже она пристыдила вас, даже она поняла все неприличие вашего намерения…
Если бы я хотел сочинять эффектные столкновения, я б и
дал этому положению трескучую развязку: но ее
не было на деле; если б я хотел заманивать неизвестностью, я бы
не стал говорить теперь же, что ничего подобного
не произошло; но я пишу без уловок, и потому вперед говорю: трескучего столкновения
не будет, положение развяжется без бурь, без громов и молний.
Девушка начинала тем, что
не пойдет за него; но постепенно привыкала иметь его под своею командою и, убеждаясь, что из двух зол — такого мужа и такого семейства, как ее родное, муж зло меньшее, осчастливливала своего поклонника; сначала было ей гадко, когда она узнавала, что такое значит осчастливливать без любви; был послушен: стерпится — слюбится, и она обращалась в обыкновенную хорошую
даму, то есть женщину, которая сама-то по себе и хороша, но примирилась с пошлостью и, живя на земле, только коптит небо.
Это черта любопытная; в последние лет десять стала являться между некоторыми лучшими из медицинских студентов решимость
не заниматься, по окончании курса, практикою, которая одна
дает медику средства для достаточной жизни, и при первой возможности бросить медицину для какой-нибудь из ее вспомогательных наук — для физиологии, химии, чего-нибудь подобного.
Учитель и прежде понравился Марье Алексевне тем, что
не пьет чаю; по всему было видно, что он человек солидный, основательный; говорил он мало — тем лучше,
не вертопрах; но что говорил, то говорил хорошо — особенно о деньгах; но с вечера третьего дня она увидела, что учитель даже очень хорошая находка, по совершенному препятствию к волокитству за девушками в семействах, где
дает уроки: такое полное препятствие редко бывает у таких молодых людей.
Когда коллежский секретарь Иванов уверяет коллежского советника Ивана Иваныча, что предан ему душою и телом, Иван Иваныч знает по себе, что преданности душою и телом нельзя ждать ни от кого, а тем больше знает, что в частности Иванов пять раз продал отца родного за весьма сходную цену и тем даже превзошел его самого, Ивана Иваныча, который успел предать своего отца только три раза, а все-таки Иван Иваныч верит, что Иванов предан ему, то есть и
не верит ему, а благоволит к нему за это, и хоть
не верит, а
дает ему дурачить себя, — значит, все-таки верит, хоть и
не верит.
И глаз
не запускает за корсет, и лицо бесчувственное, и божественные книги
дает читать, — кажется, довольно бы.
— Нет, Вера Павловна; если вы перевертываете,
не думая ничего о том, какою рукою перевернуть, вы перевертываете тою рукою, которою удобнее, произвола нет; если вы подумали: «
дай переверну правою рукою» — вы перевернете под влиянием этой мысли, но эта мысль явилась
не от вашего произвола; она необходимо родилась от других…
Мое намерение выставлять дело, как оно было, а
не так, как мне удобнее было бы рассказывать его, делает мне и другую неприятность: я очень недоволен тем, что Марья Алексевна представляется в смешном виде с размышлениями своими о невесте, которую сочинила Лопухову, с такими же фантастическими отгадываниями содержания книг, которые
давал Лопухов Верочке, с рассуждениями о том,
не обращал ли людей в папскую веру Филипп Эгалите и какие сочинения писал Людовик XIV.
Я понимаю, как сильно компрометируется Лопухов в глазах просвещенной публики сочувствием Марьи Алексевны к его образу мыслей. Но я
не хочу
давать потачки никому и
не прячу этого обстоятельства, столь вредного для репутации Лопухова, хоть и доказал, что мог утаить такую дурную сторону отношений Лопухова в семействе Розальских; я делаю даже больше: я сам принимаюсь объяснять, что он именно заслуживал благосклонность Марьи Алексевны.
— Вы
не хотели этого сказать, Вера Павловна, — отнимите у меня это имя, если жалеете, что
дали его.
— Выговоры? Вы смеете
давать мне выговоры? Я
не хочу вас слушать.
—
Не слушаю и ухожу. — Вернулась. — Говорите скорее,
не буду перебивать. Ах, боже мой, если б вы знали, как вы меня обрадовали!
Дайте вашу руку. Видите, как крепко, крепко жму.
— Как долго! Нет, у меня
не достанет терпенья. И что ж я узнаю из письма? Только «да» — и потом ждать до среды! Это мученье! Если «да», я как можно скорее уеду к этой
даме. Я хочу знать тотчас же. Как же это сделать? Я сделаю вот что: я буду ждать вас на улице, когда вы пойдете от этой
дамы.
