Неточные совпадения
А Верочка, наряженная, идет с матерью в церковь да думает: «к другой шли
бы эти наряды, а на меня что
ни надень, все цыганка — чучело,
как в ситцевом платье, так и в шелковом.
Он согласен, и на его лице восторг от легкости условий, но Жюли не смягчается ничем, и все тянет, и все объясняет… «первое — нужно для нее, второе — также для нее, но еще более для вас: я отложу ужин на неделю, потом еще на неделю, и дело забудется; но вы поймете, что другие забудут его только в том случае, когда вы не будете напоминать о нем
каким бы то
ни было словом о молодой особе, о которой» и т. д.
—
Как бы то
ни было, он сделает вам предложение, я советую вам принять его.
Верочка взяла первые ноты,
какие попались, даже не посмотрев, что это такое, раскрыла тетрадь опять, где попалось, и стала играть машинально, — все равно, что
бы ни сыграть, лишь
бы поскорее отделаться. Но пьеса попалась со смыслом, что-то из какой-то порядочной оперы, и скоро игра девушки одушевилась. Кончив, она хотела встать.
— Вот видите,
как жалки женщины, что если
бы исполнилось задушевное желание каждой из них, то на свете не осталось
бы ни одной женщины.
— Все равно,
как не осталось
бы на свете
ни одного бедного, если б исполнилось задушевное желание каждого бедного. Видите,
как же не жалки женщины! Столько же жалки,
как и бедные. Кому приятно видеть бедных? Вот точно так же неприятно мне видеть женщин с той поры,
как я узнал их тайну. А она была мне открыта моею ревнивою невестою в самый день обручения. До той поры я очень любил бывать в обществе женщин; после того, —
как рукою сняло. Невеста вылечила.
Сострадательные люди, не оправдывающие его, могли
бы также сказать ему в извинение, что он не совершенно лишен некоторых похвальных признаков: сознательно и твердо решился отказаться от всяких житейских выгод и почетов для работы на пользу другим, находя, что наслаждение такою работою — лучшая выгода для него; на девушку, которая была так хороша, что он влюбился в нее, он смотрел таким чистым взглядом,
каким не всякий брат глядит на сестру; но против этого извинения его материализму надобно сказать, что ведь и вообще нет
ни одного человека, который был
бы совершенно без всяких признаков чего-нибудь хорошего, и что материалисты, каковы
бы там они
ни были, все-таки материалисты, а этим самым уже решено и доказано, что они люди низкие и безнравственные, которых извинять нельзя, потому что извинять их значило
бы потворствовать материализму.
— Так; элементы этой грязи находятся в нездоровом состоянии. Натурально, что,
как бы они
ни перемещались и
какие бы другие вещи, не похожие на грязь,
ни выходили из этих элементов, все эти вещи будут нездоровые, дрянные.
Это все равно,
как если, когда замечтаешься, сидя одна, просто думаешь: «Ах,
как я его люблю», так ведь тут уж
ни тревоги,
ни боли никакой нет в этой приятности, а так ровно, тихо чувствуешь, так вот то же самое, только в тысячу раз сильнее, когда этот любимый человек на тебя любуется; и
как это спокойно чувствуешь, а не то, что сердце стучит, нет, это уж тревога была
бы, этого не чувствуешь, а только оно как-то ровнее, и с приятностью, и так мягко бьется, и грудь шире становится, дышится легче, вот это так, это самое верное: дышать очень легко.
Но она или не поняла в первую минуту того смысла, который выходил из его слов, или поняла, но не до того ей было, чтобы обращать внимание на этот смысл, и радость о возобновлении любви заглушила в ней скорбь о близком конце, —
как бы то
ни было, но она только радовалась и говорила...
Это великая заслуга в муже; эта великая награда покупается только высоким нравственным достоинством; и кто заслужил ее, тот вправе считать себя человеком безукоризненного благородства, тот смело может надеяться, что совесть его чиста и всегда будет чиста, что мужество никогда
ни в чем не изменит ему, что во всех испытаниях, всяких,
каких бы то
ни было, он останется спокоен и тверд, что судьба почти не властна над миром его души, что с той поры,
как он заслужил эту великую честь, до последней минуты жизни,
каким бы ударам
ни подвергался он, он будет счастлив сознанием своего человеческого достоинства.
А подумать внимательно о факте и понять его причины — это почти одно и то же для человека с тем образом мыслей,
какой был у Лопухова, Лопухов находил, что его теория дает безошибочные средства к анализу движений человеческого сердца, и я, признаюсь, согласен с ним в этом; в те долгие годы,
как я считаю ее за истину, она
ни разу не ввела меня в ошибку и
ни разу не отказалась легко открыть мне правду,
как бы глубоко
ни была затаена правда какого-нибудь человеческого дела.
