Неточные совпадения
Видно, что молодая дама не любит поддаваться грусти;
только видно, что грусть не хочет отстать от нее,
как ни отталкивает она ее от себя.
Я хватаюсь за слово «знаю» и говорю: ты этого не знаешь, потому что этого тебе еще не сказано, а ты знаешь
только то, что тебе скажут; сам ты ничего не знаешь, не знаешь даже того, что тем,
как я начал повесть, я оскорбил, унизил тебя.
Неделю гостила смирно,
только все ездил к ней какой-то статский, тоже красивый, и дарил Верочке конфеты, и надарил ей хороших кукол, и подарил две книжки, обе с картинками; в одной книжке были хорошие картинки — звери, города; а другую книжку Марья Алексевна отняла у Верочки,
как уехал гость, так что
только раз она и видела эти картинки, при нем: он сам показывал.
А через два дня после того,
как она уехала, приходил статский,
только уже другой статский, и приводил с собою полицию, и много ругал Марью Алексевну; но Марья Алексевна сама ни в одном слове не уступала ему и все твердила: «я никаких ваших делов не знаю.
Только и сказала Марья Алексевна, больше не бранила дочь, а это
какая же брань? Марья Алексевна
только вот уж так и говорила с Верочкою, а браниться на нее давно перестала, и бить ни разу не била с той поры,
как прошел слух про начальника отделения.
Я бы ничего не имела возразить, если бы вы покинули Адель для этой грузинки, в ложе которой были с ними обоими; но променять француженку на русскую… воображаю! бесцветные глаза, бесцветные жиденькие волосы, бессмысленное, бесцветное лицо… виновата, не бесцветное, а,
как вы говорите, кровь со сливками, то есть кушанье, которое могут брать в рот
только ваши эскимосы!
— Ты напрасно думаешь, милая Жюли, что в нашей нации один тип красоты,
как в вашей. Да и у вас много блондинок. А мы, Жюли, смесь племен, от беловолосых,
как финны («Да, да, финны», заметила для себя француженка), до черных, гораздо чернее итальянцев, — это татары, монголы («Да, монголы, знаю», заметила для себя француженка), — они все дали много своей крови в нашу! У нас блондинки, которых ты ненавидишь,
только один из местных типов, — самый распространенный, но не господствующий.
Марья Алексевна так и велела: немножко пропой, а потом заговори. — Вот, Верочка и говорит,
только, к досаде Марьи Алексевны, по — французски, — «экая дура я
какая, забыла сказать, чтобы по — русски»; — но Вера говорит тихо… улыбнулась, — ну, значит, ничего, хорошо.
Только что ж он-то выпучил глаза? впрочем, дурак, так дурак и есть, он
только и умеет хлопать глазами. А нам таких-то и надо. Вот, подала ему руку — умна стала Верка, хвалю.
— Маменька, прежде я
только не любила вас; а со вчерашнего вечера мне стало вас и жалко. У вас было много горя, и оттого вы стали такая. Я прежде не говорила с вами, а теперь хочу говорить,
только когда вы не будете сердиться. Поговорим тогда хорошенько,
как прежде не говорили.
— Ваша дочь нравится моей жене, теперь надобно
только условиться в цене и, вероятно, мы не разойдемся из — за этого. Но позвольте мне докончить наш разговор о нашем общем знакомом. Вы его очень хвалите. А известно ли вам, что он говорит о своих отношениях к вашему семейству, — например, с
какою целью он приглашал нас вчера в вашу ложу?
— Верочка не знала,
как и отвечать на это, она
только странно раскрыла глаза.
Как величественно сидит она,
как строго смотрит! едва наклонила голову в ответ на его поклон. «Очень рада вас видеть, прошу садиться». — Ни один мускул не пошевелился в ее лице. Будет сильная головомойка, — ничего, ругай,
только спаси.
Он согласен, и на его лице восторг от легкости условий, но Жюли не смягчается ничем, и все тянет, и все объясняет… «первое — нужно для нее, второе — также для нее, но еще более для вас: я отложу ужин на неделю, потом еще на неделю, и дело забудется; но вы поймете, что другие забудут его
только в том случае, когда вы не будете напоминать о нем
каким бы то ни было словом о молодой особе, о которой» и т. д.