Через несколько минут вошла Марья Алексевна. Дмитрий Сергеич поиграл с нею в преферанс вдвоем, сначала выигрывал, потом
дал отыграться, даже проиграл 35 копеек, — это в первый раз снабдил он ее торжеством и, уходя, оставил ее очень довольною, —
не деньгами, а собственно торжеством: есть чисто идеальные радости у самых погрязших в материализме сердец, чем и доказывается, что материалистическое объяснение жизни неудовлетворительно.
— Она согласна; она уполномочила меня согласиться за нее. Но теперь, когда мы решили, я должен сказать вам то, о чем напрасно было бы говорить прежде, чем сошлись мы. Эта девушка мне
не родственница. Она дочь чиновника, у которого я
даю уроки. Кроме меня, она
не имела человека, которому могла бы поручить хлопоты. Но я совершенно посторонний человек ей.
На нее в самом деле было жалко смотреть: она
не прикидывалась. Ей было в самом деле больно. Довольно долго ее слова были бессвязны, — так она была сконфужена за себя; потом мысли ее пришли в порядок, но и бессвязные, и в порядке, они уже
не говорили Лопухову ничего нового. Да и сам он был также расстроен. Он был так занят открытием, которое она сделала ему, что
не мог заниматься ее объяснениями по случаю этого открытия.
Давши ей наговориться вволю, он сказал...
— Пойдемте домой, мой друг, я вас провожу. Поговорим. Я через несколько минут скажу, в чем неудача. А теперь
дайте подумать. Я все еще
не собрался с мыслями. Надобно придумать что-нибудь новое.
Не будем унывать, придумаем. — Он уже прибодрился на последних словах, но очень плохо.
— Друг мой,
дайте же, я возьму ваш узелок, ведь теперь он уж
не секрет.
— Просто,
не вино даже, можно сказать, а сироп. — Он вынул красненькую бумажку. — Кажется, будет довольно? — он повел глазами по записке — на всякий случай,
дам еще 5 рублей.
Не все-то так хитро делается, как хитро выходит, Лопухов
не рассчитывал на этот результат, когда покупал вино: он хотел только
дать взятку Марье Алексевне, чтоб
не потерять ее благосклонности, назвавшись на обед.
— Да, милая Верочка, шутки шутками, а ведь в самом деле лучше всего жить, как ты говоришь. Только откуда ты набралась таких мыслей? Я-то их знаю, да я помню, откуда я их вычитал. А ведь до ваших рук эти книги
не доходят. В тех, которые я тебе
давал, таких частностей
не было. Слышать? —
не от кого было. Ведь едва ли
не первого меня ты встретила из порядочных людей.
— Да ты
не в Караванную, я только так сказала, чтобы ты
не думал долго, чтобы мне поскорее от этой
дамы уехать. Налево, по Невскому. Мне гораздо дальше Караванной — на Васильевский Остров, в 5 линию, за Средним проспектом. Поезжай хорошенько, прибавлю.
— Здравствуй, Алеша. Мои все тебе кланяются, здравствуйте, Лопухов: давно мы с вами
не виделись. Что вы тут говорите про жену? Все у вас жены виноваты, — сказала возвратившаяся от родных
дама лет 17, хорошенькая и бойкая блондинка.
— Ничего,
не съедят меня,
не совеститесь, господа! — говорил Алексей Петрович, провожая Лопухова и Кирсанова, которые оставались еще несколько минут, чтобы
дать отъехать Верочке: — я теперь очень рад, что Наташа ободрила меня.
Марья Алексевна и ругала его вдогонку и кричала других извозчиков, и бросалась в разные стороны на несколько шагов, и махала руками, и окончательно установилась опять под колоннадой, и топала, и бесилась; а вокруг нее уже стояло человек пять парней, продающих разную разность у колонн Гостиного двора; парни любовались на нее, обменивались между собою замечаниями более или менее неуважительного свойства, обращались к ней с похвалами остроумного и советами благонамеренного свойства: «Ай да барыня, в кою пору успела нализаться, хват, барыня!» — «барыня, а барыня, купи пяток лимонов-то у меня, ими хорошо закусывать, для тебя дешево отдам!» — «барыня, а барыня,
не слушай его, лимон
не поможет, а ты поди опохмелись!» — «барыня, а барыня, здорова ты ругаться;
давай об заклад ругаться, кто кого переругает!» — Марья Алексевна, сама
не помня, что делает, хватила по уху ближайшего из собеседников — парня лет 17,
не без грации высовывавшего ей язык: шапка слетела, а волосы тут, как раз под рукой; Марья Алексевна вцепилась в них.
— Павел Константиныч
не пожалел приданого;
дал 5 000 Лопухову деньгами, свадьбу и обзаведенье сделал все на свой счет.
Через него они и записочками передавались; у его сослуживца на квартире, у столоначальника Филантьева, — женатого человека, ваше превосходительство, потому что хоть я и маленький человек, но девическая честь дочери, ваше превосходительство, мне дорога; имели при мне свиданья, и хоть наши деньги
не такие, чтобы мальчишке в таких летах учителей брать, но якобы предлог
дал, ваше превосходительство, и т. д.
