Неточные совпадения
Оба рано привыкли пробивать себе дорогу своей грудью, не имея никакой поддержки; да и вообще, между ними было
много сходства, так что, если бы их встречать только порознь, то оба они казались бы
людьми одного характера.
От него есть избавленье только в двух крайних сортах нравственного достоинства: или в том, когда
человек уже трансцендентальный негодяй, восьмое чудо света плутовской виртуозности, вроде Aли-паши Янинского, Джеззар — паши Сирийского, Мегемет — Али Египетского, которые проводили европейских дипломатов и (Джеззар) самого Наполеона Великого так легко, как детей, когда мошенничество наросло на
человеке такою абсолютно прочною бронею, сквозь которую нельзя пробраться ни до какой человеческой слабости: ни до амбиции, ни до честолюбия, ни до властолюбия, ни до самолюбия, ни до чего; но таких героев мошенничества чрезвычайно мало, почти что не попадается в европейских землях, где виртуозность негодяйства уже портится
многими человеческими слабостями.
В Медицинской академии есть
много людей всяких сортов, есть, между прочим, и семинаристы: они имеют знакомства в Духовной академии, — через них были в ней знакомства и у Лопухова. Один из знакомых ему студентов Духовной академии, — не близкий, но хороший знакомый, — кончил курс год тому назад и был священником в каком-то здании с бесконечными коридорами на Васильевском острове. Вот к нему-то и отправился Лопухов, и по экстренности случая и позднему времени, даже на извозчике.
— А мне все не лучше, Верочка; как-то ты без меня останешься? У отца жалованьишко маленькое, и сам-то он плохая тебе опора. Ты девушка красивая; злых
людей на свете
много. Предостеречь тебя будет некому. Боюсь я за тебя. — Верочка плачет.
Добрые
люди говорят, что можно завести такие швейные мастерские, чтобы швеям было работать в них
много выгоднее, чем в тех мастерских, которые мы все знаем.
Это потому, что у меня нет большого пристрастия к деньгам; ведь вы знаете, что у разных
людей разные пристрастия, не у всех же только к деньгам: у иных пристрастие к балам, у других — к нарядам или картам, и все такие
люди готовы даже разориться для своего пристрастия, и
многие разоряются, и никто этому не дивится, что их пристрастие им дороже денег.
Добрые и умные
люди написали
много книг о том, как надобно жить на свете, чтобы всем было хорошо; и тут самое главное, — говорят они, — в том, чтобы мастерские завести по новому порядку.
Взяли с собою четыре больших самовара, целые груды всяких булочных изделий, громадные запасы холодной телятины и тому подобного: народ молодой, движенья будет
много, да еще на воздухе, — на аппетит можно рассчитывать; было и с полдюжины бутылок вина: на 50
человек, в том числе более 10 молодых
людей, кажется, не
много.
Да, три года жизни в эту пору развивают
много хорошего и в душе, и в глазах, и в чертах лица, и во всем
человеке, если
человек хорош и жизнь хороша.
Что ж особенного, если из этого унижения также могут выходить неиспорченными те, которым поможет счастливый случай избавиться от него?» Вторую исповедь она слушала, уже не изумляясь тому, что девушка, ее делавшая, сохранила все благородные свойства
человека: и бескорыстие, и способность к верной дружбе, и мягкость души, — сохранила даже довольно
много наивности.
Только нет, все-таки тяжело; и что я вам скажу: вы подумаете, потому тяжело, что у меня было
много приятелей,
человек пять, — нет, ведь я к ним ко всем имела расположение, так это мне было ничего.
«И почему ему скучно отдавать мне
много времени? Ведь я знаю, что это ему стоит усилия. Неужели оттого, что он серьезный и ученый
человек? Но ведь Кирсанов., нет, нет, он добрый, добрый, он все для меня сделал, все готов с радостью для меня сделать! Кто может так любить меня, как он? И я его люблю, и я готова на все для него…»
Он целый вечер не сводил с нее глаз, и ей ни разу не подумалось в этот вечер, что он делает над собой усилие, чтобы быть нежным, и этот вечер был одним из самых радостных в ее жизни, по крайней мере, до сих пор; через несколько лет после того, как я рассказываю вам о ней, у ней будет
много таких целых дней, месяцев, годов: это будет, когда подрастут ее дети, и она будет видеть их
людьми, достойными счастья и счастливыми.
И действительно, в них было
много забавного, все главное в них и было забавно, все то, почему они были
людьми особой породы.
Поместья были, однако ж, не очень велики, всего душ тысячи две с половиною, а детей на деревенском досуге явилось
много,
человек 8; наш Рахметов был предпоследний, моложе его была одна сестра; потому наш Рахметов был уже
человек не с богатым наследством: он получил около 400 душ да 7 000 десятин земли.