Словом, Сторешников с каждым днем все тверже думал жениться, и через неделю, когда Марья Алексевна, в воскресенье, вернувшись от поздней обедни, сидела и обдумывала,
как ловить его, он сам явился с предложением. Верочка не выходила из своей комнаты, он мог говорить
только с Марьею Алексевною. Марья Алексевна, конечно, сказала, что она с своей стороны считает себе за большую честь, но,
как любящая мать, должна узнать мнение дочери и просит пожаловать за ответом завтра поутру.
Пошли обедать. Обедали молча. После обеда Верочка ушла в свою комнату. Павел Константиныч прилег, по обыкновению, соснуть. Но это не удалось ему:
только что стал он дремать, вошла Матрена и сказала, что хозяйский человек пришел; хозяйка просит Павла Константиныча сейчас же пожаловать к ней. Матрена вся дрожала,
как осиновый лист; ей-то
какое дело дрожать?
— Осел, и дверь-то не запер, — в
каком виде чужие люди застают! стыдился бы, свинья ты этакая! —
только и нашлась сказать Марья Алексевна.
Обстоятельства были так трудны, что Марья Алексевна
только махнула рукою. То же самое случилось и с Наполеоном после Ватерлооской битвы, когда маршал Груши оказался глуп,
как Павел Константиныч, а Лафайет стал буянить,
как Верочка: Наполеон тоже бился, бился, совершал чудеса искусства, — и остался не при чем, и мог
только махнуть рукой и сказать: отрекаюсь от всего, делай, кто хочет, что хочет и с собою, и со мною.
Если судить по ходу дела, то оказывалось: Верочка хочет того же, чего и она, Марья Алексевна,
только,
как ученая и тонкая штука, обрабатывает свою материю другим манером.
Девушка начинала тем, что не пойдет за него; но постепенно привыкала иметь его под своею командою и, убеждаясь, что из двух зол — такого мужа и такого семейства,
как ее родное, муж зло меньшее, осчастливливала своего поклонника; сначала было ей гадко, когда она узнавала, что такое значит осчастливливать без любви; был послушен: стерпится — слюбится, и она обращалась в обыкновенную хорошую даму, то есть женщину, которая сама-то по себе и хороша, но примирилась с пошлостью и, живя на земле,
только коптит небо.
На диване сидели лица знакомые: отец, мать ученика, подле матери, на стуле, ученик, а несколько поодаль лицо незнакомое — высокая стройная девушка, довольно смуглая, с черными волосами — «густые, хорошие волоса», с черными глазами — «глаза хорошие, даже очень хорошие», с южным типом лица — «
как будто из Малороссии; пожалуй, скорее даже кавказский тип; ничего, очень красивое лицо,
только очень холодное, это уж не по южному; здоровье хорошее: нас, медиков, поубавилось бы, если бы такой был народ!
Кроме товарищей да двух — трех профессоров, предвидевших в нем хорошего деятеля науки, он виделся
только с семействами, в которых давал уроки. Но с этими семействами он
только виделся: он
как огня боялся фамильярности и держал себя очень сухо, холодно со всеми лицами в них, кроме своих маленьких учеников и учениц.
— Mesdames,
как же быть? — играть поочередно, это так; но ведь нас остается
только семь; будет недоставать кавалера или дамы для кадрили.
А ты заснешь так тихо,
как ребенок, и не будут ни смущать, ни волновать тебя никакие сны, — разве приснятся веселые детские игры, фанты, горелки или, может быть, танцы,
только тоже веселые, беззаботные.
Как будто мечты, которые хороши, да
только не сбудутся!
Или у Диккенса — у него это есть,
только он
как будто этого не надеется;
только желает, потому что добрый, а сам знает, что этому нельзя быть.
Нет, им
только жалко, а они думают, что в самом деле так и останется,
как теперь, — немного получше будет, а все так же.
Марья Алексевна начала расспрашивать его о способностях Феди, о том,
какая гимназия лучше, не лучше ли будет поместить мальчика в гимназический пансион, — расспросы очень натуральные,
только не рано ли немножко делаются?