Когда он кончил, то Марья Алексевна видела, что с таким разбойником нечего говорить, и потому прямо стала говорить о чувствах, что она была огорчена, собственно, тем, что Верочка вышла замуж,
не испросивши согласия родительского, потому что это для материнского сердца очень больно; ну, а когда дело пошло о материнских чувствах и огорчениях, то, натурально, разговор стал представлять для обеих сторон более только тот интерес, что, дескать, нельзя же
не говорить и об этом, так приличие требует; удовлетворили приличию, поговорили, — Марья Алексевна, что она, как любящая мать, была огорчена, — Лопухов, что она, как любящая мать, может и
не огорчаться; когда же исполнили меру приличия надлежащею длиною рассуждений о чувствах, перешли к другому пункту, требуемому приличием, что мы всегда желали своей дочери счастья, — с одной стороны, а с другой стороны отвечалось, что это, конечно, вещь несомненная; когда разговор был доведен до приличной длины и по этому пункту, стали прощаться, тоже с объяснениями такой длины, какая требуется благородным приличием, и результатом всего оказалось, что Лопухов, понимая расстройство материнского сердца,
не просит Марью Алексевну теперь же
дать дочери позволения видеться с нею, потому что теперь это, быть может, было бы еще тяжело для материнского сердца, а что вот Марья Алексевна будет слышать, что Верочка живет счастливо, в чем, конечно, всегда и состояло единственное желание Марьи Алексевны, и тогда материнское сердце ее совершенно успокоится, стало быть, тогда она будет в состоянии видеться с дочерью,
не огорчаясь.
Я рад был бы стереть вас с лица земли, но я уважаю вас: вы
не портите никакого дела; теперь вы занимаетесь дурными делами, потому что так требует ваша обстановка, но
дать вам другую обстановку, и вы с удовольствием станете безвредны, даже полезны, потому что без денежного расчета вы
не хотите делать зла, а если вам выгодно, то можете делать что угодно, — стало быть, даже и действовать честно и благородно, если так будет нужно.
— Ну, мой друг, у нас был уговор, чтоб я
не целовал твоих рук, да ведь то говорилось вообще, а на такой случай уговора
не было.
Давайте руку, Вера Павловна.
— Когда удастся сделать, тогда и
не мне
дашь целовать руку, тогда и Кирсанов, и Алексей Петрович, и все поцелуют. А теперь пока я один. И намерение стоит этого.
— Вы знаете, старых друзей
не вспоминают иначе, как тогда, когда имеют в них надобность. У меня к вам большая просьба. Я завожу швейную мастерскую.
Давайте мне заказы и рекомендуйте меня вашим знакомым. Я сама хорошо шью, и помощницы у меня хорошие, — да вы знаете одну из них.
Выехав на свою дорогу, Жюли пустилась болтать о похождениях Адели и других: теперь m-lle Розальская уже
дама, следовательно, Жюли
не считала нужным сдерживаться; сначала она говорила рассудительно, потом увлекалась, увлекалась, и стала описывать кутежи с восторгом, и пошла, и пошла; Вера Павловна сконфузилась, Жюли ничего
не замечала...
Много глаз смотрели, как дивный феномен остановился у запертых ворот одноэтажного деревянного домика в 7 окон, как из удивительной кареты явился новый, еще удивительнейший феномен, великолепная
дама с блестящим офицером, важное достоинство которого
не подлежало сомнению.
Дамы по временам и вслушивались в эти учености, говорившиеся так просто, будто и
не учености, и вмешивались в них своими вопросами, а больше — больше, разумеется,
не слушали, даже обрызгали водою Лопухова и Алексея Петровича, когда они уже очень восхитились великою важностью минерального удобрения; но Алексей Петрович и Лопухов толковали о своих ученостях непоколебимо.
А другие злые помогают мне, — они
не хотят помогать мне, но
дают простор людям становиться людьми, они собирают средства людям становиться людьми.
Вера Павловна
не сказала своим трем первым швеям ровно ничего, кроме того, что
даст им плату несколько, немного побольше той, какую швеи получают в магазинах; дело
не представляло ничего особенного; швеи видели, что Вера Павловна женщина
не пустая,
не легкомысленная, потому без всяких недоумений приняли ее предложение работать у ней:
не над чем было недоумевать, что небогатая
дама хочет завести швейную.
Швеи несколько времени
не могли опомниться от удивления, потом начали благодарить. Вера Павловна
дала им довольно поговорить о их благодарности за полученные деньги, чтобы
не обидеть отказом слушать, похожим на равнодушие к их мнению и расположению; потом продолжала...