— Друг мой, ты говоришь совершенную правду о том, что честно и бесчестно. Но только я не знаю, к чему ты говоришь ее, и не понимаю,
какое отношение может она иметь ко мне. Я ровно ничего тебе не говорил
ни о
каком намерении рисковать спокойствием жизни, чьей
бы то
ни было,
ни о чем подобном. Ты фантазируешь, и больше ничего. Я прошу тебя, своего приятеля, не забывать меня, потому что мне,
как твоему приятелю, приятно проводить время с тобою, — только. Исполнишь ты мою приятельскую просьбу?
Но если он держал себя не хуже прежнего, то глаза, которые смотрели на него, были расположены замечать многое, чего и не могли
бы видеть никакие другие глава, — да, никакие другие не могли
бы заметить: сам Лопухов, которого Марья Алексевна признала рожденным идти по откупной части, удивлялся непринужденности, которая
ни на один миг не изменила Кирсанову, и получал
как теоретик большое удовольствие от наблюдений, против воли заинтересовавших его психологическою замечательностью этого явления с научной точки зрения.
— Разумеется, она и сама не знала, слушает она, или не слушает: она могла
бы только сказать, что
как бы там
ни было, слушает или не слушает, но что-то слышит, только не до того ей, чтобы понимать, что это ей слышно; однако же, все-таки слышно, и все-таки расслушивается, что дело идет о чем-то другом, не имеющем никакой связи с письмом, и постепенно она стала слушать, потому что тянет к этому: нервы хотят заняться чем-нибудь, не письмом, и хоть долго ничего не могла понять, но все-таки успокоивалась холодным и довольным тоном голоса мужа; а потом стала даже и понимать.
Понаслаждался, послушал,
как дамы убиваются, выразил три раза мнение, что «это безумие»-то есть, не то, что дамы убиваются, а убить себя отчего
бы то
ни было, кроме слишком мучительной и неизлечимой физической болезни или для предупреждения какой-нибудь мучительной неизбежной смерти, например, колесования; выразил это мнение каждый раз в немногих, но сильных словах, по своему обыкновению, налил шестой стакан, вылил в него остальные сливки, взял остальное печенье, — дамы уже давно отпили чай, — поклонился и ушел с этими материалами для финала своего материального наслаждения опять в кабинет, уже вполне посибаритствовать несколько, улегшись на диване, на
каком спит каждый, но который для него нечто уже вроде капуанской роскоши.
Если
бы тут был кто посторонний, он,
каким бы чувствительным сердцем
ни был одарен, не мог
бы не засмеяться над торжественностью всей этой процедуры и в особенности над обрядными церемонностями этого ее финала. Смешно, это правда. Но
как бы хорошо было для наших нерв, если
бы, при сообщении нам сильных известий, умели соблюдать хоть десятую долю той выдержки подготовления,
как Рахметов.
Конечно, Лопухов во второй записке говорит совершенно справедливо, что
ни он Рахметову,
ни Рахметов ему
ни слова не сказал, каково будет содержание разговора Рахметова с Верою Павловною; да ведь Лопухов хорошо знал Рахметова, и что Рахметов думает о
каком деле, и
как Рахметов будет говорить в
каком случае, ведь порядочные люди понимают друг друга, и не объяснившись между собою; Лопухов мог
бы вперед чуть не слово в слово написать все, что будет говорить Рахметов Вере Павловне, именно потому-то он и просил Рахметова быть посредником.
— Нет, Саша, это так. В разговоре между мною и тобою напрасно хвалить его. Мы оба знаем,
как высоко мы думаем о нем; знаем также, что сколько
бы он
ни говорил, будто ему было легко, на самом деле было не легко; ведь и ты, пожалуй, говоришь, что тебе было легко бороться с твоею страстью, — все это прекрасно, и не притворство; но ведь не в буквальном же смысле надобно понимать такие резкие уверения, — о, мой друг, я понимаю, сколько ты страдал… Вот
как сильно понимаю это…
Она всегда была уверена, что в
каком бы случае
ни понадобилось ей опереться на его руку, его рука, вместе с его головою, в ее распоряжении.
Но я знаю, что до
какой бы степени
ни понадобилась мне его ежедневная помощь, — он тут, со мной.
Но разве всякая порядочная женщина может остаться довольна,
какого бы характера
ни был выбранный ею человек, лишь
бы только был честный?