Верочка сначала едва удерживалась от слишком заметной улыбки, но постепенно ей стало казаться, —
как это ей стало казаться? — нет, это не так, нет, это так! что Лопухов, хоть отвечал Марье Алексевне, но говорит не с Марьей Алексевною, а с нею, Верочкою, что над Марьей Алексевною он подшучивает, серьезно же и правду, и
только правду, говорит одной ей, Верочке.
От него есть избавленье
только в двух крайних сортах нравственного достоинства: или в том, когда человек уже трансцендентальный негодяй, восьмое чудо света плутовской виртуозности, вроде Aли-паши Янинского, Джеззар — паши Сирийского, Мегемет — Али Египетского, которые проводили европейских дипломатов и (Джеззар) самого Наполеона Великого так легко,
как детей, когда мошенничество наросло на человеке такою абсолютно прочною бронею, сквозь которую нельзя пробраться ни до
какой человеческой слабости: ни до амбиции, ни до честолюбия, ни до властолюбия, ни до самолюбия, ни до чего; но таких героев мошенничества чрезвычайно мало, почти что не попадается в европейских землях, где виртуозность негодяйства уже портится многими человеческими слабостями.
Вот Верочка играет, Дмитрий Сергеич стоит и слушает, а Марья Алексевна смотрит, не запускает ли он глаз за корсет, — нет, и не думает запускать! или иной раз вовсе не глядит на Верочку, а так куда-нибудь глядит, куда случится, или иной раз глядит на нее, так просто в лицо ей глядит, да так бесчувственно, что сейчас видно: смотрит на нее
только из учтивости, а сам думает о невестином приданом, — глаза у него не разгораются,
как у Михаила Иваныча.
— Нельзя, наблюдаю, Михаил Иваныч; такая уж обязанность матери, чтобы дочь в чистоте сохранить, и могу вам поручиться насчет Верочки.
Только вот что я думаю, Михаил Иваныч: король-то французский
какой был веры?
Но он действительно держал себя так,
как, по мнению Марьи Алексевны, мог держать себя
только человек в ее собственном роде; ведь он молодой, бойкий человек, не запускал глаз за корсет очень хорошенькой девушки, не таскался за нею по следам, играл с Марьею Алексевною в карты без отговорок, не отзывался, что «лучше я посижу с Верою Павловною», рассуждал о вещах в духе, который казался Марье Алексевне ее собственным духом; подобно ей, он говорил, что все на свете делается для выгоды, что, когда плут плутует, нечего тут приходить в азарт и вопиять о принципах чести, которые следовало бы соблюдать этому плуту, что и сам плут вовсе не напрасно плут, а таким ему и надобно быть по его обстоятельствам, что не быть ему плутом, — не говоря уж о том, что это невозможно, — было бы нелепо, просто сказать глупо с его стороны.
Разумеется, главным содержанием разговоров Верочки с Лопуховым было не то,
какой образ мыслей надобно считать справедливым, но вообще они говорили между собою довольно мало, и длинные разговоры у них, бывавшие редко, шли
только о предметах посторонних, вроде образа мыслей и тому подобных сюжетов.
—
Как долго! Нет, у меня не достанет терпенья. И что ж я узнаю из письма?
Только «да» — и потом ждать до среды! Это мученье! Если «да», я
как можно скорее уеду к этой даме. Я хочу знать тотчас же.
Как же это сделать? Я сделаю вот что: я буду ждать вас на улице, когда вы пойдете от этой дамы.
И выражение лица беспрестанно меняется:
какая кроткая!
какая сердитая! вот печальная, вот веселая, — все меняется! а все добрая, —
как же это, и когда сердитая, все добрая? но
только,
какая же она красавица!
как ни меняется лицо, с каждою переменою все лучше, все лучше.
Только кто же вы?» — «Я невеста твоего жениха». — «
Какого жениха?» — «Я не знаю.
Только как же вас зовут? мне так хочется знать».
«
Как отлично устроится, если это будет так, — думал Лопухов по дороге к ней: — через два, много через два с половиною года, я буду иметь кафедру. Тогда можно будет жить. А пока она проживет спокойно у Б., — если
только Б. действительно хорошая женщина, — да в этом нельзя и сомневаться».