Вышел из 2–го курса, поехал в поместье, распорядился, победив сопротивление опекуна, заслужив анафему от братьев и достигнув того, что мужья запретили его сестрам произносить его имя; потом скитался по России разными манерами: и сухим путем, и водою, и тем и другою по обыкновенному и по необыкновенному, — например, и пешком, и на расшивах, и на косных лодках, имел
много приключений, которые все сам устраивал себе; между прочим, отвез двух
человек в казанский, пятерых — в московский университет, — это были его стипендиаты, а в Петербург, где сам хотел жить, не привез никого, и потому никто из нас не знал, что у него не 400, а 3 000 р. дохода.
И не за тем описывается
много так подробно один экземпляр этой редкой породы, чтобы научить тебя, проницательный читатель, приличному (неизвестному тебе) обращению с
людьми этой породы: тебе ни одного такого
человека не видать; твои глаза, проницательный читатель, не так устроены, чтобы видеть таких
людей; для тебя они невидимы; их видят только честные и смелые глаза; а для того тебе служит описание такого
человека, чтобы ты хоть понаслышке знал какие
люди есть на свете.
— Да, это чувство неприятное. Но неужели
много легче было бы вам во всяком другом месте? Ведь очень немногим легче. И между тем, что вы делали? Для получения ничтожного облегчения себе вы бросили на произвол случая пятьдесят
человек, судьба которых от вас зависела. Хорошо ли это?
Понял ли ты теперь, проницательный читатель, что хотя
много страниц употреблено на прямое описание того, какой
человек был Рахметов, но что, в сущности, еще гораздо больше страниц посвящено все исключительно тому же, чтобы познакомить тебя все с тем же лицом, которое вовсе не действующее лицо в романе?
Но каждый порядочный
человек вовсе не счел бы геройством поступить на месте этих изображенных мною
людей точно так же, как они, и совершенно готов к этому, если бы так случилось, и
много раз поступал не хуже в случаях не менее, или даже и более трудных, и все-таки не считает себя удивительным
человеком, а только думает о себе, что я, дескать, так себе, ничего, довольно честный
человек.
Это новое во мне то, чем я отличаюсь от них, — равноправность любящих, равное отношение между ними, как
людьми, и от этого одного нового все во мне
много, о,
много прекраснее, чем было в них.
— «Значит, остались и города для тех, кому нравится в городах?» — «Не очень
много таких
людей; городов осталось меньше прежнего, — почти только для того, чтобы быть центрами сношений и перевозки товаров, у лучших гаваней, в других центрах сообщений, но эти города больше и великолепнее прежних; все туда ездят на несколько дней для разнообразия; большая часть их жителей беспрестанно сменяется, бывает там для труда, на недолгое время».
И опять: у наших рабочих
людей нервы только крепки, потому способны выдерживать
много веселья, но они у них грубы, не восприимчивы.
Понятно, что и в расходах на их жизнь
много сбережений. Они покупают все большими количествами, расплачиваются наличными деньгами, поэтому вещи достаются им дешевле, чем при покупке в долг и по мелочи; вещи выбираются внимательно, с знанием толку в них, со справками, поэтому все покупается не только дешевле, но и лучше, нежели вообще приходится покупать бедным
людям.
Полозова говорила в письме к подруге, что
много обязана была мужу Веры Павловны. Чтобы объяснить это, надобно сказать, что за
человек был ее отец.
Поэтому Катерина Васильевна была заинтересована, когда в числе ее поклонников появился настоящий светский
человек, совершенно хорошего тона: он держал себя так
много изящнее всех других, говорил так
много умнее и занимательнее их.
Он резко отвечал, что в такие вздоры не верит, что слишком хорошо знает жизнь, что видал слишком
много примеров безрассудства
людей, чтобы полагаться на их рассудок; а тем смешнее полагаться на рассудок 17–летней девочки.
Это еще не значит, что они фантазеры: у
многих воображение слабо, и они
люди очень положительные, они просто любят тихую задумчивость.
Она стала видеть, что слишком
много ее обманывают притворные или дрянные бедняки: что и
людям, достойным помощи, умеющим пользоваться данными деньгами, эти деньги почти никогда не приносят прочной пользы: на время выведут их из беды, а через полгода, через год эти
люди опять в такой же беде.
Она стала думать: «зачем это богатство, которое так портит
людей? и отчего эта неотступность бедности от бедных? и отчего видит она так
много бедных, которые так же безрассудны и дурны, как богатые?»
И в самом деле, они все живут спокойно. Живут ладно и дружно, и тихо и шумно, и весело и дельно. Но из этого еще не следует, чтобы мой рассказ о них был кончен, нет. Они все четверо еще
люди молодые, деятельные; и если их жизнь устроилась ладно и дружно, хорошо и прочно, то от этого она нимало не перестала быть интересною, далеко нет, и я еще имею рассказать о них
много, и ручаюсь, что продолжение моего рассказа о них будет гораздо любопытнее того, что я рассказывал о них до сих пор.