— Да, это дело очень серьезное, мсье Лопухов. Уехать из дома против воли родных, — это, конечно, уже значит вызывать сильную ссору. Но это,
как я вам говорила, было бы еще ничего. Если бы она бежала
только от грубости и тиранства их, с ними было бы можно уладить так или иначе, — в крайнем случае, несколько лишних денег, и они удовлетворены. Это ничего. Но… такая мать навязывает ей жениха; значит, жених богатый, очень выгодный.
— Все, что вы говорили в свое извинение, было напрасно. Я обязан был оставаться, чтобы не быть грубым, не заставить вас подумать, что я виню или сержусь. Но, признаюсь вам, я не слушал вас. О, если бы я не знал, что вы правы! Да,
как это было бы хорошо, если б вы не были правы. Я сказал бы ей, что мы не сошлись в условиях или что вы не понравились мне! — и
только, и мы с нею стали бы надеяться встретить другой случай избавления. А теперь, что я ей скажу?
— («
Как бледна!
как бледна!») Мой друг, есть одно средство. —
Какое, мой милый? — Я вам скажу, мой друг, но
только, когда вы несколько успокоитесь. Об этом надобно будет вам рассудить хладнокровно.
С амурных дел они, или так встречались?
Как бы с амурных дел, он бы был веселый. А ежели бы в амурных делах они поссорились, по ее несоответствию на его желание, тогда бы, точно, он был сердитый,
только тогда они ведь поссорились бы, — не стал бы ее провожать. И опять она прошла прямо в свою комнату и на него не поглядела, а ссоры незаметно, — нет, видно, так встретились. А черт их знает, надо глядеть в оба.
«А когда бросишься в окно,
как быстро, быстро полетишь, — будто не падаешь, а в самом деле летишь, — это, должно быть, очень приятно.
Только потом ударишься о тротуар — ах,
как жестко! и больно? нет, я думаю, боли не успеешь почувствовать, — а
только очень жестко!
Вот,
как смешно будет: входят в комнату — ничего не видно,
только угарно, и воздух зеленый; испугались: что такое? где Верочка? маменька кричит на папеньку: что ты стоишь, выбей окно! — выбили окно, и видят: я сижу у туалета и опустила голову на туалет, а лицо закрыла руками.
«Да и чего тут бояться? ведь это так хорошо!
Только вот подожду,
какое это средство, про которое он говорит. Да нет, никакого нет. Это
только так, он успокаивал меня.
(«Экая шельма
какой! Сам-то не пьет.
Только губы приложил к своей ели-то. А славная эта ель, — и будто кваском припахивает, и сила есть, хорошая сила есть. Когда Мишку с нею окручу, водку брошу, все эту ель стану пить. — Ну, этот ума не пропьет! Хоть бы приложился, каналья! Ну, да мне же лучше. А поди, чай, ежели бы захотел пить, здоров пить».)
Не все-то так хитро делается,
как хитро выходит, Лопухов не рассчитывал на этот результат, когда покупал вино: он хотел
только дать взятку Марье Алексевне, чтоб не потерять ее благосклонности, назвавшись на обед.
— А вот
как, Верочка. Теперь уж конец апреля. В начале июля кончатся мои работы по Академии, — их надо кончить, чтобы можно было нам жить. Тогда ты и уйдешь из подвала.
Только месяца три потерпи еще, даже меньше. Ты уйдешь. Я получу должность врача. Жалованье небольшое; но так и быть, буду иметь несколько практики, — насколько будет необходимо, — и будем жить.
— Вера Павловна, я вам предложил свои мысли об одной стороне нашей жизни, — вы изволили совершенно ниспровергнуть их вашим планом, назвали меня тираном, поработителем, — извольте же придумывать сами,
как будут устроены другие стороны наших отношений! Я считаю напрасным предлагать свои соображения, чтоб они были точно так же изломаны вами. Друг мой, Верочка, да ты сама скажи,
как ты думаешь жить; наверное мне останется
только сказать: моя милая!
как она умно думает обо всем!
— Так я, мой милый, уж и не буду заботиться о женственности; извольте, Дмитрий Сергеич, я буду говорить вам совершенно мужские мысли о том,
как мы будем жить. Мы будем друзьями.
Только я хочу быть первым твоим другом. Ах, я еще тебе не говорила,
как я ненавижу этого твоего милого Кирсанова!